Для молодых офицеров командование организовало учебу. Функционировали артиллерийский класс, класс судовождения, подводного плавания. Особое внимание уделялось Морскому корпусу, в полном составе эвакуированному из Севастополя. Новый директор корпуса вице-адмирал А. М. Герасимов (он сменил на этом посту вице-адмирала С. Н. Ворожейкина) добился от властей выделения учебных помещений на берегу, в бывших казармах форта Джебель-Кебир (по-арабски — «Большая гора»; иногда его называют кратко — Эль-Кебир). В 1921–1922 гг. в корпусе обучались 235 гардемаринов и 110 кадетов. В штат преподавателей и офицеров-воспитателей входили 60 человек; обслуживающий персонал насчитывал 40 человек. С января 1921 г. по май 1925 г. корпус осуществил пять выпусков морских офицеров. Почти лишенный средств и учебных пособий, корпус, по мнению первоисследователей проблемы, сохранял в юношах веру, дисциплину и чувство долга.
Параллельно с сокращением личного состава эскадры упразднялись роты гардемаринов, заканчивавших курс обучения. К маю 1925 г. таких рот в Джебель-Кебире вообще не осталось. Большинство бывших гардемаринов уехало в Европу — во Францию, в Бельгию, Чехословакию. Некоторые из них были приняты на службу в ВМС Франции, а также Югославии. Повезло и тем, кому предоставили возможность продолжать учебу как стипендиатам. Так, 26 гардемаринов выпуска 1922 г. были приняты на математический факультет Сорбонны (Париж).
Тем временем отношение французских властей к эскадре, ее экипажам и командирам ухудшалось. Не довольствуясь сокращением личного состава и упразднением гардемаринских рот, они взялись и за корабли. Прежде всего, полностью изъяли боекомплект к различным видам корабельного вооружения. Впрочем, не без основания. По сведениям врангелевской контрразведки, среди матросов сильны были проболыпевистские настроения. Замечены они были еще до эвакуации из Крыма, и именно тогда командование в срочном порядке стало разбавлять кадровые судовые команды солдатами и офицерами, более надежными с точки зрения верности белой идее, но абсолютными профанами в морском деле. Были среди них и казаки, и юнкера, и гимназисты. Сам генерал Врангель не строил на этот счет никаких иллюзий.
В сентябре 1920 г. ему был совершенно ясен, по его собственным словам, «сборный, случайный, неподготовленный состав команд». Падение уровня морского профессионализма привело, в сочетании со штормовой обстановкой, к ряду серьезных аварий во время перехода эскадры через Средиземное море. Все это отнюдь не было секретом для французских спецслужб. Вот почему русским адмиралам трудно было спорить с командованием военно-морской базы Бизерты. А оно настойчиво требовало разоружения кораблей и списания экипажей (не только из соображений экономии флотских пайков) на берег.
Начали французы с малых кораблей. Чтобы восполнить недавние потери французского флота в мировой войне, отобрали транспорт-мастерскую «Кронштадт», ледокол «Илья Муромец», танкер «Баку», спасательное судно «Черномор». В порядке погашения царских долгов передали частным судовладельцам четыре канонерки, два транспорта, тральщик, буксир, посыльное судно.
Пока тогдашние хозяева Туниса не трогали боевых кораблей. Как вскоре выяснилось, их ждала иная судьба. Напомним, что 28 октября 1924 г. Франция признала СССР и установила с ним дипломатические отношения. Одним из пунктов на франко-советских переговорах о признании был вопрос о русской эскадре в Бизерте. Париж согласился передать эскадру Москве. И уже на следующий день после признания СССР правительством Эррио на всех судах эскадры Андреевский флаг был спущен. А 30 октября военно-морской префект Бизерты адмирал Эксельманс объявил о том, что французские власти протектората прекращают всякую поддержку эскадры. Одновременно в знак протеста против такого решения своего правительства он подал в отставку. Один эмигрантский автор горько прокомментировал незаурядный поступок французского военачальника: «…Нашелся лишь один адмирал, который посмел пойти на резкий протест, и адмирал этот, к нашему стыду, был французской службы, с которой он ушел». Французские власти нервничали. Они опасались реакции моряков, возмущенных резким поворотом Парижа в сторону Кремля. Нельзя было исключить актов саботажа: иные отчаянные матросские головы могли причинить судам ущерб, заминировать их, а то и открыть кингстоны и затопить. Но командующий эскадрой Беренс заверил французов, что ничего подобного не случится. Его поручительство было передано прибывшей в конце декабря 1924 г. советской технической комиссии во главе с известным кораблестроителем академиком А. Н. Крыловым.
После тщательного осмотра эскадры комиссия составила список судов, которые должны были быть переданы СССР. В него вошли броненосец «Генерал Алексеев», шесть миноносцев, четыре подводные лодки. Поскольку не все корабли были в технически удовлетворительном состоянии, комиссия потребовала произвести необходимые ремонтные работы. Франция эти требования отклонила. Тогда свои услуги предложила Италия.
