А. Тришин346Врангель в Крыму347
Впереди, навстречу автомобилям, медленно движется столб пыли. Идет партия пленных с котомками за плечами, с узелками в руках, в рубашках, пропитанных грязью. С удивлением они рассматривают Главнокомандующего Русской Армией. Генерал Врангель приказал остановить автомобиль и, подойдя к пленным, с незабываемой лаской, с особенным ударением спросил:
– За что вы воюете?! За что?!
И стало тихо. Угрюмо молчали запыленные люди. Опустили головы и не знали, что ответить.
– Не робейте, подходите ближе… Скажите мне вы, русские люди, за что вы воюете? – снова повторил вопрос генерал Врангель.
Опять жуткое безответное молчание.
– Вас гонят сражаться коммунисты, а ты коммунист? – обращается Главнокомандующий к молодому парню.
– Нет, – опустив голову, роняет пленный.
– Ты – крестьянин?
– Да…
– Так знайте, что мы идем за веру православную и за то, чтобы каждый крестьянин мог спокойно работать на своей земле, чтобы безбедно жил и работал каждый рабочий и чтобы каждый русский человек жил спокойно и счастливо.
Поднялись опущенные головы, блеснул огонек в глазах. Ожила группа пленных.
– Ты, коммунист, какой губернии?
– Я-то? Я – Курской!
– А где обмундирование получал? – задает вопрос генерал Кутепов.
– В Новороссийске.
– Не обижали у нас? – опять спрашивает генерал Врангель.
– Нет…
– Я знаю русский народ, и злобы у меня нет на вас… Идите отдохните, и пойдем вместе с нами освобождать русскую землю и бить коммунистов… Пойдем?!
– Пойдем! – решительно отвечает вся партия.
– Браво, браво! – закричал было и захлопал в ладоши один из пленных, а потом, сообразив, что он не на митинге, смутился и еще громче закричал: «Ура!»
– Идите с Богом. Вот они, коммунисты, вот… – странно волнуясь, говорит Главнокомандующий и долго, долго смотрит вслед уходящей партии запыленных людей. А солнце пылало на безоблачном небе, и где-то высоко в нем пел жаворонок.
Вечерами, когда особенно душно бывало в поезде, любил генерал Врангель, выйдя из своего вагона, посидеть наедине в тени маленького садика, окружавшего один из домиков в пригороде Мелитополя. Сидел один и не любил, чтобы ему мешали. Ждали его вызова. Это было в дни разгрома конницы Жлобы. Здесь он сидел и ждал первого вестника – аэроплана. Дождался, прилетел он и сбросил донесение о полном разгроме Жлобы, имевшего в своем распоряжении две конные дивизии в количестве 11 полков, отряд Блинова в составе 6 полков и две кавалерийские бригады 40-й дивизии с громадным количеством артиллерии и пулеметов. Любил это место генерал Врангель, и в тот вечер, когда особенно он был доволен успехом, пишущему эти строки выпала большая честь перелистать, вместе с Главнокомандующим, этапы борьбы, начиная с Царицына, за освобождение родной земли от ига коммунистической тирании. Вспоминали все мелочи и детали, маленькие местечки, деревни, где останавливались, беседовали с крестьянами, рабочими, и, может быть, ободренный последним огромным успехом, Главнокомандующий в заключение беседы обронил:
– Только бы до Москвы дойти, а там… там русский народ сам себе хозяин. Только бы до Москвы дойти…
Но Господь Бог судил иначе. В Константинополе, на берегах Босфора, в последний раз я беседовал с генералом Врангелем. В маленькой каютке на яхте «Лукулл» напомнил ему оброненную фразу. В ответ скорбно улыбнулся Главнокомандующий, встал, прошелся и после паузы ясно ответил:
– Да, сейчас нет у нас клочка родной земли, нет у нас государственной казны, но наши силы внутри нас, и я верю, что Господь Бог поддержит в нас эти силы, чтобы пережить и одолеть Русское Лихолетье.
И вот не стало генерала Врангеля. Умер Главнокомандующий Русской Армией. «Не осилили его сильные, так подрезала осень черная». Навсегда ушел большой человек, доблестный воин и достойный сын Великой России. Спи спокойно, славный, доблестный воин. Совершенного тобою подвига не забудет Русская Армия и Родина-Россия.
Возвратясь на родную землю, мы расскажем ей о совершенных тобою подвигах. Наши повести и рассказы услышит русский народ, и старик гусляр сложит сказание-былину о богатыре боярине Петре. Не забудем рассказать и старому Московскому Кремлю. Спи спокойно.
А. Валентинов348Крымская эпопея349
В основу этой работы положен дневник очевидца. Запись событий начинается с 23 мая (ст. ст.), то есть со дня выхода армии генерала Врангеля из Крыма – с Перекопского перешейка – на простор Северной Таврии, и кончается первыми числами рокового ноября, когда штаб генерала Врангеля очутился в водах у Золотого Рога.
Место записи – полевая Ставка, иначе говоря – поезд генерала Врангеля, где в дни операций помещался обычно весь штаб Главнокомандующего.
Трагический период с 26 октября (ст. ст.) по 9 ноября записан находившимися при Ставке до последней минуты авторами, имена которых в соответственном месте обозначены.
Считаю своим долгом принести мою глубокую благодарность как им, так и тем лицам командного состава, кои любезно предоставили в мое распоряжение необходимые для работы документы и материалы.
Перед началом наступления (апрель – май)
21 марта 1920 года генерал Деникин, при обстоятельствах, доходивших до глубокого трагизма и всем достаточно известных, передал по прямому проводу из Феодосии о передаче им всей власти генералу Врангелю. Пожелав новому Главнокомандующему успеха в деле воссоздания родины, генерал Деникин в тот же день на английском миноносце покинул пределы России.
Ротмистр С., дежурный офицер при Главнокомандующем, стоявший весьма близко к генералу Деникину, любезно сообщил мне следующие подробности происшедшего, подробности, имеющие некоторый исторический интерес.
Около 12 часов ночи 18 марта к генералу Деникину приехал генерал Кутепов, заявивший, что после всего происшедшего в Новороссийске и до него Добровольческий корпус не верит больше генералу Деникину так, как верил до сих пор. Генерал Деникин ответил, что при таких обстоятельствах он слагает с себя власть, и в эту же ночь сделал первые распоряжения о созыве чрезвычайного военного совета. На следующий день 19 марта вестибюль гостиницы «Астория» в Феодосии, где разместился штаб Главнокомандующего, был переполнен представителями генералитета, пытавшимися безуспешно убедить генерала Деникина в необходимости изменить свое решение. Генерал Деникин оставался непреклонным. В этот день он почти ни с кем не разговаривал и был крайне бледен.
20 марта в Севастополе состоялся военный совет. По приказанию генерала Деникина командированный в Севастополь Генштаба полковник А. беспрерывно информировал его о ходе совещания по прямому проводу. 21 марта, как только полковник А. сообщил о выдвинутой советом кандидатуре генерала Врангеля, генерал Деникин подписал краткий приказ о назначении последнего Главнокомандующим Вооруженных сил Юга России. В тот же день вечером состоялось прощальное чествование генерала Романовского, во время которого генерал Шапрон-дю-Лоре350 – бывший адъютант генерала Алексеева и бывший генерал для поручений при генерале Деникине – в взволнованной, прерывавшейся слезами речи сообщил, что, несмотря на все убеждения, решение Главнокомандующего осталось прежним и что, таким образом, присутствующие прощаются сейчас не только с генералом Романовским, но и с генералом Деникиным – «последним Главнокомандующим, – сказал Шапрон-дю-Аоре, – из бессмертной династии Корниловых, Марковых, Алексеевых». Генерал Деникин, как и накануне, был крайне молчалив и говорил тихо несколько раз только со своими соседями по столу. Генерал Романовский, наоборот, много шутил и смеялся. В 2 часа ночи все разошлись.
22 марта в 7 часов вечера бывший Верховный правитель и Главнокомандующий, одетый в матерчатый английский плащ, вышел из своего номера. В конце коридора толпилась группа штабных офицеров. Тут же стояли молча дежурный офицер есаул М. и профессор Бернацкий. Не замечая их, не замечая как будто никого, генерал Деникин, сделав наискось по коридору несколько шагов, подошел к быховцу полковнику А. и крепко обнял его. Вслед за тем генерал Деникин направился сразу к выходу, сел в автомобиль и уехал. Офицеры бросились в опустевший номер; каждый торопился захватить себе на память что-либо из оставшихся на столе письменных принадлежностей.
«Астория» поразительно напоминала в эту минуту дом, из которого только что вынесли покойника. В своем номере, уткнувшись в подушку, навзрыд рыдал полковник К., бывший все время штаб-офицером для поручений при генерале Деникине и пожелавший остаться в России. У входа в коридор стояли по-прежнему часовые-конвойцы с бледными испуганными лицами, по-своему истолковывавшие происходящее. Через четверть часа кто-то распорядился их снять. По телефону передали, что генерал Деникин, простившись с офицерской ротой охраны Ставки (официальное прощание со штабом было еще днем), перешел с берега на английский миноносец и сейчас уезжает за границу. Спустя немного времени английский миноносец, принявший на свой борт генералов Деникина и Романовского, вышел в море. Одновременно вышел и французский миноносец, на котором находилось несколько лиц свиты, пожелавших разделить участь бывшего Главнокомандующего.
Генерал Врангель вступил в исполнение обязанностей правителя и Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России. Отклонив ноту великобританского правительства, предлагавшего посредничество в вопросе о заключении мира с большевиками, новый Главнокомандующий в отданных по армии и флоту приказах выразил уверенность, что он сумеет вывести армию из тяжелого положения «не только с честью, но и с победой». Одновременно с этим в целом ряде речей, произнесенных в Севастополе и в других городах Крыма перед представителями печати и всевозможными депутациями, генерал Врангель обещал в вопросах, касавшихся внутреннего устроения Крыма и России, руководствоваться демократическими принципами и широко раскрыть двери общественности.
Была провозглашена беспощадная борьба с канцелярщиной и рутиной. Началась стремительная замена одних лиц и учреждений другими. Фактически, впрочем, дело свелось лишь к калейдоскопической перемене фамилий и вывесок, а зачастую даже только последних. Был упразднен знаменитый Осваг, составивший целую эпоху в период политики Особого совещания, но вместо одного Освага расплодилась чуть ли не дюжина маленьких «осважнят», представлявших в подавляющем большинстве случаев скверную креатуру своего родоначальника.
Началась какая-то лихорадка с подачей на имя Главнокомандующего докладных записок, проектов и (конечно!) смет, доказывавших необходимость учреждения новых органов осведомления, пропаганды и т. п. Политические авантюристы всех рангов и калибров, эксминистры Особого совещания, голодные, оказавшиеся на мели осважники, случайные репортеры вчерашних столичных газет – все они дни и ночи напролет сочиняли обеими руками рецепты спасения России.
К середине апреля месяца, когда казначейство ВСЮР выдавало одной рукой последние миллионы потрясающих «ликвидационных» осважному персоналу, оно же другой рукой должно было вскармливать новых младенцев того же, увы, происхождения. Умер Осваг, но вместо него в Севастополе и на местах работали: а) пресс-бюро, б) редаготы, в) инфоты, г) осоготы, д) политотделы и т. д., и т. д., а на свет божий из куч проектов выглядывали тройками и пятернями «телеграфные агентства», какие-то секретные отделы под литерами (были и такие), журналы толстые, журналы тощие, газеты ежедневные, еженедельные, понедельничные, воскресные, народные, казачьи, рабочие, какие хотите. Нечего, разумеется, пояснять, что почти весь осважный персонал перекочевал в «новые» учреждения и органы осведомления. Вся эта публика наперегонки торопилась использовать искреннее расположение нового Главнокомандующего к печати, атакуя все пороги дворца и чуть ли не вагоны штабного поезда на ходу.
Кредиты на пропаганду и «осведомление» грозили достичь гомерических размеров. Ведомство г-на Бернацкого возопило о милосердии и осмотрительности. Целый ряд «новорожденных» оказался лишенным необходимого питания. Началась безобразная борьба за право на собственное существование. Каждый из новорожденных пытался изо всех сил признания его за собою и не стеснялся в выборе средств и способов, как бы половчее подставить ножку своему соседу.
