Предсказатель
Великий механик Нурбей Гулиа, доктор технических наук, профессор, завкафедрой деталей машин Московского технического университета рассказал мне эту историю…
Нурбей Владимирович строгий ученый и знает, что законы физики нарушаться никакие должны. Он не верит в НЛО, сглазы и порчи. Но, будто в насмешку, жизнь несколько раз сталкивала его с явлениями парадоксальными и совершенно необъяснимыми. Причем, главной фигурой этих явлений выступал он сам.
Гулиа — человек эмоциональный и вспыльчивый. И иногда, в моменты высочайшего психического напряжения, с ним вдруг приключается странное состояние — кружится голова, стихают окружающие звуки, время будто останавливается, делается как-то сумеречно вокруг, но главное, Гулиа начинает видеть окружающих и самого себя со стороны. В первый раз это случилось, когда молодой ученый еще работал в Тбилиси. Между ним и его начальником Ираклием возник публичный скандал. Начальник Гулию не любил, все время издевался над молодым парнем. А тут еще пригрозил выгнать с работы, которой Нурбей Владимирович отдал много сил и времени. Дальнейшее Гулиа видел уже со стороны. Его тело перешло на «ты» с начальником и совершенно чужим бесстрастным голосом сказало:
— Тебя самого в этом же году с позором выгонят с работы!
— Меня выгонят, я шофером устроюсь! А ты, одноглазый, и этого не сможешь, — крикнул начальник (правый глазу Гулии очень плохо видит).
— У тебя самого скоро глаза не будет, — сказало тело Гулии.
В этот момент странное состояние прошло, сотрудники растащили ссорящихся, Гулиа на следующий день бросил заявление об уходе и уехал в Тольятти на строительство ВАЗа. Это все случилось в конце ноября.
А в начале следующего года к Гулии из Тбилиси приехала толпа мрачных грузин. Вежливо поздоровавшись, они попросили Гулию простить ради Бога их неразумного друга Ираклия и снять проклятие. Выяснилось, что согласно пророчеству («в этом же году!»), 30 декабря начальник был действительно с шумом уволен по статье. А еще через несколько дней ему в пьяной драке выбили правый глаз. Гулиа был поражен и, естественно, сказал, что больше зла на него не держит…
Прошло 10 лет. Все подзабылось. Гулиа уже жил в Москве. Назавтра должен был состояться важный для него ученый совет института. А накануне вечером Гулиа случайно встретился со своими сотрудниками возле памятника Грибоедову. И, потрясенный, узнал от них о предательстве: его хороший знакомый на завтрашнем ученом совете готовил для Гулии смертельный удар. Снова померк мир, Гулиа отлетел от собственного тела и откуда-то с высоты грибоедовского пьедестала услышал внизу чужой голос, исходящий из его тела:
— Не успеет! Сегодня же вечером он разобьется на машине! На следующий день Гулиа немного опоздал на работу (забегал в магазин за полушубком для жены). Его встретили сотрудники со странными лицами. Вчера поздно вечером тот человек разбился в автокатастрофе. Причем погиб не он один. С перепугу Гулиа чуть не лишился голоса, сразу вспомнив события десятилетней давности…
Прошло еще 10 лет. Однажды в квартире профессора раздался звонок. Позвонил его лучший друг и рассказал, что один их общий знакомый, молодой, но очень влиятельный чиновник подсунул другу такую свинью, что его дальнейшее пребывание в СССР становится небезопасным, придется эмигрировать в США. Это означало разлуку навсегда, ибо в те времена возврата назад не было. Гулиа лишался одного из самых близких людей. Он в бешенстве грохнул кулаком по столу и крикнул:
— Да чтоб он сдох, падла!
В этот момент опять наступило состояние тишины, полутьмы и безвременья, и Гулиа, как потом рассказывал его друг, «электронным голосом» добавил:
— …от апоплексического удара!..
