«русофобия» возникло отнюдь не в России, а в Западной Европе. Безусловно, этот термин вовсе не является идеальным обозначением изучаемой проблемы, но он и появился не как строгая научная дефиниция, а как обозначение преувеличенного страха английских политиков перед так называемой русской угрозой. Поэтому у термина «русофобия» не может быть какого-то однозначного толкования и единственного определения, настолько многогранно и разнопланово обозначаемое им явление.
В самом начале книги было дано несколько трактовок термина «русофобия», и все они вполне корректны. Если их свести к общему знаменателю и попытаться сформулировать краткое определение, то оно может быть таким.
Под русофобией понимается комплексная идеология западного происхождения, сформировавшаяся в XIX столетии, но корнями уходящая в глубь веков, разновидность расизма, основанная на презрительно-высокомерном отношении к России и русским, утверждающая злую природу и ущербность русского народа, в рамках которой русские и Россия как государство воспринимаются исключительно в негативном ключе как антипод и угроза ценностям западного «цивилизованного» мира, основанная, с одной стороны, на архетипических, иррациональных страхах перед Россией и неприятии чужеродного мира, с другой стороны, являющаяся рациональным механизмом конкурентной борьбы с Россией, технологией её подчинения, а также средством решения собственных национальных проблем и оружием борьбы за международное доминирование Запада.
На уровне обывателя может действовать архетипический, иррациональный страх перед «русской угрозой». Но эти глубинные страхи перед Чужим, неизвестным, сознательно нагнетались теми, кого называют «интеллектуальными элитами». Русофобские идеи во все времена продвигали не крестьяне и ремесленники, а образованная часть европейского общества, «властители дум». Они рационально и сознательно запугивали обывателя, преследуя сугубо свои внутри- и внешнеполитические цели.
Поэтому русофобия — это очень просчитанное и рациональное нагнетание страха перед Россией, средство дегуманизации и демонизации противника, метод конкурентной борьбы за политическое лидерство, экономические ресурсы и международное доминирование.
Русофобия как целостная идеология неслучайно формируется в XIX веке, времени активного развития общественного мнения, массового политического сознания и прессы. Русофобия никогда бы не получила столь мощного развития без опоры на массового потребителя политических идей и концепций, типичного представителя формирующегося среднего класса, горожанина, читающего газеты и следящего за политикой, но заинтересованного в политической стабильности и порядке. Русофобия рассчитана на обывателей, постепенно становящихся избирателями, за голоса которых начинается активная политическая борьба, и ксенофобские идеи в такой борьбе становятся серьёзным подспорьем.
С помощью журналистов, публицистов и политиков, нагнетавших на страницах книг, газет и с парламентских трибун воображаемые страхи перед воображаемой Россией, формируется стойкое антирусское общественное мнение, готовое к конфликту с цивилизацией, воспринимаемой как враждебная и очень опасная. Крымская война стала военным противоборством, в развязывании которого важнейшую роль сыграл фактор общественного мнения.
Как отмечал Эдвард Саид, «развитие и существование любой культуры требует наличия иного и конкурирующего с ней alter ego»[1482]. Со времени Средневековья Россия постепенно начинает становиться значимым Другим для Европы, а интерес к ней активизируется в моменты кризиса самого западного общества. Но всегда речь идёт о России как о конструкте воображаемого, в результате возникает либо идеальный образ, утопия, либо антиидеал, антиутопия. Если утопия позволяет выгодно оттенить пороки и проблемы существующего западного общества, то с помощью антиутопии можно более рельефно показать его достоинства, неважно, реальные или мнимые. Отсюда и зависимость Запада от созданного им образа России, ведь взгляд на Другого — это прежде всего способ самоидентификации и самопознания. При этом русофобия основана на логике бинарных оппозиций: свобода — рабство, демократия — деспотизм, прогресс — отсутствие развития и т. д.
Несмотря на то, что образ Другого не бывает статичным, он всегда меняется, история показывает, что гораздо чаще мы были нужны Западу именно как антиидеал и антиобраз, как некое абсолютное Зло. Как отмечал Ф.И. Тютчев, «борьба между Западом и нами никогда не прекращалась. В ней не было даже длительной передышки, а случались лишь короткие остановки. Зачем теперь это скрывать от себя? Борьба между Западом и нами готова разгореться ещё жарче, чем когда бы то ни было <…> Что же, примем бой открыто и решительно»[1483].
Можно назвать эти слова великого русского поэта и мыслителя пророческими, а можно констатировать неизменность взгляда на Россию, что лишь подчёркивает тот факт, что мы нужны Западу именно такими.