Несомненно, генерал Врангель очень быстро понял, с кем имеет дело, и попытался исправить ошибку. Но людей, которые могли бы помочь ему найти надежный путь к такому исправлению, не было. Персональная чехарда и «ликвидации» не давали, в сущности, никаких результатов. В частности, последние сводились лишь к бесконечным «перебежкам» ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, которые ухитрялись менять свою кожу по нескольку раз в течение одной весны, укладывая ликвидационные во все четыре кармана. Независимая пресса в количестве двух с половиной газет и общественные круги по-прежнему держались особняком, и никакие соблазны, вроде льготного или дарового получения бумаги, не помогали.
Отчаявшись в возможности поставить дело рациональным образом, генерал Врангель разрешил его в конце концов чисто по-кавалерийски, отдав свой известный приказ о том, что пропаганда вовсе, по-видимому, не нужна и пусть-де население судит о власти по делам ее. Редаготы, инфоты, осоготы и иже с ними исчезли с лица земли. Все было заменено опять одним институтом – «отделом печати при начальнике гражданского управления» – тем же самым бессмертным «освагом» – роковым творцом внутренней политики на территориях «всюра». Не хватало только подходящего руководителя, но и тот вскоре объявился в лице молодого петербургского чиновника г-на Немировича-Данченко, назначенного, как уверяли злые языки, на этот пост исключительно благодаря «очень подходящей фамилии».
Значительно благополучнее обстояло к началу наступления дело с реорганизацией и перевоспитанием (до известной степени) самой армии. Здесь, в течение крайне незначительного промежутка времени, была закончена с огромной энергией и настойчивостью бесконечно трудная работа по приведению армии в боеспособное состояние. Разрозненные, потерявшие после Новороссийска и «сердце», и веру толпы солдат, казаков, а нередко и офицеров были вновь сведены в определенные войсковые соединения, спаянные между собой и общей дисциплиной, и доверием к командному составу. Разгул, хулиганство и бесчинства, наблюдавшиеся в первые дни по прибытии армии в Крым, были пресечены. И были пресечены, несомненно, тем подъемом, который сумел создать своими выступлениями и приказами генерал Врангель, а также теми элементарными мероприятиями по оздоровлению армии, которые стали проводиться решительно в жизнь. Нечего, разумеется, говорить, что под этими мероприятиями меньше всего следует подразумевать фонарную деятельность некоторых генералов, отправлявших на фонари и трамвайные столбы офицеров и солдат старейших добровольческих полков чуть не за каждое разбитое в ресторане стекло, где эти часто вовсе не присяжные дебоширы, а просто несчастные, отчаявшиеся в эти дни люди искали в вине забвения и дурмана. Деятельность генерала Кутепова в этом направлении достигла в апреле месяце таких размеров, что вызвала решительный протест представителей Симферопольского земства и города Симферополя, заявивших, что население лишено возможности посылать своих детей в школы по разукрашенным генералом Кутеповым улицам. Но как бы там ни было, справедливость требует отметить, что стихийная разнузданность, царившая в тылу в начале весны, к концу ее была сведена почти на нет.
Даже Донской корпус, считавшийся у старого добровольческого командования наименее надежным, оказался к началу мая в полной боевой готовности. Процесс генералов Сидорина и Кельчевского, вопреки всем опасениям, не повлиял на настроение донцов, что должно быть по справедливости приписано и поведению самих генералов Сидорина и Кельчевского, мужественно принявших на себя чужую вину и безропотно покинувших пределы России, не использовав в целях какой-либо агитации жестокий и суровый приговор военного суда.
В ночь на 24 мая обновленная, реорганизованная армия перешла в решительное наступление, веря, что идет не на безумное, заранее проигранное дело, а ради спасения родины, во имя самой, быть может, мировой цивилизации, поддержка которой ей во всяком случае обеспечена не в одних только платонических комплиментах визитеров из Парижа. С этой уверенностью тысячи молодых, цветущих жизней ринулись неудержимо вперед через валы древнего Перекопа и Сивашские озера.
Дальше предоставляю место своим дневникам.
Первая поездка (23 мая—20 июня). Выход из Крыма
23 мая 1920 года. Сумбурный, хлопотливый день. Сегодня Главнокомандующий отдал приказ штабу отправляться из Севастополя на фронт. В его поезд переселяются 1-й генерал-квартирмейстер Генштаба полковник Коновалов, оперативное отделение, часть службы связи и те из офицеров других отделений штаба, которые должны ex officio состоять при полевой Ставке. Едет и наштаглав генерал Шатилов. Сопровождают поезд 24 выбранных ординарца и два взвода конвойцев. Настроение у всех приподнятое, у некоторых нервнонапряженное. Все знают, что завтра-послезавтра неизбежны операции, которые должны решить судьбу не только Крыма, но, быть может, – как знать, – и всей России.
В 5 часов вечера прибыли на вокзал и долго пробирались на запасные пути, где стоял наш поезд. Вагоны – чистые с электрическим освещением, некоторые переделаны специально под отделения штаба, в окна вагона связи видны аппараты Юза, Морзе и т. д., на стенках изоляторы. Мягких классных вагонов только три или четыре, в том числе вагон Главкома (Главнокомандующего), остальные из пульмановских вагонов 3-го класса. Тесновато, но славный Р. П. – ревизор поезда еще со времен генерала Деникина – едва увидал нас, поспешил уверить, что это «только до Мелитополя». Там раздобудемся опять хорошими. Уверенность, с какой он говорил о Мелитополе, показалась всем хорошим признаком.
В 8 вечера подали на 1-й путь. В 11 вечера прибыл Главком. Поздоровавшись с некоторыми из провожавших, генерал Врангель сразу быстро прошел в свой вагон, у которого стоят конвойцы-кубанцы с шашками наголо. Через час тронулись. Идем медленно, хотя тянут два паровоза. Путь усиленно охраняется.
24 мая, 7 часов утра. Прибыли в Джанкой. Приказано остановиться и начать развертываться. К 10 часам утра полевая Ставка развернулась по обе стороны боковой платформы, образовав род коридора из двух рядов вагонов, входивших в состав поезда Главкома. Справа встали вагоны Главнокомандующего генерала Шатилова, конвоя, коменданта, 1-й ресторан, электростанция и др. Слева – оперативный телеграф, оперативное отделение, служба связи, чины штаба, ординарцы, 2-й ресторан, радио, Донской атаман и др. Посредине, в центре платформы, заняли место две антенны радио. Все связано между собой паутиной проводов.
К 11 началась всюду работа. Заняли посты и дежурства ординарцы. Забегали с приказами и донесениями посыльные, «белая повязка» и пр. До 7 часов вечера – ничего особенного. Настроение у всех какое-то напряженное. Все ждут чего-то чрезвычайно важного. Часто спрашиваем друг у друга, не началось ли уже наступление и что вообще происходит на фронте. Никто ничего точно не знает.
8 часов 30 минут вечера. С быстротой молнии переносится из вагона в вагон весть об удачной высадке нашего десанта под командованием генерала Слащева к северо-востоку от Крымских перешейков. На лицах у всех сразу просветление. Кругом оживленные разговоры, пожатия рук, радостные восклицания. Говорят, что выполнена самая трудная часть задачи, от успеха которой зависит все остальное. Слава Богу!
В оперативном отделении над картой – генерал-квартирмейстер, генерал Георгиевич351, полковник Шкеленко, весь почти Генштаб. Оживленная беседа, улыбки, смех. Вечер проходит в самом лучшем настроении. Ночью спокойно.
25 мая, 6 часов утра. Просыпаемся от пулеметной стрельбы. Оказывается, наши летчики пробуют пулеметы.
7 часов утра. Генерал-квартирмейстер отдал приказ всем аэропланам подняться, взять направление на Перекоп и следить за отступающим противником. Красные отступают! Отступают, едва началось наше наступление… Крымские ворота распахнулись! Этой ошеломляюще радостной вестью начинается сегодняшний день. Спустя пять минут машины, одна за другой, начинают плавно отделяться от земли и несутся на север… На плененный, измученный север…
10 часов утра. Операции развиваются, видимо, очень успешно. Сейчас слышал беседу Главкома с генквармом (генерал-квартирмейстер). Главком говорил, что захватили 14 орудий, и давал указания относительно хода действий в следующую ночь. Коновалов выдвигал свои соображения, твердо их отстаивая. Перед этим Главком приказал на платформе генералу Шатилову передать по радио Слащеву о ходе боя на север от перешейков и добавил:
– Скажите ему, чтобы резал по тылам вовсю…
12 часов. Все идет пока благополучно. Только что Главнокомандующий, высунувшись в окно вагона, крикнул в оперативное отделение:
– Ну как – все благополучно?..
– Так точно, ваше высокопревосходительство, – отвечал поручик Н.
Главком минуту помолчал, а потом вдруг произнес:
– А не дернуть ли мне сейчас туда на аэроплане?..
Подошедший генерал Г. отсоветовал.
К 12 часам дня по карте оперативного отделения положение было таково: наша Перекопская группа подходит к Чаплинке (конница), а на берегу моря идет ликвидация противника в районе Адамани. Десант генерала Слащева подходит к Акимовке, стремясь прижать с тыла к перешейкам красные части, охранявшие Крымские ворота. Аатыши отстреливаются в упор не только из винтовок, но даже из орудий. 2 часа дня. Сейчас доставили первого перебежчика прямо с поля сражения. Рассказывает много любопытного о жизни советского юга. Допрос идет прямо на платформе у входа в оперативное отделение. Вокруг тщедушного, жалко одетого в отрепья парня – большая группа офицеров Генерального штаба, ординарцев, чиновников телеграфа. Допрос ведет поручик Н.
5 часов вечера. Главнокомандующий отправляется на фронт. Поезду приказано следовать в Ново-Алексеевку, двенадцать часов тому назад бывшую еще в руках у красных. В Ново-Алексеевке – первый случай награждения новым орденом Святого Николая Чудотворца. Первый кавалер – поручик Любич-Ярмолович, танкист, прорвавший 4 ряда проволочных заграждений и захвативший вдобавок одно орудие. Героя поздравляли. В вагоне у Главкома пили в его честь шампанское. Сам он сильно конфузился, стесняясь, видимо, все время своего рабочего перепачканного костюма.
10 часов вечера – вернулись в Джанкой. 11 часов ночи – вступил в дежурство по службе связи. 1 час ночи. К аппарату вызвали генкварма. Что-то скверное. Коновалов быстро пришел. Дежурный телеграфист читает ему по ленте вслух. Депеша от Кутепова о тяжелых потерях Дроздовской дивизии: выбыло из строя больше половины командного состава. Начальник дивизии генерал Туркул тяжело контужен. Потери вообще очень серьезные. Ввиду этого комкор (командир корпуса – генерал Утепов) решил отступить обратно к Перекопу, рассчитывая, впрочем, утром ликвидировать красных.
Генкварм выслушал всю передачу молча и только минутами, по словам А., менялся в лице и кусал губы. Неужели же все погибнет?.. Какая страшная минута, а вся почти Ставка уже мирно спит. Проходя обратно к себе в вагон, генкварм сказал начальнику связи Генштаба полковнику П. не то в раздумье, не то как бы сетуя на кого-то, не послушавшего его:
– А в общем, ночи безумные, ночи бессонные…
Странная фраза. Мы долго думали, что она может обозначать.
26 мая. Ездил в срочную командировку с приказами в штаб сводного корпуса, стоящий в Джимбулуке. По дороге без конца встречались эшелоны донцов, настроенных весьма как будто воинственно. Вопреки всем страхам и опасениям, дело Сидорина не повлияло на выступление донцов на фронт. На фронте упорные бои. Несмотря на это, в освобожденные места уже хлынули целые эшелоны спекулянтов. Разница в ценах огромная: цены ниже крымских в 20, 30, 50 раз. Никаких мер против спекулянтов пока не принимается.
27 мая. Вернулся в 9 часов утра в Джанкой. В 10 часов Главком лично допрашивал перебежчика – офицера Дроздовского полка, когда-то оставленного нами при одном из отступлений в лазарете. Бедняга страшно волновался, прикладывал поминутно руку к фуражке без кокарды, бледнел, путался. Днем генерал-квартирмейстер полетел лично на аэроплане к генералу Слащеву, находящемуся в 30 верстах от Мелитополя. Вечером вернулся. Слащев понес в боях сегодня большие потери, но, говорят, бодр. Передают, будто генкварм сказал, что Слащев будет в Мелитополе ночью.