Никогда раньше в своей жизни Нурбей Владимирович этот архаичный термин не произносил и даже точно не знал, что он обозначает. А в понедельник утром узнал: молодой чиновник умер от тяжелого инсульта…
Между прочим, роковой срок в 10 лет только что миновал, и я теперь даже боюсь общаться с Гулией: вдруг рассердишь его невзначай? Или книга эта ему не понравится…
Спаси и сохрани!
История 28Телепортация профессора
Эта история также приключилась с профессором Гулиа в восьмидесятых годах прошлого века. Жил тогда профессор на Таганке, а любовница его — в Крылатском. И поехал профессор к ней встречать Новый год, будучи изрядно подшофе. Случилось так, что Гулиа со своей дамой поссорился. Дама ударила профессора веником и стала его выгонять. И тогда, чтобы не уходить, профессор надел шубу и прямо в одежде залез в наполовину наполненную ванну. Расчет его был прост: в тридцатиградусный мороз дама не выгонит мокрого человека на улицу. Потому что в тридцатиградусный мороз мокрый и пьяный человек замерзнет и умрет.
Но Гулиа недооценил женского жестокосердия. Эта сука профессора таки выгнала! За 15 минут до Нового года! Без гроша в кармане! Далеко от метро! На совершенно пустую, ввиду Нового года, улицу.
Мороз прихватил мокрую шубу, профессор сел на скамейку и забылся…
Очнулся он, лежа на полу, на половичке в коридоре своей квартиры на Таганке. С шубы стекала на пол теплая вода, а радио передавало бой курантов — Новый год! Едва сбросив мокрую шубу, профессор подошел к телефону и набрал номер квартиры в Крылатском. Позвонил выгнавшей его любовнице. Она подняла трубку.
Выяснилось, что, выгнав мокрого профессора на мороз, женщина сообразила, чем это может закончиться, накинула что-то и побежала во двор искать умирающего гения российской механики, чтобы втащить его обратно в тепло. Обежав дом и осмотрев все лавочки и телефонные будки, женщина Гулию не нашла и прибежала домой, рассудив, что профессор, наверное, уже вернулся к ней в квартиру пока она тут бегала. И как раз раздался его звонок.
— Ты где? — встревоженно спросила женщина.
— Дома, на Таганке, — ответил гений.
— Врешь! — зашипела женщина. — Из будки звонишь! Но я осмотрела все телефонные будки в округе!
— Не веришь — перезвони мне домой, — ответил пьяненький профессор.
Женщина перезвонила и убедилась. Она была поражена.
— Да я и сам не могу объяснить себе этой телепортации, — ломает голову Нурбей Владимирович. — Из Крылатского добраться до Таганки за 10–15 минут (а еще нужно подняться к себе и открыть дверь) можно только на вертолете! Как я оказался дома? Вода с меня стекала еще теплая!.. После этого я вспомнил, что такой случай со мной однажды уже был!
Действительно, случай был. И тоже по пьяни. Тогда профессор не придал случившемуся особого значения.
…Моторка, на которой плыл Гулиа с еще одним парнем, налетела на топляк. Винт срезало, и неуправляемую лодку прибило к волжскому острову. Хозяин лодки решил спуститься на ней вниз по течению, чтобы отремонтироваться и потом вернуться за профессором. А профессор остался ждать на острове.
Лагерь профессора, где он с компанией отдыхал, находился на противоположном берегу — аккурат напротив острова. Но доплыть нечего было и думать!.. Волга в тех местах очень широка. Да еще вода холодная. А профессор был, как водится, выпивши. По этим трем обстоятельствам он решил не рисковать, пытаясь добраться до лагеря вплавь. Тем более, что проплыть пришлось бы не два километра по прямой, а, с учетом течения, которое неминуемо снесло бы плывущего человека, много больше.
Меж тем время шло, темнело. Гулиа стал замерзать. А дальше — провал в памяти.
Очнулся он, лежа на берегу. Прямо у лагеря.
