В ноябре 1937 года на заседании Высшего военного совета при наркоме обороны Дыбенко доложил, что командный и начальствующий состав Ленинградского военного округа очищен органами НКВД. При этом, правда, выяснилось, что теперь дивизиями командуют майоры, танковыми и механизированными бригадами — капитаны.
Бывший нарком уже и сам был на очереди.
Причины для увольнения Дыбенко подыскали пустячные: встречу с американскими представителями — в присутствии сотрудников наркомата иностранных дел — в те годы, когда Дыбенко командовал Средне-Азиатским военным округом. Ну и, разумеется, служебная командировка в Германию была удобным поводом для обвинения в шпионаже в пользу немцев.
21 и 22 января 1938 года в ЦК рассматривали дела маршала Егорова, маршала Буденного и командарма Дыбенко. На них в ЦК были подобраны доносы и показания арестованных.
Счастливчик Буденный отделался легким испугом и остался на своей должности. Дыбенко для начала освободили от должности, как и маршала Егорова.
28 января 1938 года Сталин и Молотов подписали постановление ЦК и Совнаркома:
«СНК СССР и ЦК ВКП(б) считают установленным, что
а) т. Дыбенко имел подозрительные связи с некоторыми американцами, которые оказались разведчиками, и недопустимо для честного советского гражданина использовал эти связи для получения пособия живущей в Америке своей сестре.
б) СНК СССР и ЦК ВКП(б) считают также заслуживающим серьезного внимания опубликованное в заграничной прессе сообщение о том, что т. Дыбенко является немецким агентом. Хотя это сообщение опубликовано во враждебной белогвардейской прессе, тем не менее нельзя пройти мимо этого, так как одно такого же рода сообщение о бывшей провокаторской работе Шеболдаева при проверке оказалось правильным.
в) т. Дыбенко вместо добросовестного выполнения своих обязанностей по руководству округом систематически пьянствовал, разложился в морально-бытовом отношении, чем давал очень плохой пример подчиненным!
Ввиду всего этого СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляют:
1. Считать невозможным дальнейшее оставление т. Дыбенко на работе в Красной Армии.
2. Снять т. Дыбенко с поста командующего Ленинградским военным округом и отозвать в распоряжение ЦК ВКП(б).
3. Предложить т. Маленкову внести свои предложения о работе т. Дыбенко вне военного ведомства.
4. Настоящее постановление разослать всем членам ЦК ВКП(б) и командующим военными округами».
Конечно, все обвинения против Дыбенко были липовыми. Но думал ли он в тот момент, что столь же нелепыми были обвинения против Тухачевского и других военачальников? А ведь Дыбенко вел себя на процессе очень активно, яростно обличал недавних сослуживцев, нисколько не сомневаясь в том, что подсудимые — враги и немецкие шпионы. Теперь в роли обвиняемого оказался он сам и столкнулся с тем, что никто не желал верить в его невиновность.
Пытаясь спастись и надеясь оправдаться, Дыбенко написал письмо вождю:
«Дорогой тов. Сталин!
Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении, труп. Но почему, за что?
Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, с официальными представителями НКИД и ОГПУ, являются специальными разведчиками? На пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею.
О провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Так неужели через двадцать лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это же ведь просто чудовищно.
Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы «Националь», содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приводили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было.
Я якобы выбирал номера рядом с представителями посольств? Это одна и та же плеяда чудовищных провокаций…
У меня были кулацкие настроения в отношении колхозного строительства. Это чушь…
Я понимаю, что я не буду возвращен в армию, но я прошу, и я на это имею право, дать мне возможность остаток моей жизни отдать целиком и полностью делу строительства социализма в нашей стране, быть до конца преданным солдатом ленинско-сталинской партии и нашей Родины.
Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с меня позорное пятно, которое я не заслуживаю».
Сталин равнодушно переправил письмо наркому Ворошилову. Участь Дыбенко уже была решена.
19 февраля 1938 года Павла Ефимовича вызвали в Москву.
Его вдова, Зинаида Викторовна, рассказывала много лет спустя, что, когда Дыбенко собирался на вокзал, ему машину не дали и никто из недавних подчиненных или знакомых не пришел провожать. Они приехали вдвоем с женой. Он поставил чемоданчик в купе. С женой вышли в тамбур — постоять последние минуты. Поезд тронулся, она спрыгнула уже на ходу и еще шла по перрону, провожая. Думала, что они больше не увидятся.
Но он вернулся, рассказал, что ему предъявлены серьезные обвинения — в потере революционной бдительности, разглашении военной и государственной тайны, что его уволили из рядов РККА, но назначили заместителем наркома лесной промышленности СССР.