28 мая. В 10 часов утра опубликовано официальное сообщение о взятии Мелитополя. В полдень узнал о серьезной нашей неудаче в районе Ново-Алексеевки. Отряд красных атаковал внезапно это селение, занятое Чеченской бригадой генерала Ревишина. Штаб бригады частью изрублен, частью увезен на автомобилях во главе с самим Ревишиным. Двое его сыновей-мальчуганов хотели сесть с отцом в автомобиль, но красные их выбросили, спаслось лишь 7 человек. Положение восстановлено только сейчас. Дроздовцы и марковцы продолжают нести очень серьезные потери. По сведениям из штаба корпуса Кутепова, корпус за три дня наступления потерял до 23 процентов своего состава. Кроме того, мы потеряли 4 бронеавтомобиля, компенсировав, впрочем, эту потерю хорошим исправным бронепоездом, захваченным Слащевым. До вечера – упорные бои.
29 мая. В районе корпуса генерала Писарева противник, видимо, еще не ликвидирован. По крайней мере, Алексеевка (где был позавчера Главком) опять обстреливалась каким-то кавалерийским отрядом. Отсутствие кавалерии у нас дает громадные преимущества красным. Пожалуй, это главный их плюс. В общем, фронт имеет сегодня вид полумесяца, вогнутого в нашу сторону. С флангов мы охватываем красных, в центре они все еще господа положения чуть ли не у самых перешейков. Соединения с десантным корпусом Слащева все еще нет. Мелитополь взят, захвачены, говорят, трофеи, но железная дорога туда все еще под угрозой. В 9 часов утра генерал-квартирмейстер опять полетел к Слащеву. Все отдают должное его смелости и энергии.
30 мая. На фронте упорные бои продолжаются. В центре положение наше улучшилось. Авангарды выдвинулись за Рождественскую. Днем слышал разговор Главнокомандующего с генералом Георгиевичем. Последний обронил между прочим фразу о том, что помещики не совсем довольны новым земельным законом. Главнокомандующий громко произнес:
– Я сам помещик, и у меня первого придется делить землю…
Кстати, о земельном законе. Распространяется он с черепашьей медлительностью. На район каждого корпуса посылается, кажется, по 500 экземпляров – все платные по 100 рублей за экземпляр. Масса их оседает в канцеляриях и штабах, где каждый писарь считает своим долгом взять «на память». На моих глазах, пока ординарцы рассортировали приказ, несколько полковников из Генштаба потребовали его для себя. Бесплатных экземпляров отдел печати до сих пор не удосужился напечатать. Безграничной важности реформа проводится с безграничной канцелярской глупостью. В 4 часа дня Главком уехал в своем составе в Севастополь. Ставка осталась. За Главкома – Шатилов.
Договорились до того, что и теперь в Ставке «что-то неладно». История с Ревишинской бригадой очень подозрительная, хотя могло выдать и само население. Чеченцы с места в карьер принялись за старое – за грабежи. Около 12 ночи приехал офицер – сын генерала Ревишина. Он просил, через ротмистра С., ординарцев узнать, не давал ли Главнокомандующий радио в Москву… Ленину, предлагая в обмен за Ревишина кого-то из комиссаров. Нелепое предположение. Связь с радио держал как раз в тот день ординарец К. Спросили его. К. ничего не слыхал: все радио, шедшие через его руки, были шифрованные.
31 мая. За день много перебежчиков. Рассказывают много интересного, хотя все в общем старо: голод, террор, коробка спичек – 500 рублей. Сын Ревишина был принят сегодня генквармом. Все надеялся на радио. Конечно, вздор. 2 часа дня. Радио о занятии красными Киева. Скверное дело. Если у поляков так пойдет дальше, то… стоило ли нам выходить из Крыма?.. Полное «аннулирование» наших успехов; повторение прошлогодней истории, когда думали соединяться с Колчаком.
Вечером беседовал с нашим офицером-перебежчиком, лично известным генералу-квартирмейстеру. Откровенно говорит, что в конечном итоге мы едва ли можем рассчитывать на победу. Слишком разогрет классовый антагонизм (у нас, конечно, пропаганды ни на полушку!), слишком велико численное превосходство. Настроение вечером скверное. Все время в голове Киев. Красные обстреливают Мелитополь. Безрезультатно. Узнал еще, что мы должны были начать наступление и выползти из Крыма. И должны были сделать это именно не позже воскресенья, так как на вторник было назначено наступление красных. Захвачены приказы, заготовлены баллоны с удушливыми газами и т. д. Вечером доставили шпиона: нацепил, дурак, Георгия при аннинской ленте.
1 июня. За весь день ничего особенного. К вечеру получены сообщения, что корпус генерала Слащева был вчера и сегодня в очень критическом положении. Большевики окружали его подковообразно с трех сторон. С трудом удалось разбить их. Нашей разведкой обнаружено подтягивание резервов 8-й советской армии. После обеда Главком уехал в Севастополь. Ставка осталась в Джанкое.
2 июня. Утром слушал показания наших офицеров-перебежчиков и агентов разведки, бывших у красных. Впечатление самое безотрадное. Говорят, никаких восстаний на юге сейчас нет (а наши газеты-то, а «Великая Россия» пекут их, что твои блины!). Об особенных насилиях над простым населением тоже ничего не слышно. На Кубани и в Новороссийске сдалось в общей сложности 1000 офицеров. Почти все якобы живы. Советская власть будто бы прилагает все усилия, чтобы привлечь их на свою сторону. Многие уже служат в красных армиях. Ведущих, впрочем, агитацию против большевиков беспощадно расстреливают. Днем слышал опять жалобы на грабежи и бесчинства казаков. Тащат везде лошадей. Командиры частей ничего не могут поделать, хотя были даже случаи, что стреляли из револьверов. Главком, между прочим, приказал немедленно устранять от должности командиров частей, где обнаружены бесчинства.
11 часов вечера. Ошеломляющая новость. Генерал-квартирмейстер приказал через начальника связи капитану Г-ву начать секретное расследование по поводу передачи какой-то нашей радиостанцией важнейшего оперативного приказа (боевой директивы штаглава) от 28 мая в незашифрованном виде. В приказе обозначена вся дислокация Донского корпуса, взятой в плен красными бригады генерала Ревишина и других частей. Указан час начала операций и т. д. Радио перехвачено нашей канонеркой в Азовском море. Командир канонерки в сильнейшем изумлении доложил об этом телеграфно командующему флотом. В результате вчера дошло до Ставки. Если это не фальсификация нашего приказа, переданная советским радио нарочно для того, чтобы спутать карты, то… не подлежит ни малейшему сомнению, что на одном из наших радио (скорее всего – корпусном или дивизионном) сидит агент совнаркома. Происшедшее держится в строжайшем секрете.
3 июня. Ничего особенного. Бои продолжаются. В 10 часов вечера вернулся Главком.
4 июня. Главнокомандующий впервые ездил в освобожденный Мелитополь. Прибыл под вечер и со станции проехал на автомобиле в церковь. На улицах было немало народа. Многие кричали «Ура!», хотя большинство населения все еще не верит своему избавлению и, опасаясь возвращения красных, боится даже открыто высказываться. Слышавшие речь Главкома, которую он произнес с паперти к народу, утверждают, что он очень резко говорил об еврейском засилии и обещал вырвать народ из рук евреев. Не знаю, верить ли этому или нет, так как официально текста речи в поезде нет, а слова Врангеля весьма часто каждый трактует по-своему.
Во время поездки произошел любопытный казус. На станции, кажется, Таганаш к хорунжему П. (адъютанту Главнокомандующего) явился секретарь епископа Вениамина с просьбой от имени владыки разрешить прицепить вагон архиерея, находящийся на станции, к составу Главкома. П. пошел в вагон спрашивать разрешения, однако через минуту появился снова на платформе и, не давая никакого ответа секретарю, крикнул торопливо коменданту поезда:
– Прикажите скорее отправлять… У нас нет времени простаивать.
Тотчас же поезд тронулся. Растерявшийся секретарь остался посреди платформы. Случай обратил на себя общее внимание. Акции крайних правых, видимо, падают…
5 июня. Утром вернулся из Мелитополя Главком. В 11 произошел оригинальный инцидент, имеющий некоторую связь с описанным выше. Главнокомандующий, прогуливаясь, увидел на платформе Ставки бравого полковника одного из кавалерийских полков. Поздоровался. Спросил, где он служит.
– Состою в распоряжении генерала Слащева, ваше высокопревосходительство, – отвечал тот.
Главком нахмурился, обернулся к вагону генерал-квартирмейстера и, заметив в окне фигуру генерала Шатилова, крикнул громко:
– Павлуша! Есть такая должность – состоять в распоряжении Слащева?..
– Конечно нет… – отозвался Шатилов, не посмотрев даже, кажется, хорошенько, о ком идет речь. И добавил: – На фронт надо!..
– Кроме того, ваше высокопревосходительство… – начал оторопевший, перепуганный полковник, – кроме того, я… я еще состою также в распоряжении епископа Вениамина…
– Что-о?! – весь вспыхнул сразу генерал Врангель. – Епископа Вениамина? Да я вам кадило тогда прикажу в руки дать! Будете ходить и кадить… От фронта уклоняетесь? Да как вы смеете!..
Дальнейшие выражения записать не берусь, так как платформа мгновенно опустела. Попрятались в вагоны все – до ординарцев включительно. Только со стороны вокзала собралась на почтительном расстоянии толпа публики, до которой прекрасно долетали громовые раскаты голоса Главкома. Говорят, были слова весьма и весьма сильные. Результат. В 12 часов дня полковник отправлен под караулом в Севастополь под арест.
6 июня. Выход из Крыма закончился. Опубликовано пространное официальное сообщение о результатах 12-дневной операции и приказ Главкома. В приказе упоминается, что «армия выведена из почти безнадежного положения». Взято 47 орудий, 250 пулеметов, 1000 пленных. Наштаглав (генерал Шатилов) произведен в генерал-лейтенанты, генкварм – в генерал-майоры. Производство полковника Коновалова встречено всеми очень горячо и сочувственно. Все рады. Его участию в успехе все придают исключительное значение. Вечером Генштаб чествовал его… яичницей и рюмкой водки.
7 июня. Первые определенные известия о переходе полевой Ставки в Мелитополь. Получены некоторые сведения о понесенных нами потерях. Потери весьма серьезные: в Дроздовской дивизии в батальонах осталось по 30–40 человек. Ощущается недостаток в питании патронами и снарядами. Английская обувь страшно трескается от утренней росы. Ноги у пехоты переранены.
В газетах (осважных, конечно) изображают дело таким образом, будто бы при выходе из Крыма потери понесли одни красные. Разумеется, ложь. Вопрос о спешных пополнениях – сейчас вопрос для нас жизни и смерти. У Чонгарского моста одним из разрывов тяжелого снаряда была уничтожена почти целиком целая рота марковцев, находившаяся в резерве. Снаряд угодил в сарай, где они расположились. На месте сарая образовалась громадная воронка, вокруг которой копошились раненые и умирающие. Крови было столько, что собака, опустившаяся в воронку, выползла обратно вся алого цвета и долго встряхивалась, как после купания. Я описал этот случай в одном из «Писем из Ставки», что посылал в «Военный Голос». Цензура не пропустила. В 12 часов ночи вернулся с позиций 1-го корпуса Главнокомандующий.
8 июня. Утром Главком принимал главного военно-морского прокурора Ронжина и громко возмущался грабежами казаков. Главком требовал беспощадной расправы над всеми начальниками частей, не сумевшими справиться с грабителями. О полковниках Н. и, кажется, о Г. было сказано:
– Повесьте их там…
Через час был прием Донского атамана. К этому времени на перроне появилась как раз группа крестьян с жалобами на донцов. Все на почве самовольных «реквизиций» коней. Разыгрывается целая трагедия. Обезлошаденные после Новороссийска донцы считают своей первейшей задачей в новом походе добыть себе коня. Главком через хорунжего П. предложил крестьянам обратиться непосредственно к атаману. Адъютант атамана есаул Ж. долго и угрюмо читал их прошения.
