Николай Ильич Подвойский не был таким простым и одномерным человеком, каким его привыкли изображать.
В перестроечные годы был опубликован интереснейший дневник бывшего партийного работника профессора Александра Григорьевича Соловьева.
6 декабря 1930 года в Москве в Доме союзов открылся съезд рабочих-ударников. Открыл его секретарь ВЦСПС, который предложил избрать в почетный президиум членов политбюро во главе с товарищем Сталиным. Такого еще не было, замечает автор записок. На съезде Александр Соловьев встретил Подвойского и по свежим следам записал впечатления от беседы:
«Он работает членом Ревизионной комиссии ЦК. Работой не удовлетворен. Говорит, что нужна живая организационная деятельность, а приходится проверять канцелярию ЦК и бухгалтерские расчеты. Сильно недоволен отношением т. Сталина. Отрицательно высказался и против избрания политбюро в почетный президиум. Говорит, это отрыв политбюро от партии и подмена ее. Такого в партии никогда не бывало. Выходит, верхушка над партией».
25 декабря Соловьев разговаривал с Подвойским на сессии ЦИК СССР. В эти дни страна пышно отмечала пятидесятилетие Сталина:
«В перерыве встретился с Подвойским, возмущается слишком крикливым чествованием. Говорил, что у т. Сталина было такое множество ошибок, что следовало бы говорить скромнее, а не выпячивать себя наравне с Лениным и даже выше».
В октябре 1930-го Александр Соловьев увидел Подвойского на сессии Комакадемии. Подвойский жаловался, что у него нет настоящего дела.
Он постепенно лишился всех должностей. Его больше не избирали членом Центральной контрольной комиссии партии. Он писал письмо руководителям, просил дать ему работу.
Осенью 1930-го Николаю Ильичу предложили возглавить Центральное управление социального страхования. Он согласился, вспомнив, что до революции был на Путиловском заводе секретарем больничной кассы. Но поработать не успел — его перебросили во Всесоюзный комитет по высшему техническому образованию. Комитет возглавлял академик Глеб Максимилианович Кржижановский. Подвойского взяли членом коллегии и государственным инспектором. Эта работа ему не нравилась.
После заседания Подвойский и Соловьев вышли на улицу, к ним присоединился известный в партии человек — Сергей Иванович Сырцов, снятый с должности председателя Совнаркома РСФСР за несогласие со сталинской линией:
«Против здания Комакадемии рабочие ломают гигантское мраморное сооружение храма Христа Спасителя, — записал в дневнике Соловьев. — Мы подошли посмотреть. Вошли в собор. Там рабочие пытаются осторожно снять васнецовскую стенопись. Но ничего не получается. Сырцов и Подвойский возмущаются уничтожением собора как памятника Отечественной войне 1812 года. Сырцов говорит, что это инициатива т. Сталина и особенно Кагановича».
В феврале 1933 года, вспоминал Соловьев, в фойе Дома союзов, где проходил первый съезд колхозников, был выставлен «написанный художником Герасимовым огромный портрет т. Сталина во весь рост. Он в шинели, с отвернутым от ветра нижним краем полы, уверенно шагает вперед.
Около портрета — Подвойский, Крыленко, Мануильский. Присоединившись, я услышал порицание Подвойского — генсеку надо быть скромнее. Ленин не мог терпеть подобных самореклам. Но Мануильский с обычным юмором возразил: не стоит обращать внимания. С кем не случается подобная человеческая слабость. Величие партии от этого не уменьшится. Потом мы заняли в буфете столик и попросили чаю…».
В конце мая 1935 года было ликвидировано Общество старых большевиков. В Коммунистической академии Соловьев встретил Николая Подвойского, председателя Всеукраинско- го ВЦИК Григория Ивановича Петровского и Владимира Ивановича Невского, некогда члена Реввоенсовета Республики, а потом директора Библиотеки имени В.И. Ленина.
«Они возмущаются ликвидацией Общества старых большевиков, — писал в дневник Соловьев. — Петровский считает, что теперь совсем прекратят издание мемуарной литературы. В последнее время стали сильно подправлять и искажать… Подвойский добавил, что это инициатива т. Сталина. Ему надо подправить свою биографию, а старые большевики, хорошо знающие историю партии, мешают. Вот и результат…»
7 ноября 1935 года Соловьев встретил Подвойского на торжественном заседании в Большом театре:
«Над сценой большой транспарант: «Да здравствует великий Сталин — организатор наших побед». Выход за стол президиума членов политбюро, президиумов ЦИК, ВЦИК, Моссовета и бюро МК встречен аплодисментами. Едва показался т. Сталин, устроили бурную овацию стоя. Крики «Да здравствует великий Сталин!», «Да здравствует гений революции Сталин!», «Ура!» и т. д. После доклада еще более бурная овация.
В перерыве перед концертом Подвойский резко стал порицать чрезмерное возвеличивание. Но Николай Вознесенский (будущий член политбюро и первый заместитель главы правительства. — Авт.), мы сидели вместе, напустился на Подвойского с решительными возражениями. Назвал его консерватором, не видящим огромных заслуг Сталина в гениальном руководстве соцстроительством.