Однако Москва так и не дождалась передачи обещанных кораблей. В Западной Европе поднялась волна протестов против выполнения франко-советской договоренности по части передачи эскадры. Большинство государств опасалось, что это приведет к чрезмерной активизации советской внешней политики. Особенно были встревожены правительства причерноморских и прибалтийских стран. С ними соглашалась и Англия. Только Швеция и Италия занимали нейтральную позицию. Острая дискуссия развернулась в Лиге Наций. Да и в самой Франции, прежде всего в сенате и колониальных кругах, громко заговорили о советской угрозе французским заморским владениям и морским коммуникациям. От имени российской эмиграции с резким протестом выступил П. Н. Врангель.
Враждебная Советам кампания сделала свое дело. Франция уклонилась от выполнения соглашения по флоту. Корабли эскадры остались в Бизерте, но их судьба была незавидной. Лишенные необходимого повседневного ухода и с годами капитального ремонта, суда, несмотря на попытки консервации механизмов, ветшали, утрачивали мореходные и боевые качества. Одни из них французы успели продать тем или иным странам. Другие были обречены на демонтаж, продажу на металлолом. В обоих случаях экипажи снимали корабельные орудия, отсоединяли замки к ним, а затем сбрасывали те и другие в море.
Последним подвергся разборке броненосец «Генерал Алексеев». Незавидной была и судьба экипажей. Часть моряков покинула Бизерту, перебралась в Европу и на другие континенты. Другая осела в Тунисе на временное или постоянное жительство.
Говоря о русской колонии в Тунисе, историки, и особенно публицисты, обычно делают основной упор на трагедии эскадры. Более того, зачастую вообще ограничиваются военно-морским аспектом темы. Это не совсем справедливо. При таком подходе на первый план невольно выходят корабли, а люди, экипажи явно обделяются вниманием. Не будем забывать и о другом: помимо моряков в Тунис попали тысячи россиян, прибывших на кораблях в качестве пассажиров. Долгие годы и даже десятилетия многие из них жили и трудились в этой стране.
Итак, что же происходило с местными русскими — и бывшими морскими чинами, и прочими — после спуска с флагштоков Андреевского флага? В беженских лагерях страны, а именно туда пришло в конце 1924-го — начале 1925 г. значительное флотское пополнение, было немало высокообразованных людей, специалистов широкого профиля, с хорошим знанием иностранных языков. Морские офицеры всегда входили вместе с верхушкой гвардейских кавалерийских полков в элиту русской императорской армии. Да и рядовой, и унтер-офицерский состав экипажей набирался обычно из горожан, в первую очередь из квалифицированных рабочих. Стало быть, моряки, решившие осесть в Тунисе, могли в принципе рассчитывать на получение работы. И они ее находили, правда, чаще не такую, которая отвечала бы их квалификации, поскольку они не являлись гражданами Франции.
Одним из условий постоянной работы была натурализация (отказ от российского гражданства и приобретение французского). Власти протектората даже поощряли в 20–30-е годы натурализацию европейцев, в том числе русских. Расчет был прост: они были заинтересованы в том, чтобы французская община, пополнявшаяся за счет натурализовавшихся, численно превышала бы итальянскую. Дело в том, что с приходом в начале 20-х годов к власти в Италии Муссолини итальянские притязания на Тунис, восходящие к последней четверти XIX в., получили новый импульс. А для проведения в жизнь своих экспансионистских замыслов в отношении Туниса Рим очень рассчитывал на местную итальянскую общину.
Со временем состав беженских лагерей менялся и сокращался; в основном в них оставались женщины и дети, инвалиды и больные. Работоспособные мужчины отправлялись на заработки. Найдя работу, они выписывали к себе родственников. Заключались браки, молодые семьи стремились создать очаг за пределами лагерей. Иные юноши и девушки отваживались на рискованные шаги: уезжали на учебу или просто в расчете на удачу в Европу, благо она была рядом.
И в Тунисе нашим соотечественникам приходилось в поисках постоянного рабочего места забывать о самолюбии. Доставалось всем — дворянам, интеллигентам, простолюдинам. Просто первым было труднее переносить оскорбительные для самолюбия испытания. О прежних престижных профессиях и способах заработка приходилось забывать и привыкать к новым. Юристы и филологи вынуждены были становиться сапожниками или поварами. Появилась тунисская разновидность египетских «сигаретчиков» — «бисквитчики». Так называли здесь уличных торговцев. При этом считалось, что этим людям еще повезло. А неудачниками были, по мнению земляков, те, которые работали грузчиками, шахтерами, сельскохозяйственными рабочими на виноградниках, апельсиновых и оливковых плантациях и фермах европейских колонистов, трудились землекопами на прокладке подземных магистралей или тянули телеграфные линии через сахарские пески. Еще один немаловажный момент.
Соглашаясь на любые условия труда, русские невольно становились конкурентами местных тружеников (арабов и берберов, итальянцев) и тем самым вызывали к себе неприязненное, если не враждебное, отношение. Борьба за рабочие места, даже между мелкими торговцами, приобретала жесткий характер.