Вечером была М-ме К. – жена штабс-капитана, осужденного за грабеж. Смертная казнь была заменена ему пожизненной каторгой. На прошении о большем смягчении его участи Главнокомандующий положил резолюцию: «Грабителям пощады нет». Дежурный ординарец стеснялся передать ей резолюцию, и долго говорить с ней пришлось есаулу А. Любопытна резолюция, положенная на другом прошении офицера, разжалованного за взяточничество в рядовые, служившего затем в Польской армии и теперь просящего о восстановлении в чинах. Резолюция гласит: «Взяточников русской армии не надо».
9 июня. С 12 часов дня приступлено к свертыванию Ставки. В 3.20 отходит штабной поезд. Личный состав Главкома идет вслед. В Мелитополь прибыли: 1-й состав – в 9.30 вечера, Главком – в 12.30 ночи. Быстро развернулись, несмотря на дождь, и тотчас приступили к работе.
Мелитопольский период
10 июня. В 9 часов утра Главнокомандующий уехал на фронт к Слащеву. Приехавшие со штабом разбрелись по городу, отстоящему от станции на три версты. Пробуем определить отношение населения, крестьян: конечно, оно далеко от осважно-восторженного. Очень далеко. Если не обманывает первое впечатление – отношение просто безразличное, как к очередной новой власти. А сколько этих властей уже перевидало здесь население?! Да и любить нас пока как будто не за что: о земельном законе три четверти населения не имеет еще и представления, а вот цены на продукты с нашим приходом вскочили во много раз. К тому же с места в карьер объявили мобилизацию. Интересно знать, какие она даст результаты. Несомненно, это крайний шаг, на который заставила нас решиться острая необходимость: армия, в особенности 1-й (Добровольческий) корпус, тает с жуткой быстротой и, разумеется, только по «Великой России» etc. мы совершаем не отчаянно, быть может, рискованный поход, а какой-то триумфальный Spaziergang. Эти господа или ничего не смыслят, или негодяи. Среднего ничего быть не может.
Сегодня вышел здесь 1-й номер нашей полувоенной газеты «Голос фронта». Цена пятьдесят рублей. Неделю тому назад советские «Известия» в 4 большие страницы продавались здесь по полтора-два рубля за номер. Отпечатан на лоскутке бумаги и бессодержателен, как и вся наша казенная пропаганда. Население от такой цены шарахается в сторону. Ночью вернулся от Слащева и из расположения 12-й дивизии Главком. Через два часа его состав отошел в Севастополь. Ставка осталась в Мелитополе.
11 июня. На фронте тяжелые бои. Мы продолжаем нести серьезные потери. Откуда мы будем их пополнять – Аллах ведает.
12 июня. То же.
13 июня. Официально опубликовано о взятии нами 11-го Бердянска, который занят десантным отрядом под командой капитана 1-го ранга Машукова. 12-го отряд соединился с корпусом Слащева.
В районе 13-й дивизии у Большого Токмака с 9-го идут сильные бои с переменным успехом. Токмак переходит из рук в руки. 10-го красными восточнее Токмака взяты в плен наши две роты Белостокского полка. По сведениям разведки, противник по всему фронту подтягивает резервы (по газетам, они у красных давно уже «истощены до конца»). Приезжал Кутепов, был у наштаглава и уехал обратно.
Сегодня в поезде читали советскую газету с воззванием к нашим офицерам. Воззвание призывает офицеров объединиться вокруг «старых боевых товарищей» и спасать «матушку-Русь». Среди подписей старых «боевых» имена Брусилова, Поливанова, Зайончковского, Парского, Келембовского, Валуева, Гутора, Акимова. Вечером – сообщение об оставлении нами под давлением противника Бердянска. Пробыли в нем всего два дня. Какая-то непонятная кадриль.
14 июня. Вернулся Главком.
15 июня. В 6 часов утра полевая Ставка была разбужена грохотом взрывов. Аэроплан противника, пролетая над поездами Главного командования, сбросил три бомбы. Одна разорвалась в саду возде домика, где стояли автомобили штабного гаража – десятках в двух саженей от вагона генерала Врангеля. Боевой тревоги сделать не успели. Бронепоезд («Солдат»), охранявший Ставку, проспал.
На всем фронте начался наш отход. В районе восточнее и северо-восточнее Мелитополя обнаружено стягивание сюда крупных сил конницы Жлобы, переброшенной из района Минеральных Вод. Большой Токмак уже в руках Жлобы. На Днепре противник переправился на наш берег в районе Горностаева, а после того, как был выбит оттуда, занял силами до одной дивизии Каховку, угрожая закреплением здесь тет-де-пона. Таким образом, положение на всем фронте создается чрезвычайно серьезное.
Чтобы не утомлять читателя излишними подробностями развившихся в этот период времени многочисленных и ожесточенных боев, в анализе которых ни в какой степени не могу считать себя компетентным, – опускаю временно свою каждодневную запись и буду возвращаться к ней лишь постольку, поскольку она связывается тесно, в том или ином случае, непосредственно с жизнью полевой Ставки Главного командования.
Итак, в середине июня месяца армия генерала Врангеля впервые встретилась со значительной опасностью, грозившей свести на нет все начатое дело. Наибольшую опасность представляла, конечно, конная группа Жлобы, причисленная по справедливости к лучшим войскам красной кавалерии. Я не имею сейчас под рукой точных данных относительно ее численности, но надо полагать, что численно она действительно превосходила нашу конницу во много раз. В промежуток времени между 15 и 2 июня обе стороны производили энергичные перегруппировки и подтягивание резервов, готовясь к решительному сражению.
На рассвете 20 июня начался бой. Будущий военный историк, вероятно, с любопытством остановится на этой странице Гражданской войны. Я не считаю себя вправе – повторяю еще раз – производить разбор этой операции с чисто военной стратегической точки зрения, точно так же не берусь судить, действительно ли одержанная над Жлобой победа была «случаем небывалым в истории тактики» (как гласили наши официальные сообщения), или… или правы большевики, утверждавшие позже, что на Жлобу была возложена лишь якобы задача произвести на нашем правом фланге демонстрацию крупными силами, для того чтобы закрепить тем временем за собой обладание оказавшимся действительно для нас смертельным Каховским тет-де-поном.
Не как военному, но как сотруднику печати, имевшему возможность хорошо ознакомиться со всеми материалами, относившимися к обеим операциям, представляется мне, что истина, как это часто в таких случаях бывает, лежит посредине. С одной стороны, бесспорно, что армия генерала Врангеля, сумевшая силами чуть не одной только пехоты окружить мощную кавалерийскую группу, грозившую отрезать стремительным броском и Ставку, и армию от Крымских перешейков, одержала блестящую победу. Число пленных (11 500), количество орудий (60) и других трофеев – реальное тому доказательство. С другой – совершенно ясно, что именно вынужденная для нас переброска чуть ли не всех лучших сил для спасения от Жлобы на правый фланг позволила красному командованию совершенно почти свободно переправиться на наш берег через Днепр и закрепить за собой роковой Каховский тет-де-пон, то есть произвести операцию, имевшую в конечном октябрьском итоге смертельный исход для Крыма и армии. Допустили переправу и дали закрепиться части, подчиненные генералу Слащеву. Несколько позже именно это обстоятельство послужило поводом к почетному увольнению генерала Слащева от службы.
Советская печать чуть ли не до сих пор продолжает утверждать, что план, заключавшийся в комбинированной операции «Жлоба – Каховка», не был вовремя разгадан и понят командованием генерала Врангеля, которое было опьянено победой над Жлобой и увлечено перспективами задуманной уже высадки десанта на Кубани. Так это или нет, утверждать опять-таки не берусь. Гораздо, может быть, проще и логичнее будет искать причины происшедшего прежде и раньше всего в том, что ко времени перехода противника к решительным действиям лучшие, самые надежные части армии генерала Врангеля были уже настолько обескровлены тяжелыми потерями, что напоминали минутами какой-то трагический тришкин кафтан, которым, как его ни перевертывали, нельзя было прикрыть весьма и весьма существенных мест постоянно то здесь, то там с риском обнажавшегося фронта. Конкретно такое предположение находит себе подтверждение в указанном выше донесении генерала Кутепова о потерях, понесенных в самые первые дни наступления, и еще больше в оперативных журналах Корниловской, Марковской и Дроздовской дивизий. Из них последняя, например, с 23 мая до дней, о которых идет речь, была отведена в резерв только на полтора дня. Все остальное время находилась в непрестанных боях или маршах, меняя постоянно на ходу свой таявший командный состав и пополняясь, как и все почти, впрочем, части армии, чуть не на 80 процентов пленными, так как своих резервов или не хватало, или не было. Рано или поздно такое латание этого живого кафтана должно было привести к катастрофе, если не вывезет какое-нибудь счастливое, отчаянно смелое «авось», каким были по очереди операции Кубанская, Заднепровская и последняя на территории Северной Таврии. О них подробно дальше.
Возвращаясь к жизни в этот момент полевой ставки, должен сказать следующее: ниже читатель встретит подчас суровую и, может быть, даже иногда слишком смелую оценку поступкам и деятельности тех или иных лиц командного состава. Тем больше обязывает чувство справедливости отметить то громадное напряжение энергии, с какой работали генерал Врангель и его штаб в дни Жлобовской операции.
В записи от 20 июня (день решительного сражения) у меня отмечено: «…Всю ночь кипит работа. Коновалов даже не раздевался и, кажется, вовсе не спал. Утренняя канонада, начавшаяся с рассветом, застала его на ногах. Было заметно, что генкварм сильно волнуется за исход операции, хотя при посторонних он и старался ничем не выдавать этого волнения. Да и мудрено было не волноваться. К 7 часам утра Жлоба подошел на 15 верст к Мелитополю. К 9 часам орудийная стрельба отлично слышна не только в городе, но и на станции. Кое-кто уже начинает справляться, готовы ли «на всякий случай» паровозы для поездов ставки. Разговоров мало: все в штабе отлично понимают, что игра идет ва-банк, и чутко прислушиваются к раскатам орудий, стараясь определить, приближается или удаляется стрельба.
К поезду Главнокомандующего то и дело приходят из города в одиночку и группами жители. Справляются, не собираемся ли уходить. Спокойствие ставки действует и на них успокаивающим образом. Главнокомандующий постоянно запрашивает о результатах боя. Несколько раз лично проходит в вагон оперативного телеграфа. Точных сведений пока нет. В исходе пятого часа вечера над поездом появляется аэроплан. Через минуту летит, как обычно, сигнальная ракета. Донесение! Вслед за ней от аппарата отделяется едва видимая точка с развевающейся для обозначения линии полета и точки падения цветной лентой. Донесение несомненно оттуда – с поля сражения. Все бегут по шпалам к самым дальним запасным путям, где упал пакет. Впереди какие-то железнодорожные рабочие, за ними ординарцы, конвойцы, офицеры штаба. Впереди быстрыми шагами, позабыв все правила этикета, несется характерная фигура самого генерала Врангеля. На лице волнение и озабоченность. Добежавший первым ординарец передает пакет Главнокомандующему. Генерал Врангель тут же вскрывает и читает вслух. В донесении авиоглав генерал Ткачев сообщает о полном разгроме противника.
Все главные виновники победы получили награды и повышения. Генерал Ткачев, собственноручно забрасывавший противника бомбами и вызвавшими страшную панику ракетами, награжден орденом Николая Чудотворца. Главком заметил его в вагоне Коновалова, послал адъютанта за орденом, затем вошел в вагон и вдруг, подойдя вплотную к авиоглаву, приколол лично орден. О работе летчиков говорят очень много, об истории, касающейся уничтожения по ошибке отряда своих (донцов), много меньше. Не разглядели сверху. Говорят, что, к счастью, убито мало.
22 июня. Начиная с полудня, стали прибывать значительные партии пленных. Почти все раздеты, вернее, оставлены какие-то лохмотья. С наступлением холодов, если не прибудет из-за границы обмундирование, это будет сплошной тиф. Настроение огромного большинства из них весьма далеко от того, что пишется в газетах. Народ просто устал от войны, и ему глубоко безразлично, кто его заставляет драться. Многие не боятся говорить совершенно откровенно: «Мобилизуете вы – будем драться у вас против большевиков, попадем в плен обратно к ним, мобилизуют они – будем у них». Что-то животное, тупое, страшное, но большинство рассуждает именно так. Искательства правды не видно абсолютно почти ни у кого. И в самом деле, в наших рядах эти господа дерутся не хуже, чем у большевиков, и обратно. Пропаганды с нашей стороны среди них, разумеется, никакой: газеты уже, кажется, по 500 рублей за номер. Агитация, доступная только для спекулянтов. Раздевание, по-видимому, создает у них сразу определенное на наш счет представление. И когда этому, наконец, положат предел?..
