Связавшись с командующим флотом, адмирал Бахирев попросил выслать на помощь водоотливные буксиры и ледоколы. Примерно через полчаса после аварии трюмной партии «Рюрика» удалось ввести в действие несколько неповрежденных котлов в единственном оставшемся полностью сухим отделении. Крейсер стал понемногу «приходить в себя» и сразу же… снова приступил к исполнению флагманских обязанностей. Для начала определен был ордер строя: головным «Рюрик», за ним в кильватер «Адмирал Макаров», «Олег» и «Богатырь». К половине седьмого отряд смог двинуться и шестиузловым ходом потащился в сторону от готландских мелей.
Через льды и туманы к вечеру 2 февраля крейсерский отряд добрался до Ревельского рейда. Сразу же по прибытии «Рюрику» учинили осмотр с водолазами. Это только кажется просто – в безопасной акватории родной гавани спуститься под воду и изучить корпус корабля снизу. Но, думается, стоит вспомнить и о том, что температура воды в зимние дни не превышает четырех «подледных» градусов по Цельсию, а теплоизоляционные свойства жесткого скафандра оставляют желать много лучшего. Ревельские и кронштадтские водолазы работали в общей сложности сутки. В этом уже есть что-то от настоящего подвига…
То, что эти водолазы доложили, повергло адмирала Бахирева в шок. Длинная сквозная царапина с расходящимися, зияющими краями рваного металла простиралась почти на две трети длины корпуса огромного крейсера. Немедленное докование могло снизить нагрузку на деформированные части набора и исключить нарастание вторичных повреждений. Но в Ревеле не было дока, способного принять столь крупный корабль. Спасение возможно было только в Кронштадте. А туда еще надо попасть – по ледовым фарватерам, в февральскую вьюгу, под угрозой вероятной атаки неприятеля!
На разгрузку крейсера, демонтаж части его вооружения и временное закрытие пробоин просмоленными пластырями ушло почти две недели. Только 17 февраля командующий дал разрешение на попытку перевода тяжело пострадавшего корабля в Кронштадт. Для сопровождения флагмана в ремонт выделены были ледоколы «Ермак», «Царь Михаил Федорович» и «Петр Великий» под общим командованием начальника 2-й бригады крейсеров контр-адмирала П. Н. Лескова. «Ермак» среди ледоколов был самым мощным.
В 7 часов утра 17 февраля ледоколы подняли якоря и вышли на внешний рейд. Здесь они стали ждать, пока портовые буксиры аккуратно выведут на рейд «Рюрика». К 9 часам буксиры наконец справились. Взяв побитого флагмана на буксир, «Ермак» повел отряд к створу Екатеринентальских маяков.
В открытом море ледоколы «Царь Михаил Федорович» и «Петр Великий» вышли фронтом в голову ордера. Льда было немного, и три ледокола расчищали достаточно широкий фарватер, чтобы «Рюрик» не испытывал проблем даже от мелко крошеных льдин. Но за Вульфским фарватерным буем ледовое поле оказалось сплошным. И достаточно толстым. Скорость отряда, с трудом пробивающегося через торосистый пласт, значительно упала. К тому же ветер достиг 8 баллов, а видимость из-за снежных зарядов упала до 5 кабельтовых. При этом «Рюрик» освободился от буксирного конца, не желая мешать ледоколам делать свое дело, и попытался ползти самостоятельно. Впрочем, больше чем на 3–4 узла хода его не хватило. Чтобы флагман не отстал, с той же скоростью пришлось бы идти и ледоколам. Честно говоря, для эффективного проламывания льда надо иметь несколько больший ход. Обыкновенно ледокол с разбегу наваливается на ледовое поле и раздавливает его весом своего мощного форштевня. По расчетам «Ермака», ломать конкретно это поле удобно было бы как минимум с десятиузлового хода. Поэтому ледоколы периодически отрывались от «Рюрика» на довольно большое расстояние и потом возвращались, чтобы отогнать обломки льда от бортов медленно ползущего в пурге крейсера.
Шли весь день и всю ночь. Правда, в одиннадцать вечера пришлось ненадолго остановиться. Впереди было ледовое поле вдвое толще предыдущего, а экипажам требовался отдых. За время этого отдыха «Рюрик» все-таки примерз к сплошной нерасколотой льдине, и, чтобы двигаться дальше, ледоколы несколько часов обкалывали лед у его бортов. Следующую ночь провели на якорях у Гогланда, а к часу дня 19 февраля отряд вынужден был остановиться на дневку – экипажи ледоколов выдохлись и не смогли бы трудиться дальше без отдыха.
Шторм не утихал. Льды сплывались вокруг отряда, смерзаясь в единый непрошибаемый торос. И чтобы «Рюрика» не раздавило, ледоколы попросту окружили его со всех сторон.
Ночью грянул мороз под 20°. Поврежденные паровые магистрали крейсера были частично заблокированы, отопление части отсеков было невозможно, а мощности действующих котлов стало не хватать на поддержание постоянной температуры в паропроводах. Крейсер попросту замерзал. Образование ледовых пробок в магистрали следовало непременно предотвратить. И ледоколы подключились к системе теплоснабжения крейсера, целые сутки напролет отогревая его своим паром.