— Тогда я подумал: чего по пьяни не сделаешь! Но после случая в Москве на Новый год задумался…
История 28-аДетство героя
Вы будете смеяться, но это опять история про Гулиа. Удивительный человек! Любимчик Бога. Такие люди и есть главная ценность на нашей планете… Но к делу. По моей просьбе Гулиа начал писать мемуары — подробный рассказ о своей потрясающей, наполненной самыми невероятными событиями жизни. Один эпизод из его воспоминаний я здесь и приведу…
«Оказывается, я помню себя и мир вокруг меня еще до моего рождения. Лев Толстой был уникален тем, что помнил свое рождение, этим мало кто другой мог похвастать. Я рождения своего не помню, но мне потом об этом много раз рассказывали. Однако оказалось, что я помнил событие, произошедшее в городе Тбилиси, где мы жили, летом — в июле или августе 1939 года, хотя я родился на несколько месяцев позже — 6 октября 1939 года. А дело было так.
Как-то лет в пять, только проснувшись утром, я вдруг спросил у мамы: — А где находится кино «Аполло»?
Мама удивленно посмотрела на меня и ответила, что так назывался кинотеатр «Октябрь», что на Плехановском проспекте, это ближайший к нашему дому кинотеатр. Но так он назывался еще до войны.
— А помнишь, мама, кино, где человек застрял в машине, и его кормили через вареную курицу, как через воронку? Наливали, кажется, суп или вино. Было очень смешно… Это мы видели в кино «Аполло». Мама ответила, что это мои фантазии, потому что, во-первых, я никогда в кинотеатре «Аполло», или «Октябре» по-новому не был (меня водили иногда только в детский кинотеатр, тоже поблизости), а во-вторых, это я рассказываю о фильме Чарли Чаплина, который могли показывать только до войны.
Я, не обращая внимания на слова мамы, продолжал:
— Вдруг кино прекратилось, раздался свист, крики, и зажегся свет. Все стали смеяться, потому что мужчины сидели совсем голые, без рубашек и маек. Было очень жарко и они разделись… Ты сидела в белой шелковой кофте… С одной стороны от тебя сидел папа, а с другой — дядя Хорен… оба были без маек и хохотали…
Мама с ужасом посмотрела на меня и спросила:
— А где же сидел ты? Если ты видел это все, то где же был ты сам?
— Не знаю, подумав немного, ответил я, — я видел вас спереди. Вы сидели на балконе в первом ряду. Может, я стоял у барьера и смотрел на вас?
Мама замотала головой и испуганно заговорила:
— Да, действительно, такой случай был, я помню его. Но это было до твоего рождения, летом 1939 года. Отец ушел в армию в начале 1940 года, и ты его не мог видеть в кинотеатре. Я бы не понесла младенца в кинотеатр, да и была уже зима, и никто не стал бы раздеваться от жары. А я точно помню, что была беременной, и твой отец повел меня в кино на Чарли Чаплина. А был ли там дядя Хорен, я не помню. Но сидели мы точно на балконе в первом ряду. Но как ты мог знать о балконе в кинотеатре «Октябрь» и о барьере на нем, если ты там не был? И, желая проверить меня, мама спросила:
— А как выглядел дядя Хорен, ведь ты его никогда не видел? Отца ты хоть по фотографиям можешь помнить, а дядю Хорена — нет.
— Дядя Хорен был очень худым, у него были короткие седые волосы, а на груди что-то нарисовано чернилами.
Мама от испуга аж привстала:
— Да, Хорен был именно таким, а на груди у него была наколка в виде большого орла… Нурик, ты меня пугаешь, этого быть не может. Наверное кто-то рассказал тебе об этом случае… — пыталась спасти положение мама.
— Ты мне рассказывала об этом?
— Нет, зачем бы я стала тебе это рассказывать?
Да я и не помню, был ли Хорен там. С другой стороны, ни отец, ни Хорен тебе не могли этого рассказать, так как они ушли на войну. А про наколку Хорена — особенно! — и мама чуть не плача, добавила:
— Нурик, перестань об этом говорить, мне страшно…
Я замолчал и больше не возвращался к этой теме. И мама тоже…»