22 июня. Продолжается доставка пленных. Разведывательное отделение ставки перегружено работой сверх всякой меры. Вечером генерал-квартирмейстер лично у себя в вагоне допрашивал взятого в плен помощника начальника штаба дивизии группы Жлобы – своего бывшего однополчанина, кадрового офицера. Давал показания, сидя у письменного стола генкварма, и, пожимая плечами, совершенно откровенно заявлял генералу Коновалову, что считает себя профессионалом своего дела и что ему абсолютно безразлично, где служить. Дошел до того, что пояснил свои рассуждения следующим комплиментом: «Будь вы на моем месте – и вы бы поступили точно так же, и служили бы у них…»
Последняя неделя июня месяца не была отмечена никакими крупными событиями в жизни полевой ставки за исключением разве визитов «повстанческих батек».
Опять в Джанкое (с 8 по 20 июля)
В ночь на 5 июля Главнокомандующий внезапно выехал из Мелитополя в Севастополь, откуда только в полдень он вернулся. Отъезд был совершенно неожиданным. В 9 часов вечера началось 1-е торжественное заседание Кавалерской думы ордена Святого Николая Чудотворца при участии генералов Драгомирова, Павлова, первого кавалера ордена поручика Любич-Ярмоловича и других.
По окончании заседания в вагон Главнокомандующего быстро прошел генерал-квартирмейстер. Спустя минут десять в вагоне последнего состоялось секретное совещание со всеми начальниками отделений, а несколько позже, после их ухода, беседа с Главкомом и с генералом Шатиловым, которые прошли в вагон генерала Коновалова. Вслед за тем личный состав Главнокомандующего, к которому был прицеплен вагон генерал-квартирмейстера, отошел в Севастополь. Причину экстреннего выезда объяснили в свое время, если не ошибаюсь, некоторыми осложнениями в связи с подготовкой предстоявшего Кубанского десанта.
7 июля вся остальная полевая Ставка, во главе с генералом Шатиловым, отошла обратно на юг – в Джанкой.
8 июля. В 10 часов вечера возвратились из Севастополя Главнокомандующий и генерал-квартирмейстер. Говорят, первым вопросом генкварма полковнику Шкеленко было:
– Почему вы уехали из Мелитополя?..
Полковник Шкеленко ответил:
– По приказанию наштаглава…
Вернувшиеся из Севастополя привезли три новости: первая – разбиты поляки, вторая – генерал Махров с полковниками Г. и Щ. уехали в Варшаву (до Константинополя на американском миноносце), третья – прибыла какая-то таинственная миссия якобы из Берлина. О приезде последней передают такие подробности: за несколько часов до отъезда Главнокомандующего – часа в два дня – комендант «Киста» приказал одному из дежурных ординарцев следующее:
– Будьте добры спуститься вниз и попросите сюда нашего офицера, сопровождавшего немецкую миссию.
В вестибюле, кроме молодого человека в спортсменской полу скаутской рубашке, оказавшегося нашим офицером, находились двое или трое штатских, сидевших в плетеных креслах у круглого стола, посреди вестибюля. Кругом шепотом говорили, что это – немецкие офицеры. У подъезда стоял скромный «драгал» с потертыми чемоданами – имуществом «миссии». По общему мнению, вся эта обстановка очень мало импонировала обычному представлению о приезде знатных иностранцев – в особенности миссии, а сами «знатные» гораздо больше походили на коммивояжеров. Но при чем же тут тогда «Кист»? (Гостиница, где помещались штаб Главнокомандующего и большинство иностранных миссий.)
9 июля. Приезжала таинственная миссия и около получаса пробыла у генерал-квартирмейстера. Потом уехала обратно в Севастополь. Все в полном недоумении.
10 июля. На фронте упорные бои, в общем, говорят, для нас удачные, но без определенного стратегического результата. Тяжелые потери понесли корниловцы. Командир Корниловского полка убит. Наше наступление на Александровск задерживается контрманевром большевиков, упорно атакующих нас со стороны Орехова и Полог. На Польском фронте, судя по радиоперехватам из Москвы, дела отвратительны. Это сильно понижает настроение у тех, кому эти перехваты доступны. Чуть не у всех бодрость и хорошее настроение по нескольку раз в день сменяются унынием и наоборот. Какая-то эпидемическая неврастения. Но вера во Врангеля и Коновалова у всех огромная.
11 июля. Бои.
12 июля. Все то же. Бои продолжаются. К Главкому явился и добивался приема неизвестный в черкеске, утверждавший, что имеет сообщить Главнокомандующему нечто столь важное, что доверить это третьим лицам абсолютно невозможно. Все попытки адъютантов и ротмистра графа Т. добиться от него чего-нибудь ни к чему не привели. По его словам, тайна не может быть доверена никому, кроме самого Главнокомандующего. Целый день охотился за Главкомом, выслеживая выход его из вагона. После обеда продержал Главкома на осадном положении, пока граф Т. не спровадил его от вагона. Однако едва Главком вышел и прошел в вагон Коновалова, неизвестный очутился у вагона последнего. Генералу Врангелю пришлось прибегнуть к хитрости и спасаться через вагон разведывательного отделения и экспедиции, так как выйти прямо из вагона генкварма было невозможно. Главкому доложили, что казак в черкеске, видимо, сумасшедший. Большинство, впрочем, не согласно с этим. Многие с ним разговаривали.
13 июля. Бои продолжаются. История с неизвестным тоже. Около полудня он вновь появился у вагона Главкома в сопровождении каких-то полковника и сотника, которые сопровождали его и раньше. Полковник заявил вышедшему адъютанту, что неизвестный отнюдь не производит на него впечатления сумасшедшего, что знает он нечто в самом деле исключительно важное. В доказательство полковник передал маленький замшевый мешочек с просьбой вручить его немедленно Главнокомандующему. В купе адъютантов мешочек был раскрыт, и из него извлекли золотой яблоковидный шарик с четырехлистником сверху. При нажиме на лепестки весь шарик раскрывался, причем внутренность его, не то платиновая, не то вороненой стали, была разбита на шесть маленьких сегментов. На четырех гранях каждого такого сегмента имелись изображения того или другого масонского знака. В общем, вся эта штука изображала несомненно какой-то масонский амулет или знак. Работа замечательно тонкая. Эффект получился поразительный. Такого, по-видимому, не ожидал никто. Доложили Главнокомандующему. Главком внимательно осмотрел амулет, приказал вернуть и положить, наконец, предел этой истории. В приеме, по настоянию генерала Шатилова, отказал. До вечера в поезде много болтовни по поводу происшедшего.
14 июля. Загадка с масонами разъясняется. Неизвестный подал прошение на имя Главкома. Все прошение полно перлов вроде (привожу буквально): «Я тот, которого ждал мир…», «Я мессия» и т. д. Сумасшедший несомненно. Непонятно одно, каким образом могли заодно с ним стараться и здоровые. (Некоторые склонны были подозревать во всей этой истории сорвавшуюся игру известных севастопольских кругов, специализировавшихся на сенсационных разоблачениях «жидомасонства».)
15 июля. Упорные бои продолжаются без всякого определенного в стратегическом отношении результата. Александровск обойден кавалерийским рейдом, но красные продолжают нажимать на нас в районе Орехов – Пологи. Генкварм лично полетел на фронт. В полночь Главком говорил по прямому проводу со штагруп, причем выразил большое неудовольствие действиями только что назначенных для руководства операциями конной группы генерала Калинина и генерала Г. Удачнее всех действовали сегодня донцы, разбившие наголову 40-ю советскую дивизию. Главком благодарил Богаевского, который, говорят, лично руководил операциями. Ночью Главнокомандующий долго не спал и даже, когда разделся, вдруг в одной сорочке прошел в вагон наштаглава, чем-то, видимо, обеспокоенный. Отмечаю этот факт как достаточно характерный. Он все-таки довольно показательно иллюстрирует отношение самого генерала Врангеля к своим обязанностям.
16 июля. Утром Главком, подойдя к вагону генкварма, беседовал с ним по поводу действий конницы, которой он не доволен с вечера. Про генерала Г. было сказано: «Это з…ца, а не офицер Генштаба… Не подпускайте его, Герман Иванович, к кавалерии ближе чем на кавалерийский переход… Если хочет, пусть сидит на Перекопе и укрепляет артиллерийские позиции. Я это говорю вам, Герман Иванович, как генерал-квартирмейстеру…» Г. смещен.
После обеда Главком, увлеченный спором, во время прогулки по платформе вытащил кинжал, присел на корточки и принялся чертить на асфальте какую-то схему. Собравшаяся в стороне публика смеялась, созерцая громадную фигуру генерала Врангеля в таком оригинальном положении.
Последние три дня пребывания полевой Ставки на станции Джанкой не были отмечены ничем исключительным. Обычная, трафаретная работа полевого штаба. 20 июля в 2 часа дня составы Ставки отошли обратно в Севастополь, куда и прибыли в тот же день вечером.
Вторая поездка (с 28 июля по 2 августа). Накануне Кубанского десанта
В Севастополе полевой штаб Главнокомандующего пробыл только неделю. Вся эта неделя протекла в лихорадочной работе по подготовке Кубанской десантной операции.
Ниже мы отводим Кубанскому десанту целый отдел нашей работы, где в пределах известных нам фактов пытаемся произвести некоторый анализ причин этой роковой неудачи. Пока же на протяжении тех немногих строк, которые повествуют о кратком, всего четырехдневном, втором выезде полевой Ставки, мы просили бы читателя обратить внимание на одно лишь фатальное обстоятельство, отмеченное в записи первого же дня: в тот день и даже буквально в тот час, когда генерал Врангель выезжал в Феодосию, чтобы напутствовать посаженные уже на суда, предназначенные к десанту части войск, – в этот час в разведывательном отделении штаба были получены сведения о том, что большевики уже вполне приготовлены ко встрече этого десанта. В этот день впервые было произнесено жуткое слово: «Опоздали».
28 июля. С утра все готовятся к отъезду. В 11 часов приезжал к генкварму комендант поезда Главкома. После его отъезда стало известно, что идем двумя составами: один в Феодосию, другой в Джанкой. В 4 часа дня выехал в Феодосию Главнокомандующий напутствовать десант на Кубань и поздравить с прибытием в Россию из Польши первую группу бредовцев. На десант возлагаются колоссальные надежды. Очевидно, в задачу его входят соединение с Назаровым (десантный отряд в 800 человек, высаженный на побережье Азовского моря для поднятия на Дону восстания и глубокого рейда; весь отряд, кроме самого полковника Назарова, частью погиб, частью распылился), обхват Ростова с севера и юга, захват Тихорецкой и перерыв сообщения Кубани с Совдепией. В случае успеха в наших руках должна очутиться вся Кубань и Терек, а возможно, и часть Дона.
Не все, однако, уверены в этом успехе. Сегодня N., состоящий при разведывательном отделении, остановил меня на лестнице и взволнованным шепотом бросил на ходу:
– Тянули, тянули с десантом и дождались: у нас в отделении получены сведения, что большевики успели уже стянуть на Кубань черт знает сколько сил – на Тамань и к Ейску…
Сведения эти вошли в сегодняшнюю секретную разведывательную сводку. Не знаю, успели ли передать ее Главкому до его отъезда. Правы были те, кто говорил, что эти чуть ли не парадные сборы кубанцев для отправки по домам до добра не доведут. О десанте открыто болтают на базарах. Большинство, впрочем, смотрит на вещи бодро.
В 6 часов начали отъезжать на вокзал отделения генкварма, кроме связи, уехавшей вперед в 4 часа. В исходе 11-го часа вечера на вокзал прибыли наштаглав и генкварм. Не в пример прошлым отъездам, вид у поезда очень парадный: у каждого вагона ординарец при оружии, почти все вагоны выкрашены в один защитный цвет, залиты электричеством. Отходим вместо 12 часов с опозданием в 3.30 утра.
29 июля. Около 2 часов дня прибыли в Джанкой. Радиостанция и связь уже на месте. Радио не снимали после отъезда в Севастополь 20-го. К 3 часам начинаем развертываться, и в 4 часа Ставка принимает обычный вид.