Только утром 20 февраля погода позволила двигаться дальше. Еще сутки неимоверно трудного пути, и к рассвету на горизонте открылся маяк Толбухина. В 11 ч. 10 мин. отряд вошел на Большой Кронштадтский рейд. В доке его уже ждали: кронштадтские инженеры буквально за несколько дней разработали такую схему расположения кильблоков, чтобы и корабль надежно разместить, и доступ к повреждениям обеспечить. Заодно кронштадтцы провели послепоходное обследование и ледоколам – миссия выдалась тяжелейшая, вдруг надорвался кто… К счастью, повреждений, способных повлиять на дальнейшую службу, у ледоколов обнаружено не было.
За успешную проводку тяжело поврежденного крейсера «Ермак» получил письменную благодарность командующего и был отмечен в приказе по Морскому ведомству. А уже через 10 дней вновь был в ледяном море – требовалось провести на позиции у острова Эре броненосцы «Цесаревич» и «Слава».
Одной из основ балтийской обороны в Первую мировую войну считалось устройство так называемых минно-артиллерийских позиций. Неслучайно Балтийское море получило в эту пору у острых на язык моряков не слишком почетное наименование – «Эссенский компот». Дескать, благодаря оборонному плану Николая Оттовича фон Эссена мин в воде здесь больше, чем сушеных слив в пайковом компоте… Действительно, минными постановками занимались все, кто ни попадись: и минные заградители, которым, как говорится, сам Бог и главный конструктор велели, и гордые крейсера, и шустрые эсминцы, и тихие, хитрые подлодки, и поголовно весь мобилизованный по случаю войны транспортный состав. Разве что медицинские транспорты были избавлены от этой тяжелой и опасной работы. А еще – «Ермак»…
Однажды исполняющий обязанности начальника Морского генерального штаба капитан 1-го ранга граф А. П. Капнист, пребывая с морским министром на инспекции в Кронштадском порту, увидел, как к стенке минного склада подошел ледокол, встал под кран и начал принимать на борт минный запас. К начальнику штаба Балтийского флота контр-адмиралу Н. М. Григорову тут же полетело письмо:
«Морской министр, будучи на днях в Кронштадте, видел погрузку мин на ледокол “Ермак”. Принимая во внимание, что означенное судно весьма ценно как ледокол, морской министр находит желательным не употреблять ледокол “Ермак” для плавания, иначе как по прямому его назначению».
Так «Ермак» получил невиданную для Балтики в те времена привилегию не работать на минных постановках, которую, кроме него, имели только линкоры. Весной 1917 года «Ермак» чуть не подорвался на мине, когда шел по битым мартовским льдам в Ревель. Мина была, по всей видимости, сорвана штормом с минрепа и болталась промеж мутных изжелта-зеленых осколков, облепленная шугой. К счастью, ее вовремя удалось заметить в нескольких метрах от грузного черного ледокольного носа. С миной поступили по боевой инструкции – вызвали на палубу матроса-стрелка с трехлинейкой и расстреляли.
В советской печати тридцатых годов, повествующей о советских уже походах на дальний Север, в отношении «Ермака» нередко мелькает фраза: «участник флотского революционного движения». Однако моряков «Ермака» не было замечено ни на февральских митингах в Кронштадте, ни на Марсовом поле, ни при штурме Зимнего… Вот разве что некоторые ребята «засветились» на дисциплинарных взысканиях – читали крамольную литературу. В числе тех, кто приносил на борт эсеровские прокламации, – матросы Соколов, Константинов и Божбалов, а также водолаз с редкой и звучной фамилией Спутников. Как-то маловато получается для активного революционера! Вот у «Авроры» в октябре семнадцатого в составе экипажа из 570 душ было 42 моряка-большевика и почти сотня эсеров. А тут всего-то четверо из сотни с небольшим общей численности команды…
Надо сказать, что ледоколы вообще тяжеловаты на революционный подъем. Во-первых, у них очень неплохи паек и денежное довольствие для команд. А там, где кормят лучше, чем даже в боевом составе, и есть возможность поддерживать финансами семью на берегу, вроде как и нет повода для участия в мятеже. Во-вторых, именно у «Ермака» экипаж считался вольноопределяющимся. То есть набирался на добровольной основе. А если в команде много добровольцев, на нее плохо действует ведущий революционный лозунг «Долой войну!». В-третьих, часто в бунт уходят при наличии у экипажа свободного времени на участие в несанкционированных мероприятиях и изучение политической обстановки. В боевом морском походе, видите ли, могут быть большие проблемы с получением свежих газет и доставкой на сушу всех желающих выступить против власти. «Потемкин» ушел бунтовать со стоянки учебного отряда, «Очаков» закатил свое дело прямо на рейде города Севастополь, балтийские дредноуты подняли мятеж тогда, когда им даже по военной необходимости запретили далее 100 миль отходить от базы в Гельсингфорсе, «Аврора» перед знаменитым выстрелом по Зимнему стояла в ремонте и под Николаевский мост приползла по Неве прямо с завода… А если войну и лед никто ради революции не отменял, весьма высок шанс, что за ежедневными делами просто не заметишь смены власти в столице… Как бы то ни было, а считать «Ермака» активным революционером – грешить против истории. Фраза же из журналов советских времен – скорее пресловутое «красное словцо», а не констатация факта.