Неужели не видишь, говорил он, как т. Сталин умеет удивительно прозорливо и своевременно давать боевые партлозунги и мобилизовывать партмассы. Разве не гениально: «Кадры решают все», «Человек — самый ценный капитал»…
Сегодня был на Красной площади, на параде войск и демонстрации. Принимал парад Ворошилов на великолепном коне в новой маршальской форме. На мавзолее вместе с членами политбюро стояли первые пять маршалов: Ворошилов, Буденный, Блюхер, Егоров, Тухачевский.
Войска тоже в новой форме. У всех введены погоны, их не было восемнадцать лет. У низшего комсостава: ефрейторов, сержантов, старшин — опять введены лычки-нашивки, у офицеров золотые погоны: у лейтенантов, майоров, полковников. На первый взгляд как-то странно, отвыкли. Но говорят, пока это только на параде. Будут вводить постепенно, по мере изготовления. А пока без погонов, с металлическими знаками различия на воротниках: треугольники, кирпичики, кубики.
Подвойскому тоже не нравится возвращение старой царской формы. Говорит, революция ввела свою оригинальную форму в Красной Армии, одобренную Лениным, и свои звания. Это и надо было увековечить. Незачем занимать у царской армии.
Между прочим, он сообщил интересную новость. Тухачевский как заместитель наркома обороны и начальник генштаба упорно предупреждает об усиленном сколачивании Гитлером блока против нас…»
В мае 1936 года Соловьев побывал на открытии музея Ленина — Сталина, который разместился в здании бывшей городской думы на площади Революции:
«В обширном вестибюле обращает всеобщее внимание огромная групповая скульптура «Ленин и Сталин беседуют на скамейке в Горках». В залах очень много портретов, фотографий, зарисовок, скульптурных изображений Ленина и Сталина, подчеркивающих их великую дружбу и неразрывность во всех событиях с самых ранних лет и до конца…
Подвойский сказал, что нескромное рекламирование т. Сталина мешает правильному впечатлению. Подвойский добавил, что нам, старикам, отлично видно, где фальшь и искажение. А вот молодое поколение будет все принимать за чистую монету и будет неправильно ориентировано по истории партии…»
Даже по дневнику Соловьева видно, что настроение бывшего наркомвоенмора ухудшалось с каждым годом.
4 января 1935 года Подвойского свалил очередной инфаркт. Ему назначили годичный отпуск для лечения. Но медицина оказалась бессильной. В мае 1936-го у него произошел инсульт, отнялась правая рука. Отпуск продлили, потом врачи категорически запретили ему работать, а Николаю Ильичу было всего пятьдесят четыре года. Подвойскому оформили персональную пенсию.
Но пессимизм Николая Ильича определялся не только неприятными событиями его собственной жизни.
6 ноября 1936 года в Большом театре во время торжественного заседания Соловьев опять беседовал с Николаем Ильичом, теперь уже пенсионером.
«Подвойский очень удручен событиями, массовыми арестами, заостренными политическими статьями. Говорит, что много преувеличений, но приходится молчать.
После концерта, около полуночи, он пригласил меня посмотреть невиданную диковину. Мы прошли через площадь Революции на Никольскую улицу. Он провел в старый дом против ГУМа. В небольшой комнате люди толпились у какого-то крошечного аппаратика с экраном вроде спичечной коробки. Кто-то сказал, что показывает Москва. Экраник осветился, появились крошечные фигурки, видимые только по грудь, и стали представлять какие-то сцены. Но это было так крошечно и неясно, что понималось смутно. Говорят, что это какое-то новое, зачатное какое-то телевидение, которое должно показывать на любом расстоянии любую обстановку. Здесь в полночь производятся опыты. Я ничего из этого не понял…»
Подвойский не хотел бездельничать. Если позволяло состояние здоровья, выступал перед работницами ткацкой фабрики «Трехгорная мануфактура», где он состоял на партийном учете.
6 июля 1937 года на собрании пропагандистов в Московском комитете партии Соловьев встретил Подвойского. Только что были приговорены к смерти и расстреляны маршал Тухачевский и его соратники, обвиненные в шпионаже и попытке организовать заговор. В Красной армии полным ходом шла большая чистка. Все эти военачальники выдвинулись на глазах Подвойского. Николай Ильич негодовал:
«Он крайне возмущен расстрелом военачальников. Говорит, всех отлично знает как честных революционеров и не верит в их предательство».
И последняя запись в дневнике Соловьева о разговоре с Подвойским датирована 27 февраля 1939 года:
«Скончалась жена и друг великого Ленина — Н.К. Крупская. У гроба я встретил Подвойского. Пожаловался, поразительно быстро уходят старые ленинские кадры. Обвиняет т. Сталина — не бережет их, наоборот, ускоряет уход, либо причиняя неприятности, как Ульяновой и Крупской, либо путем насильственных массовых репрессий.
Я прервал его, неужели он разуверился в партии. Отвечает, нет, в партии твердо уверен. Она непреклонно идет по ленинскому пути. Но вот генеральный секретарь со своими ближайшими подручными слишком зарывается, действуя под флагом партии. Я прекратил этот опасный разговор».