По приезде – единственное в своем роде происшествие. К генкварму явился офицер контрразведывательного отделения корпуса Слащева, доложивший, что вместе с нами в поезде Главнокомандующего прибыл в Джанкой какой-то московский комиссар. Офицер описал его наружность, высказав предположение относительно фамилии, под которой он должен фигурировать. Генкварм вызвал полковника Б., запросив его, не знает ли он в поезде лица с описанной наружностью. Полковник Б. поручил, в свою очередь, дело ротмистру Е. Ротмистр Е. заявил офицеру контрразведки, что как командир ординарцев он ручается за последних: в поезд набраны почти исключительно старые, вполне зарекомендовавшие себя ординарцы. Что же касается других живущих в поезде, то они ему, ротмистру, мало известны, так как в первой поездке он не находился. Тем не менее Е. согласился проверить состав живущих в поезде. При проверке подозрение пало на официанта вагона-ресторана офицеров Генерального штаба. Офицер контрразведки подтвердил, что мнимый официант и есть разыскиваемый комиссар. Тотчас он был арестован. В чемоданчике, нарочно им забытом, после ареста и увода его со всеми остальными вещами, найдено романовских, керенских и других денежных знаков на сумму до 4 миллионов рублей и документы. Установлено, что он был принят в поезд в Мелитополе корнетом Б. (хозяином собрания), которому понравился, как развитой и толковый человек. Установлено также, что он пытался завязать дружеские отношения с одним из писарей оперативного отделения и якобы называл однажды какого-то офицера, принадлежавшего к составу штаба, на «ты». Какого именно – не выяснено. Корнета Б. допрашивали по прямому проводу. (По сообщениям газет, этот арест дал возможность найти еще несколько большевистских агентов среди низших служащих штаба. Все были преданы суду.)
30 июля. На фронте упорные бои с переправившимися через Днепр частями противника (говорят, до 6000). Здесь красные дошли до Белоцерковки. На северо-востоке бои в районе расположения Донского корпуса, где большевиками занята Черниговка, Эристовка и некоторые немецкие колонии. Относительно этого наступления в Ставке два мнения: по одной версии, красных нарочно затягивают и даже больше – они якобы уже поняли это, повернули назад, и Главком недоволен, заявив, что «мы их опять бьем только по хвостам», по другой – положение много серьезнее: красные сосредоточили по линии Днепра значительные силы, в том числе подтянутые из Польши, и среди них – некоторые части конницы Буденного, отлично якобы снаряженной и отличающейся своими касками.
Днем был у генкварма и позже у Главкома генерал Бредов. С 11 часов вечера до 4-го часа утра генкварм, пройдя в оперативное отделение, горячо о чем-то спорил с полковником Т.-Б. (штаб-офицером при генерале Шатилове). При споре присутствовал весь Генеральный штаб и позже генерал Бредов. Генкварм казался сильно взволнованным и отстаивал свою мысль с исключительной настойчивостью. Содержание спора никому, кроме присутствовавших, не известно.
31 июля. Ничего особенного. На всем фронте упорные бои, особенно сильные в низовьях Днепра и на северо-востоке. Вечером генкварм, проходя с полковником Шкеленко, обронил:
– Второй корпус там уже ноет. Только началось наступление.
В 12 часов ночи состав Главкома начинает приготавливаться к поездке. В 1 час 30 минут ночи выезжаем на север.
1 августа. В 9 часов 15 минут утра прибыли в Мелитополь, переменили паровоз и в 2 часа 30 минут выезжаем обратно в Джанкой. Предполагавшаяся поездка дальше на фронт отменена. Главком ограничился совещанием с Кутеповым, продолжавшимся около 3 часов. На совещании присутствовали наштаглав и наштагруп. На обратном пути комендант поезда капитан И. сообщил, что поездка на фронт отменена ввиду ликвидации острого положения, что Главком в отличном настроении, так как вдобавок генерал Муравьев привез сведения о грандиозном восстании в районе Сочи, и что, в связи с предстоящими операциями на Кубани и в Черноморье, полевой Ставке приказано возвращаться опять в Севастополь. В Джанкой приехали в 6.30 вечера.
По приезде в поезд были вызваны находившиеся на станции представители повстанцев с Украины. Повстанцы имели вид оборванцев, хотя один из них якобы поручик, другой – доктор. Главком поздоровался с обоими крепко за руку и расспрашивал их о положении повстанцев, в заключение предложил по всем вопросам, касающимся снабжения, обратиться к генералу Кирею.
Около 9 часов вечера в оперативном отделении большое ликование. Получены первые известия об удачной высадке нашего десанта на Кубани. Момент воистину исторический. В вагоне оперативного отделения наштаглав и генкварм. Громадное оживление.
Поздно вечером получены сведения, что красные упорно пытаются удержать Каховский плацдарм, сосредоточив в районе Каховки 10 легких и 3 тяжелые батареи, то есть свыше 50 орудий. Установлено, что их артиллерия бьет по квадратам с математической точностью. При таких условиях атаки этих укреплений без достаточного содействия технических средств – игра чужими жизнями. С полуночи начинаем свертываться. По общему мнению, теперь, конечно, удобнее руководить операциями из Севастополя. В 1 час ночи выезжает Главком. В 3.30 весь состав штаглава, кроме радио.
2 августа. В 12 часов дня прибыли в Севастополь. (Главком в 7 часов утра.) В городе слухи о разгроме красных под Каховкой и о взятии не то 6, не то 18 тысяч пленных и орудий. По проверке все оказалось, конечно, чепухой, выпущенной одной из всем известных фабрик фальшивых изделий «по подъему духа». Утром в газетах опубликовано официальное сообщение о признании Францией правительства генерала Врангеля. В pendant к этому днем начальник французской военной миссии обратился к Главкому с письмом, где сообщает, что «в этот прекрасный момент» его… избили где-то на Северной стороне. В чем дело, пока не ясно. Какой-то уличный скандал, завершившийся рукоприкладством. Говорят, Главком очень удивился письму и сказал: «Придется все-таки извиняться». Эта миссия, равно как и расследование, возложены, кажется, на Ш. Подобного же рода история произошла вчера на Нахимовском. Публика избила двух американцев, приняв их за англичан. Повод – приставание к дамам. Симпатии к союзникам, видимо, растут не по дням, а по часам.
Несмотря на все расшаркивания и реверансы казенных газет, армия и общество отлично понимают, что дальше платонических комплиментов все эти господа не идут, а за каждый доставленный, после упрашиваний и унижений, фунт угля, поношенный френч все равно рано или поздно придется платить втридорога. Бестактное поведение иностранных морских офицеров и матросов, скупающих за бесценок наши произведения искусства и драгоценности, вызывает кругом плохо скрываемое раздражение. О перемирии с Польшей пока ничего не известно.
Третья поездка (с 17 по 26 августа). Кубанский десант
Рассматривая выше краткую историю появления Каховского тет-де-пона, мы упомянули о том трагическом тришкином кафтане, какой представляла собой уже в середине лета обескровленная, понесшая серьезные потери армия. Постоянные нажимы противника заставляли без конца переворачивать этот кафтан, чтобы прикрыть, хотя бы кое-как, те или другие места с риском обнажавшегося фронта. Еще самые первые дни наступления, как отмечалось в записи моей от 25 мая, вырвали из боевого комплекта Добровольческого корпуса (позже – 1-й армии) свыше 2 процентов всех людей, причем погибло и выбыло из строя более половины кадрового командного состава. Начиная с этого времени, старые добровольческие полки находились в беспрестанных почти боях. Были части, отдыхавшие в резерве меньше недели, были не знавшие даже этого. Полки таяли с быстротой, не находившейся ни в какой пропорции с притоком мобилизованных внутри Крыма и в Северной Таврии. К началу июля месяца свыше 80 процентов боевого солдатского состава было пополнено из среды бывших пленных красноармейцев. Дрались они, правда, по отзывам очевидцев, отлично, но легко себе представить, насколько соответствовал такой способ пополнений идейной и правовой стороне дела.
Все это, как и полагалось, тщательно скрывалось. По «Великим Россиям» etc. выходило, что потери нес один противник, а у нас, как это описывается в старой французской эпиграмме (составленной на донесения Великого князя Николая Николаевича-старшего), у нас, после каждого боя, рождался еще «маленький казак» (petit kosak). Этот «маленький казак», эта обязательная, всенепременная прибыль, вместо неполагающегося убытка, преподносились неизменно казеннокоштной прессой населению Крыма. Так же точно информировалась и заграница. «Панических воплей» о страшных жертвах, которые несет героически армия, о долге тех, кто сочувствует армии пополнить эти жертвы, воплей, которыми наполнялись в нужные минуты советские газеты, в Крыму слышно не было. Да их и не могло быть: всякая попытка правдиво описать быт фронта пресекалась железной лапой цензуры, ряды которой сплошь почти состояли из анекдотических персонажей. Все должно было обстоять гладко и по принципу – «никаких происшествий не случалось».
А происшествия, полные неизбывного трагизма и самопожертвования, шли своим чередом. Ряды бойцов таяли и таяли. Увы, эта жуткая истина скрывалась в редких шифрованных депешах, отправлявшихся с фронта на имя лиц высшего командного состава, депешах, бывших достоянием немногих. В одной из таких депеш генерал Кутепов еще в середине лета телеграфировал непосредственно генералу Врангелю о полном почти уничтожении кадрового состава добровольческих полков, о пополнении их исключительно пленными красноармейцами, о низком культурном уровне присылаемых на укомплектование из тыла офицеров. Генерал Кутепов обращал внимание Главнокомандующего, что такое положение вещей грозит самыми серьезными последствиями, и решительно настаивал на немедленном отправлении из Крыма всех подлежащих мобилизации, требуя суровых и беспощадных мер воздействия против уклоняющихся. Телеграмма генерала Кутепова не была единственной.
Но командование, связанное по рукам и ногам непрекращающимися боями, лишено было фактически возможности изменить создавшееся положение. Части несли потери все большие и большие и перебрасывались в разные места фронта все чаще и чаще. Становилось явным, что такая стратегия тришкиного кафтана рано или поздно до добра не доведет, если… не вывезет какое-нибудь отчаянно смелое «авось». Таким «авось», как уже упоминалось выше, и были по очереди операции – Кубанская, Заднепровская и последняя на территории Северной Таврии.
Первая же из них обещала теоретически неоходимые, как воздух и вода, пополнения, не говоря уже о других широких заманчивых перспективах. Почти до самого дня отправки Кубанского десанта эта теория подкреплялась, к сожалению, еще и радужными, но… абсолютно неточными разведывательными данными. Эти-то данные позволили в свое время командному составу армии считать Кубанскую операцию операцией нормального, в условиях Гражданской войны, порядка, а не авантюрой. Определение ее как авантюры вызывает и сейчас решительные протесты со стороны многих специалистов военного искусства. Предоставляем читателю, сделав свои выводы, принять ту или другую точку зрения. Со словом «авось», упомянутым выше, в отношении его к Кубанской операции, не должно, во всяком случае, связывать понятия о бесспорной авантюре.
Перехожу к фактической стороне дела. 9 августа полевая Ставка Главного командования прибыла из Севастополя в Керчь для непосредственного руководства Кубанской операцией. Промежуток времени от начала высадки десанта до 17 августа не отмечен, к сожалению, в моих дневниках, так как при выезде Ставки я находился вне Севастополя и приехал в Керчь лишь 17-го утром. Что же произошло в этот промежуток времени?
Записываю со слов лица, отлично осведомленного во всем происшедшем и занимавшего видное положение в Ставке. Главные силы десанта, как известно, вышли из Керчи. Выходу предшествовала самая откровенная шумиха, открытые разговоры и чуть ли не газетные статьи. Кубанские казаки отправлялись в десант со всем скарбом, и в некоторых случаях даже с семьями, уверенные, что отправляются «по домам». С ними на судах находились члены рады, краевого правительства, атаман и видные кубанские общественные деятели. Самые элементарные требования, касающиеся охранения военной тайны, были забыты. Доходило до того, что офицерам и солдатам – уроженцам Кубани – была предоставлена возможность открыто переводиться в части, предназначавшиеся для десанта. Все это, конечно, очень мало походило на ту обстановку, в которой отправлялся в свое время 1-й десант генерала Слащева, когда военная тайна была обеспечена до последней минуты.