Итак, всё течёт, всё меняется, происходят перемены в жизни нашей страны, но в восприятии европейцев, в восприятии Запада мы остаёмся вечной и неизменной Россией. Отнюдь не важно, идёт ли речь о Московской Руси (или Московии, как её именовали европейцы), о России Петра Великого, об имперской России последующих столетий, о Советском Союзе или современной России — в восприятии Запада мы, как правило, остаёмся варварской, деспотичной страной, с рабски покорным населением и неизменно стремящейся к экспансии. Такой образ, который начал формироваться во времена «открытия» европейцами Московского государства, почти в неизменном виде сохранился до наших дней, а взгляд современных авторов зачастую мало чем отличается от позиции маркиза Астольфа де Кюстина, как и его «Россия в 1839 году» отличается лишь деталями от «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна или книги писавшего спустя столетие после него Адама Олеария.
Почему это происходит? Дело в том, что Другого представители иных наций и культур узнают посредством стереотипов и мифов, которые предшествуют знанию и порой его заменяют. Более того, рост знаний чаще всего никак не влияет на уже сформировавшийся образ, и авторы, следуя завету Вольтера «книги делаются из книг», тиражируют из сочинения в сочинение устоявшиеся стереотипы. Поэтому, несмотря на все знания о нашей стране, накопленные за столетия, взгляд остаётся прежним, сформировавшимся в рамках стереотипного мышления и политического мифа, направленного на создание нужного образа.
Средневековые европейские авторы во многом унаследовали от античных писателей представления о «варварах Севера» и «восточном деспотизме». Те атрибуты, которыми античные мыслители наделяли «варварский Север», на Западе были перенесены сначала на Восток, а затем и на Московскую Русь, ставшую преемницей Восточной Римской империи после падения Константинополя. В результате Россия постепенно начинает восприниматься как враждебная восточная, даже азиатская страна со всем набором стереотипных западных представлений о Востоке.
Как читатель мог видеть, изначально раскола между Русью и Западом не было. Однако принятие Русью христианства по греческому обряду, разделение церквей, ордынское нашествие и владычество существенно изменили взгляд европейцев на Русь. Ренессансные путешественники, оказавшиеся в нашей стране в XV–XVI веках, далеко не всегда видели черты восточной деспотии в Московской Руси, и поначалу интереса было не меньше, чем презрения и высокомерия. Однако после того, как не удалось склонить Московское царство к принятию католической унии и совместно действовать против турок, взгляд на московитов как на Других сменяется взглядом на них как на Чужих. Именно тогда на Западе формируется концепт «учитель — ученик», колониальная оптика (совпадающая по времени с эпохой Великих географических открытий) и основные идеологемы образа России, сформулированные на страницах «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна. Провал своих дипломатических миссий он объяснил именно негативными свойствами самого русского народа. Ливонская война стала первым масштабным конфликтом России и Запада и ещё больше закрепила эти стереотипы.
Если далёкая Московия представлялась европейцам варварским отсталым захолустьем (хотя и с богатыми природными ресурсами), то всё изменилось в эпоху Петра Великого, когда они вдруг увидели рядом с собой мощную и активно развивавшуюся державу. Именно тогда, в эпоху Просвещения, в Европе формируется двойственный взгляд на Россию и появляются концепты «русского миража» и «русской угрозы», предопределившие восприятие нашей страны и в последующие столетия. Что важно, просветители в очередной раз заново открывали для себя Россию, при этом создавали сочинения, совершенно аналогичные тем, что были написаны иностранцами о Московском царстве, поэтому описания Московии Вольтером мало отличаются от её описаний Герберштейном.
Историю России как современного государства европейские авторы, как бы они к ней ни относились, отныне однозначно начинали с Петра Великого. С петровских преобразований в сознании европейцев прочно укрепляется идея о том, что Россия — это империя, неизменно стремящаяся к экспансии и мировому господству, и эта мысль станет основополагающей в подложном «Завещании Петра Великого», одной из самых известных русофобских фальшивок.
Французская революция окончательно рассеяла «русский мираж», и европейцы вновь оказались во власти представлений о «русской угрозе». Лишь в момент совместной борьбы против Наполеона Бонапарта, когда общая опасность вынуждала к солидарным действиям, тема «русской угрозы» отошла на второй план. Более того, на короткий момент европейцев охватила настоящая волна «александромании», однако мода на всё русское быстро прошла, и чем дальше отступал страх перед «маленьким капралом», тем сильнее становился ужас перед могущественной Россией. Причём зачастую это был страх воображаемый, «страх фантазии». Воображаемый страх перед воображаемой Россией, поскольку Россия вовсе не собиралась никого завоёвывать, идти в Индию или на Константинополь, но эти намерения ей постоянно приписывали. Именно в постнаполеоновскую эпоху русофобия складывается как целостная идеология, хотя идеологемы русофобского образа, неприятие чужого мира формируются уже в предыдущие столетия.