Он немного воспрял духом, надеясь, что худшее позади, поехал в командировку на Урал. Из Свердловска прислал жене телеграмму: «Доехал благополучно. Подробно напишу письмом».
Но в Перми его арестовали и этапировали в Москву. Назначение в наркомат и командировка были все тем же испытанным способом оторвать командарма 2-го ранга от боевых товарищей — на всякий случай.
Следствие шло пять месяцев. Бывшего наркома избивали. Заставили подписать показания о том, что он еще в 1915 году стал агентом царской охранки и выдавал революционных матросов.
В обвинительном заключении говорилось:
«В 1918 году Дыбенко, будучи послан ЦК КП(б)У на подпольную работу в Крым, при аресте его белогвардейцами выдал подпольный большевистский комитет и затем был завербован германскими оккупантами для шпионской работы.
С 1918 года и до момента ареста в 1938 году Дыбенко проводил шпионскую, а затем и пораженческую деятельность по заданию германской разведки…
С 1926 года Дыбенко устанавливает связь с правыми в лице Егорова А.И., бывшего тогда командующим Белорусским военным округом, Левандовским — командующим Кавказской армией и другими и начиная с 1929 года входит в руководство организации правых в РККА, связанной с Рыковым, Бубновым, Томским и другими руководителями правых…»
Поскольку Дыбенко ездил в Германию на маневры рейхсвера, последовало стандартное обвинение:
«По заданию германской разведки и руководства военной организации правых Дыбенко проводил подрывную вредительскую деятельность в боевой подготовке, военном строительстве, укрепрайонах и т. д. Наряду с этим он передавал систематически германской разведке шпионские материалы о Средне-Азиатском, Приволжском и Ленинградском округах, которыми он командовал…»
29 июня 1939 года Военная коллегия Верховного суда рассматривала его дело. Председательствовал неизменный Василий Васильевич Ульрих. Дыбенко задали вопрос, признает ли он себя виновным. В протоколе суда записано, что он признал свою вину…
7 июля его расстреляли.
Жену Дыбенко Зинаиду Викторовну посадили за недонесение о преступных действиях мужа. Она провела восемнадцать лет в карагандинских лагерях. Сыновей отдали в детприемник. Но они выжили. Лев Михайлович Карпов со временем стал полковником авиации, Владимир Павлович Дыбенко окончил Ленинградский транспортный институт, работал инженером.
Повезло одной только невенчанной жене первого наркома по морским делам Александре Михайловне Коллонтай, которая отреклась от всего, что было ей дорого в молодые годы, и от всех, кто ее любил.
Сталин не разрешил ее трогать, и худшие годы она провела далеко от родины в весьма комфортных условиях. Работавшие под посольской крышей чекисты следили за ней, докладывали в Москву о ее поведении. Она пристроила в Стокгольме своего сына с невесткой, но и это сошло ей с рук.
После трех лет работы в Норвегии Коллонтай в 1926 году отправили полпредом в Мексику, в 1927-м вернули в Норвегию, через три года перевели в Швецию, где она была послом пятнадцать лет, до 1945 года.
Главным в сталинской дипломатии было сознательное самоограничение: каждый должен заниматься тем, что ему поручено, точно и буквально исполнять указания руководства.
В 1933 году после встречи со Сталиным Коллонтай записала в дневник: «В нашей работе не надо быть инициативной. Надо «проводить задания».
17 сентября 1944 года с помощью Коллонтай было подписано перемирие с Финляндией, которая вышла из войны. Это был ее последний дипломатический успех. У нее случился инсульт, после чего последовал паралич левой половины тела и воспаление легких. Но она выкарабкалась. В марте 1945-го, в семьдесят с лишним лет она вернулась в Москву и до конца жизни была советником министерства иностранных дел.
Ей была дарована милость умереть в преклонном возрасте в своей постели. Она скончалась 9 января 1952 года, не дожив двух недель до своего восьмидесятилетия, которое собиралась пышно отметить в особняке министерства иностранных дел на улице Алексея Толстого.
Александра Михайловна Коллонтай пережила своего любимого Павла Ефимовича Дыбенко на четырнадцать лет.
Глава четвертаяСВЯЩЕННИК, КОТОРЫЙ СТАЛ НАРКОМВОЕНМОРОМНИКОЛАЙ ИЛЬИЧ ПОДВОЙСКИЙ
Генерал сдал генштаб без боя
Когда Владимир Владимирович Маяковский описывал в знаменитой поэме «Хорошо!» события 25 октября 1917 года, то упомянул и Николая Ильича Подвойского:
До рассвета
осталось