При таких условиях главные силы десанта, преодолев незначительное сопротивление противника, высадились в бухте Приморско-Ахтарской на северо-западном берегу Кубани. Почти одновременно менее значительные отряды, под командованием генералов Харламова и Черепова, высадились – первый на Таманском полуострове, второй – в районе Анапы. Общее командование главными силами было поручено генералу Улагаю. В его распоряжении находилась конница под командой генерала Бабиева и Шиффнер-Маркевича и пехотные части под командой генерала Казановича. Приморско-Ахтарская была объявлена главной базой десанта. В ней разместилась оперативная часть штаба генерала Улагая. Сам генерал Улагай, во главе конного авангарда, стремительно двинулся в общем направлении на Тимашевскую, стремясь возможно скорее завладеть этим важным железнодорожным узлом. С ним же находился и начальник штаба всей группы генерала Драценко.
Конница генерала Бабиева, разбив слабые отряды красных под Бринковской и отбросив их на северо-запад, двинулась также стремительно на Брюховецкую. Генерал Казанович со всей пехотой двинулся по линии железной дороги на Ольгинскую – Тимашевскую, то есть занял своими силами центр или, точнее, вытянулся по медиане равнобедренного почти треугольника, вершиной которого была Приморско-Ахтарская. Справа от него двигался быстро на Гривенскую генерал Шиффнер-Маркевич. Для защиты главной базы – Приморско-Ахтарской – было оставлено лишь слабое прикрытие и отряд военных судов.
Красные, учтя быстро всю обстановку и дав конным отрядам Бабиева, Улагая, Шиффнер-Маркевича и пехоте Казановича отойти на значительное расстояние от базы, ударили смело со стороны левого крыла группы, то есть с той стороны, где находился Бабиев. Противник без всякого труда занял снова Бринковскую и стал легко распространяться на юг в направлении железной дороги Приморско-Ахтарская – Тимашевская, угрожая отрезать всю десантную группу от базы и оперативного отделения. Сделать это было тем легче, что генерал Бабиев, оттеснив в первый раз красных в районе Бринковской, не оставил здесь никаких сил, которые охраняли бы пути на базу и могли бы принять удар противника со стороны озерных дефиле. В это время части его были уже в районе Брюховецкой, генерал Улагай, пройдя Тимашевскую, рвался уже на Екатеринодарское направление, Шиффнер-Маркевич был уже у Гривенской, и, наконец, Казанович подходил к Тимашевской.
Получив донесение о наступлении красных, генерал Драценко приказал генералу Бабиеву немедленно повернуть назад и восстановить положение. До этого момента напор красных сдерживался спешно выделенной группой юнкеров. Генерал Бабиев вернулся, отбросил опять красных и снова, не оставляя никакого серьезного заслона, пошел на Брюховецкую. Повторилась прежняя история. Противник снова нажал, юнкера, неся громадные потери, отошли к Ольгинской. Железнодорожная магистраль, связывавшая десант с базой, оказалась под непосредственной угрозой. В базе поднялась паника. Вдобавок всего красная флотилия Азовского моря, хорошо вооруженная поставленной на суда артиллерией, воспользовалась необъяснимым до сих пор уходом наших военных судов и, подойдя к Приморско-Ахтарской, открыла энергичный огонь. Оперативное отделение (управление обер-квартирмейсте-ра десантной группы генерала С.) было вынуждено спасаться бегством. Обратный путь морем на Крым был отрезан, да о нем и не приходилось думать, так как штаб без остального десанта бежать не мог, а последний зарвался уже за Брюховецкую – Тимашевскую. Всякая нормальная связь была потеряна еще раньше, да вопрос еще, впрочем, существовала ли она вообще в этой операции с самого начала. Пришлось спешно составлять громадный железнодорожный состав с целью попытаться прорваться в район Тимашевской на соединение с командующим группой генералом Улагаем, начальником штаба генералом Драценко и главными силами. Вместо 6 вагонов, в которых умещался штаб, пришлось тащить свыше сорока, так как надо было вывозить из базы жен, детей, семьи и пр., тех, кто собрался в десант «со всеми удобствами».
В течение всего пути ехавшие дрожали каждую минуту за свою жизнь. В любом месте дорогу мог перерезать противник. Впереди ехавших ожидала также полная неизвестность. Не доезжая Ольгинской, оперативному отделению во главе с генералом С. пришлось выйти из вагонов и лечь в цепь. Истекавшие кровью юнкера теряли последние силы. Едва-едва, буквально чудом, поезду удалось проскочить. Вслед за тем железная дорога была перерезана красными. С этого момента начинается уже собственно ликвидация операции. Правда, была сделана еще одна попытка обойти обошедшего нас противника, но и она ни к чему не привела.
Каждый из руководителей этой операции взваливает и по сию пору вину на других. Опустив нарочно все эти личные выпады и субъективные суждения, я ограничился зарисовкой общего хода операции со слов вполне компетентного и совершенно беспристрастного лица. Детальное описание и анализ причин кубанской неудачи может составить специальный военно-исторический труд. Такой труд мог бы установить истину. Еще скорее мог бы установить ее в свое время строгий военный суд над виновниками, но генерал Врангель не счел нужным предавать дело судебной огласке.
С момента потери базы начинается лихорадочная ликвидация десанта. Можно категорически утверждать, что только благодаря таланту, энергии и личному мужеству генерала Коновалова – генерала-квартирмейстера Ставки, вылетевшего на Кубань на аэроплане, – части, участвовавшие в десанте, были спасены и посажены обратно на суда. Одновременно с этим были вынуждены трагическими обстоятельствами к обратной посадке и отряды генералов Харламова и Черепова. В какой постепенности развивалась эта тяжкая ликвидация операции, а также в какой обстановке воспринималось случившееся полевой Ставкой, читатель может видеть из приводимой ниже записи дневников моих, относящихся к этому периоду.
17 августа. В 11 часов утра приехал в Керчь – в поезд. Настроение скверное, подавленное. Неудача на Кубани очевидная. Генерал Улагай, как рассказывают, дал обойти себя и потерял связь с базой.
Черепов (высадившийся в районе Анапы) вовсе не выполнил задачи. Его части уже приняты обратно на суда. Харламов на Тамани тоже действовал не так, как этого требовали из Ставки. Главком перед отъездом страшно разносил генерала Д. (начальника штаба генерала Улагая). Он и Черепов уволены. Улагай якобы на пути к тому же.
Обстановка, сложившаяся на Кубани, настолько острая, что генквармглав (генерал Коновалов) еще 7 дней тому назад вылетел на аэроплане к Улагаю и до сих пор не вернулся. Наштаглав (генерал Шатилов) позавчера тоже уехал на миноносце на Тамань. В Ставке за генкварма остался полковник Шкеленко, за наштаглава – генерал Масловский. Вернувшиеся с Тамани передают, что большевики эвакуировали с полуострова все, что успели: не оставлено совершенно подвод, лошадей, в иных местах угнали мужское население. Настроение населения различно. К нам присоединились до 5 тысяч восставших, но благодаря отсутствию оружия и снаряжения (приписывают деятельности генерала Вильчевского) мы их использовать не смогли. Бои идут уже в районе Гривенской и чуть ли не на самом берегу моря. Посланы суда. Об оставлении занятого Тимашевского района было нами объявлено официально в сводке. На Днепре благополучно. К 11 часам вечера ожидается с Тамани наштаглав.
18 августа. Наштаглав прибыл поздно ночью. Генкварм, как сообщил мне начсвязьглав, вернется дня через два-три. Сейчас он руководит лично отступлением десанта генерала Улагая на Кубани, посадкой обратно на суда и арьергардными боями. Фактически занял место Драценко тотчас же по его увольнении, вылетев в штагруппы на аэро. В связи с этим в поезде на третий день упорно говорят, что кое-кто усиленно добивается оставления Коновалова вместо Драценко, выдвигая на пост генкварма генерала Масловского, генерала для поручений при наштаглаве. Указывается на то, что формально для Коновалова это повышение, так как группа Улагая будет на положении армии, и Коновалов, таким образом, становится наштаармом. Все, с кем ни говорил, смотрят на это, разумеется, иначе. Уход Коновалова, по общему мнению, был бы громадной потерей.
Отступление десанта происходит в очень тяжелых условиях: отступают двумя группами. Группа Бабиева уже садится на суда. Некоторые корабли уже идут в Керчь. Казанович прикрывает отступление со всей пехотой, и, возможно, ему придется садиться под обстрелом. Присоединившихся 10 тысяч. Все по преимуществу камышовая публика. Их уже усаживают на суда. Говорят, эта цифра компенсирует потери. Присоединялись в разгар наступления. Позже не шли даже по призыву. Станицы с населением в 30 тысяч давали по 120–150 человек. Агитации никакой. Литературы тоже. Словом, все как полагается.
Версий о причинах неудачи много. В общих чертах они сводятся к следующим гипотезам: 1) продолжительность выгрузки (4 дня), 2) разногласия между Улагаем и Драценко, 3) игра на два фронта нашей «зарубежной» агентуры, 4) распыление сил с начала наступления вместо их концентрации, 5) крайний недостаток артиллерии (1 батарея),
6) сдержанное отношение местного населения (правда, не везде), и
7) самое популярное объяснение – обход, благодаря невнимательности нашего флота, и страх не то Улагая, не то Драценко быть отрезанным от морской базы. Несомненно, что лучше всего истину смог бы установить суд.
Самое скверное, по общему мнению, заключается в «подвохе» населения. Уже есть сведения, что в очищенном нами районе идет беспощадная расправа. Бесспорно, престиж наш надолго сведен почти к нулю. Второй день противоречивые слухи и о судьбе Назарова. К моменту высадки Улагая он был в районе Торговая – Манычские озера. Дальнейшее не ясно: не то ушел в степи, не то распылился. Каждый сообщает свои сведения, но все они абсолютно не точны. Связи нет. Связь с Улагаем и даже с Таманским полуостровом оставляет желать много лучшего. К вечеру прибыло три летчика. В 5 часов утра сегодня, после упорного боя, нами занята Старо-Титоровская. Бои продолжаются. Выезжаем, кажется, на юнкерах. Санитария ни к черту. Бабиев посажен обратно на суда и идет в Керчь. Коновалов, говорят, в Ачуеве и лично руководит всем.
В оперативном отделении сегодня составлена секретная ведомость боевого состава всей армии. Весь боевой состав исчисляется в тридцать три тысячи восемьсот человек. Это все, что находится на фронте и считается действительно боеспособным. В это число включены даже ординарческий эскадрон и конвой Главнокомандующего. Боевой комплект первого отмечен в 180 сабель; явное преувеличение. Все остальное – тылы.
Вчера наштаглав получил телеграмму от командира английского дредноута «Мальборо» с запросом, будут ли Главком и наштаглав присутствовать на парадном обеде на дредноуте. В ответ послано: «К сожалению, нет». Отправлена телеграмма в Париж П.Б. Струве. Главком просит ходатайствовать перед союзниками о направлении в Крым некоторого числа людей из интернированных в Германии красных, перешедших только что германскую границу. По-видимому, еще одна попытка разрешить кризис с отсутствием необходимых пополнений.
С различных мест фронта доносятся жалобы на отвратительную постановку полевой санитарии, под Каховкой раненые должны были ползти целые версты. В Ставке острят, что надо с д-ра Лукашевича (главный полевой санитарный инспектор) снять шпоры.
19 августа. В 10 часов утра прибыл из Мелитополя Главком. Тотчас, едва поезд остановился, американец – корреспондент «Чикаго-Трибюн» – начал съемки. Досадно, что до сих пор ни одна газета, кроме «Великой России», не получила приглашения в поезд Главнокомандующего. Американец получает ежемесячно по курсу – 8½ миллионов рублей плюс покрытие всех издержек.
N., сопровождавший Главкома, рассказывает об операциях под Мелитополем и по Днепру. Слава Богу, выцарапались. То, что сделали наши войска, даже не героизм, но нечто сверхъестественное. Дроздовцы достигли апогея. Под ураганным огнем ходили в атаки в строю. Каждый снаряд вырывал из цепи по 10–15 человек. И каждый раз после разрыва следовала команда: «Ас, два – в ногу». 1-й корпус выпустил за неделю 40 тысяч снарядов. Большевики раз в 5 больше. Наштаглав телеграфировал Главкому о необходимости издания приказа об относительной экономии снарядов. Главком изорвал депешу. Потери у нас очень тяжелые, но красные разбиты всюду. В их руках только Каховка.
Я передал N. слухи об уходе Коновалова и назначении Масловского. Говорит, едва ли правда, так как накануне отъезда в Мелитополь Главком бурей ворвался в оперативное отделение (Коновалов был уже на Кубани) и разнес всех, не исключая подвернувшегося тут же Масловского вдребезги. Разносил на весь поезд: «Не хотите работать как следует – на фронт пожалуйте!.. Я оттуда возьму людей! Найду!» Словом, влетело всему Генштабу. За что, точно не известно. По-видимому, за Кубань.
Главком слишком переживает каждую операцию. Все в поезде, если прислушаться к разговорам, начиная с высших чинов Генштаба, признают, что у него громадный полет «стратегической фантазии», и, когда действительность не сходится с оперативными директивами, Главком выходит из себя. Тогда влетает всем, и часто поделом.
В 3 часа дня капитан Н. сообщил, что на суда, идущие обратно, посажено уже 20 тысяч человек. Таким образом, несмотря на неудачу, несмотря на все потери, десант Улагая возвращается более чем в удвоенном составе. Случай в своем роде единственный. Командный состав кубанцев просит Главкома и генерал-квартирмейстера не распылять присоединившихся кубанцев по разным частям, а создавать специально казачьи войсковые соединения. По-видимому, так и будет сделано. В 11.30 вечера Главком выехал на 2 дня в Севастополь. Ставка пока остается в Керчи.
20 августа. Разбудил М. и сообщил, что ночью произошло новое несчастье на Тамани. Харламов телеграфирует, что вследствие полной небоеспособности частей (бредовцы) и отсутствия технических средств он удерживать долее Таманские перешейки не может и, понеся сильные потери, отдал приказ отступать на высоты 280 и Комендантскую, к востоку от Тамани. Страшно пострадали юнкера, дравшиеся геройски. К 20 часам рассчитывает быть у моря и начать обратную погрузку. Телеграмму спешно печатают для доклада наштаглаву. Воздушная разведка доносит, что вслед нашим двигается в направлении на Тамань полторы тысячи сабель и 4 тысячи пехоты. Теперь ясно, почему всю ночь была такая суета.
11 часов утра. Вся Тамань очищена. Только что прибыл на миноносце «Жаркий» Д., ординарец-курьер, ездивший с секретными бумагами к Иванису (кубанский атаман). Говорит, что уезжал почти последним. На миноносце много раненых. На берегу бросали лошадей (не много). Население все попряталось. Только бабы выбегали из дворов за лошадьми. Последними покинули Тамань командир порта и еще несколько офицеров, бросившихся на испорченный баркас. Ранены. «Жаркий» вернулся и под обстрелом спас их. Красная кавалерия вступает в Тамань (станицу). Иванис уехал еще вчера в 7 часов вечера.
3 часа дня. Прибыли с Тамани наши мотоциклисты (гараж Главкома). Броневик взорван и брошен. «Форд» № 28 – тоже бросили на пристани, заложив под сиденья две шашки. Возле поезда расположился биваком Корниловский конный полк. 4 часа. Вернулся с Тамани Ш., второй ординарец-курьер. Подробно описывает всю картину. Первым не выдержал и допустил прорыв 42-й Донской полк. Командир полка полковник Никифоров смертельно ранен. Был брошен своими и подобран юнкерами. Многие говорят, что у них (у донцов) не хватило патронов. Некоторые отрицают это. Все сходятся на том, что огромную роль сыграл недостаток или, вернее, почти полное отсутствие артиллерии. (На фронте 3 орудия, из них 2 тотчас испортились, в Таманской – 4 горных.) Потери громадные. От юнкеров осталась буквально горсточка. Красные зверствовали исступленно. Пленных почти не брали. Самое скверное произошло в районе Пересыпной-Ахтаныровской. После прорыва бывшие там части юнкеров, бредовцев и лабинцев оказались отрезанными. До сегодняшнего утра некоторые пробивались группами по 30–50 человек. Ни патронов, ни снарядов у отрезанных нет. Может быть, удастся спасти еще часть с моря, послав миноносцы или катера в сторону Темрюка. Население относилось к нашему уходу в общем безучастно, хотя раненых жалели и давали им хлеб, пищу. Литературы с нашей стороны – нигде и никакой. Даже в управлении у атамана в самой Таманской – ничего, кроме старой официальной сводки. После обеда несколько человек, находившихся в вагоне экспедиции, слыхали, как наштаглав якобы говорил о необходимости возобновления вторично Кубанской десантной операции. Говорил, будто бы стоя под окном вагона. Если не бабьи выдумки, то, боже, до чего не осторожно!
21 августа. Почти целый день посадка в поезда кавалерии Бабиева для переброски на Таврический фронт. Настроение у частей различное: у большинства отличное, но есть и настроенные очень мрачно. Такие утверждают, что отношение населения к нам в большинстве случаев было скорее враждебным, чем благожелательным. При отступлении, оказывается, не обошлось без грабежей. Забирали главным образом лошадей – там, где они были оставлены большевиками. Вчера такая же история произошла в двух шагах от поезда Главкома, – стащили и погрузили в свой состав лошадей начальника дистанции и одного крестьянина. После скандала отобрали. Потери юнкеров ужасны, особенно у алексеевцев. От 1-й роты осталось 8 человек, от 4-й – 30. Было по сто с лишком. Передают, будто Главком прислал наштаглаву нецензурную телеграмму за оставление Тамани. Комплименты относятся ко всему командному составу.
22 августа. Ничего существенного. «Жаркий» подобрал в тростниках 120 юнкеров и доставил их в Керчь. В 12 часов ночи наштаглав сообщил Главкому, что выезжаем в Севастополь в понедельник. Днем Драценко (окончательно реабилитировавший себя перед Шатиловым) разносил очень резко адмирала Евдокимова за захват красными нашей базы (Приморско-Ахтарская), что послужило первопричиной для всех последующих неудач.
23 августа. Утром прибыл в Керчь Шиффнер-Маркевич. Ранен. Атака Каховских укреплений успехом для нас не увенчалась. Особенно пострадала Корниловская дивизия. Опять упорно говорят, что весь Каховский плацдарм большевиками вымерен и их артиллерия бьет по квадратам. Наши потери благодаря этому ужасны. Танками рисковать, видимо, боятся (больше двух-трех не пускают); да их, впрочем, и так мало, а с ремонтом и газолином дела безнадежно слабы. Броневики ремонтируют гораздо быстрее, для танков же заграница не дает технических средств. Приказано образовать штаб 2-й армии. Назначены – командиром генерал Драценко, наштармом Масловский. Таким образом, Коновалов, несомненно, остался в Ставке.
24 августа. Прибыли ординарцы, бывшие в десанте Черепова у Раевской (Анапы) и тоже на Тамани. Численность нашего десанта у Раевской было около 1500 человек при двух горных орудиях. По задаче было приказано отрезать Новороссийск и после этого наступать на Екатеринодар на соединение с частями Харламова (действовавшими на Тамани) и с группой Улагая. Однако продвинуться дальше 8 —10 верст от берега не удалось. Состав наших частей: юнкера, бредовцы и черкесы; последние обнаружили редкую трусливость.
Главная причина неудачи кроется в численном перевесе противника, готовности его к операциям с нами в данном районе (была подвезена тяжелая артиллерия – 1 орудие) и в сильном артиллерийском огне, на 10–15 выстрелов мы отвечали одним – тремя. До Анапы также не дошли. В самой Анапе был виден отчего-то пожар. Соединиться с зелеными, находящимися в районе Баканской, не удалось, хотя гонец оттуда прибыл в 1-й день высадки, и ему даны были директивы идти на соединение с нами. (Однако накануне назначенного для того срока мы были вынуждены сесть обратно на суда.) Число зеленых достигает будто бы 8 тысяч человек. На три четверти состоят из частей Добрармии, распылившихся тут в горах после мартовской Новороссийской и Туапсинской трагедии. На днях к ним присоединилась артиллерийская батарея красных в полной запряжке. В общем, под Раевской присоединилась лишь группа зеленых в 15 человек. Вожак группы предлагал провести наши войска по тропинкам в обход красных и их артиллерии. Отказались. Позже, впрочем, будто бы жалели. В Таманской жители были очень недовольны, что наши войска помешали… выдаче мануфактуры (ситцу) по 4 аршина на душу за 120 рублей. Бабы не стеснялись, говорили:
– Те хоть мануфактуру доставили, а вы что привезли?..
Мобилизация проходила более или менее успешно, до начала нашего отступления. Когда началось отступление, подлежащих явке, естественно, не было вовсе. Например, в Стеблиевской из 48 человек, мобилизованных при отступлении, явился лишь один. Конской мобилизации почти нигде не объявляли, так как большевики угнали всех годных лошадей. Несмотря на сдержанное отношение к нам, жители открыто жалуются и на большевиков. У большинства бывших в десантах создалось впечатление, что мирное население относится одинаково враждебно и к большевикам, и к нам и ждет одного – конца войны. При таком положении вещей полное отсутствие пропаганды особенно гибельно отзывается на деле армии. На глазах Г. красные, при одном из окружений, приканчивали наших раненых и прикололи сестру милосердия. Ночью М. сообщил, что Назарову приказано идти на Волноваху. Отряд под Торговой сильно пострадал.
25 августа. В 9 часов утра прибыл генкварм, сильно исхудавший, осунувшийся и осипший. Оставался на Кубани до погрузки последних
частей. Последние часы погрузки проходили в очень тяжелых условиях благодаря грозе и шторму, сорвавшему сооруженную пристань. По словам генкварма, вывезено все. В последнюю минуту на берегу были брошены лишь десятка два негодных лошадей и тачанки. Два броневика с неимоверными затруднениями вывезены. Заслуга Коновалова, по общему мнению, огромна.
С 10 часов утра до позднего вечера беспрерывный прием командиров частей в связи с переформированием и образованием 2-й армии. Все добиваются оставления у себя своих людей. Интересен доклад войскового старшины П. – командира полтавцев, доложившего генкварму, что подавляющий процент присоединившихся составляют станичники его Полтавского округа, оттуда же и почти вся набранная на Кубани кавалерия – свыше 6000 лошадей. Считает полезным объединить их в одно войсковое соединение, а не распылять по дивизиям. Шиффнер-Маркевича, Малышенко, Бабиева и т. д. Командир астраханцев полковник М. жаловался мне на полное отсутствие пропаганды.
Вечером телеграмма о взятии в плен 42-й советской дивизии, взятии Никополя «атаманом» Володиным и о потере нами двух танков, застрявших на второй линии каховских заграждений. У противника обнаружены действующие против нас 2-й и 3-й танковые дивизионы из танков, захваченных у поляков. В 9.10 вечера начинаем свертываться. К 10 часам сняты антенны радио. В 12 часов ночи прекратил работу весь оперативный телеграф. В 1 час 45 минут ночи выезжаем в Севастополь соединенным составом в 29 вагонов.
26 августа. В 12 часов дня прибыли в Джанкой. До часу дня доклад генерала Макеева – начальника Сивашско-Перекопского укрепленного района. В час завтрак. В 1 час 45 минут отходим дальше на юг. В пути приказано ординарцу вручить коменданту Симферополя для передачи генералу Кусонскому незапечатанное письмо за подписью «Патриот». Письмо полно упреков по адресу Главнокомандующего за то, что он не обращает внимания на действия симферопольской администрации, представляющие собой сплошной произвол. Особенно подчеркивается беззаконная деятельность полковника Т., организовывающего постоянно бесконечные облавы, в которых задерживаются и насильно отправляются на фронт люди, освобожденные воинскими присутствиями. Вырываются от Т. лишь за миллионные взятки. Деятельность полковника Т. приравнивается автором к деятельности агентов большевиков. Несмотря на то что письмо было анонимным, на нем положена следующая резолюция Главкома: «Г. Кусонскому. По моим сведениям, полковник Т. прохвост – надо проверить. В.» Письмо с резолюцией отправлено без конверта через комендатуру, где служил сам полковник Т. В 7 часов вечера, после часовой остановки, выезжаем из Симферополя в Севастополь. Прибыли в Севастополь в 9.50 вечера. До утра приказано оставаться в вагонах.