г) Поручить Оргбюро рассмотреть в двухнедельный срок вопрос о составе Главреперткома под углом зрения его изменения и подбора лиц, обеспечивающих правильную работу Главреперткома, и внести в Политбюро свое предложение по этому вопросу».
В тот же день секретарь Центральной контрольной комиссии ЦК Н.М. Янсон доложил Сталину, что «расследование привело к тов. Луначарскому. Но так как т. Луначарского нет в настоящее время в Москве и спросить его не удастся, то придется отложить до его возвращения из-за границы».
Наркому просвещения пришлось давать объяснения. После чего 30 декабря 1927 года партколлегия ЦКК постановила «указать т. Луначарскому, что разглашение постановления Политбюро ЦК ВКП(б) стало возможным потому, что о предстоящем просмотре пьесы членами комиссии Политбюро он сообщил работникам театра». Политбюро утвердило взыскание, наложенное на наркома просвещения.
Через два месяца политбюро сформировало новую коллегию Главреперткома. Ее возглавил Федор Федорович Раскольников.
Ссылка и изгнание из страны
Некоторое время Троцкий жил у Белобородова, продолжая сопротивляться огромному партийно-государственно-чекистскому аппарату. Несколько самых преданных сотрудников оставались с ним. Свидетельствует Виктор Серж, сам участник оппозиции:
«Старик принял меня в маленькой комнате окнами на двор, где стояла лишь английская кровать и стол, заваленный картами всего мира. В куртке с сильно потертой подкладкой, бодрый и высокий, с пышной, почти совсем седой шевелюрой и нездоровым цветом лица, он, как зверь в клетке, маялся беспокойной энергией.
В соседней комнате снимали копии с посланий, только что им продиктованных; в столовой принимали товарищей со всех уголков страны, с которыми он торопливо разговаривал в перерывах между телефонными звонками…»
Сталин не вынес присутствия в Москве даже лишенного всех постов Троцкого. Его отправили в ссылку в Алма-Ату «за контрреволюционную деятельность».
Льва Давидовича это не испугало и не лишило энергии и темперамента. Он писал оттуда всем своим сторонникам, которые продолжали сохранять ему верность и попытались создать нечто вроде параллельной партийной организации.
«Его стойкость в эпоху морального оскудения, — писал Виктор Серж, — делала из Троцкого образец, само существование которого, даже с кляпом во рту, возвращало веру в человека. Поношения больше не имели власти над его именем, расточавшиеся потоками клевета и оскорбления, в конце концов, бессильные, оборачивались против самих себя, создавая вокруг него новый странный ореол; и он, никогда не умевший строить партию — его способности идеолога и организатора были иного, совершенно отличного свойства, нежели качества оргсекретарей, — приобрел, благодаря своей моральной силе, несколько тысяч непоколебимо верных сторонников».
Глава правительства Алексей Иванович Рыков, выступая на ноябрьском (1928 года) пленуме ЦК, говорил:
— Решением съезда мы открытых троцкистов исключаем.
Голос из зала:
— Уже арестованы.
Рыков продолжал:
— Мне подсказывают — «уже арестованы». Я боюсь, что вы немного преуменьшаете опасность. Во-первых, не все открытые троцкисты арестованы, а во-вторых, и в недрах партии есть до сих пор элементы, сочувствующие троцкизму и разделяющие эту идеологию. Чтобы это показать, достаточно одного примера: в Ленинграде если не в лучшей, то, во всяком случае, в одной из лучших организаций целая ячейка была возглавлена троцкистским бюро. Думать, что троцкизм не улавливает новых сторонников, кроме тех, которых в тюрьму сажаем, значит недооценивать троцкистскую опасность в партии. Конечно, та демонстрация троцкистов, которая была в Киеве перед зданием ОГПУ и местного совета, небольшая.
Голос из зала:
— Тридцать человек.
Рыков:
— Я не знаю точное число участников, но небольшая. Но в этом случае мы имели, как бы то ни было, открытое выступление троцкистов. Троцкизм является еще организацией, которая до сих пор обладает способностью проводить свои выступления если не во всесоюзном масштабе, то, во всяком случае, как-то руководить отдельными выступлениями в ряде городов…
Впрочем, ОГПУ постепенно сумело почти полностью изолировать Троцкого. Его письма и статьи перехватывались. Чекисты следили за всеми, кто был заподозрен в симпатиях к Троцкому. У кого-то при обысках находились листовки, написанные Троцким. Самой популярной была листовка «Партию с завязанными глазами ведут к катастрофе». Это была запись беседы Каменева, тоже исключенного из партии, с Бухариным, который еще был членом политбюро. Николай Иванович Бухарин, напуганный всевластием Сталина, вдруг пришел к опальному Каменеву и стал говорить с ним откровенно о том, что генеральный секретарь ведет страну к катастрофе.
Когда Бухарин ушел, Каменев записал всю беседу и послал своему другу Зиновьеву. Каким-то образом запись попала и к Троцкому, который увидел в растерянности Бухарина не только свидетельство разлада в политбюро, но и признаки скорого крушения сталинской группы.
Зиновьев и Каменев всерьез думали, что очень скоро Сталин предложит им вернуться в руководство, и составляли список условий, которые они ему выставят: отдать им Ленинград, ввести их людей в органы печати, сформировать политбюро в прежнем составе…
В ноябре 1928 года к Каменеву зашли двое сторонников Троцкого. Они записали беседу и переслали ее Троцкому. Запись, ясное дело, оказалась в руках чекистов.
Каменев, пытавшийся возобновить отношения со Сталиным, вроде бы упрекал Троцкого за неуступчивость:
«Льву Давидовичу следовало бы подать документ, в котором надо сказать: «Зовите, мол, нас, вместе будем работать». Но Лев Давидович человек упорный. Он не сделает этого и будет сидеть в Алма-Ате до тех пор, пока за ним не пришлют экстренный поезд. Но ведь когда этот поезд пошлют, положение в стране будет таким, что на пороге будет стоять Керенский».
А в Алма-Ате Троцкий, получая такую информацию, тем более думал, что если в партии раскол, то скоро неминуемо обратятся к нему за помощью — не только вернут из ссылки, но и вынуждены будут дать ему высокий пост.
Раскола, однако, не было: сталинская группа составляла абсолютное большинство в руководстве партией, и Сталин довольно быстро избавился и от Бухарина с Рыковым, как он уже избавился от всех остальных, кто ему не сразу подчинился.
Но само присутствие Троцкого в стране по-прежнему мешало Сталину. Имя Троцкого возникало на каждом шагу и выводило Сталина из себя. Иосиф Виссарионович ненавидел, но все еще и боялся этого человека.
7 января 1929 года политбюро приняло решение о высылке Троцкого за границу «за антисоветскую работу». Решение не было единогласным. Молотов в апреле на пленуме ЦК приоткрыл завесу тайны над секретным заседанием политбюро:
— В вопросе о высылке Троцкого голоса раскололись. Вначале Бухарин, Рыков и Томский заняли особую позицию.
Из зала задали вопрос:
— Что они предлагали?
— Они предлагали не высылать, оставив Троцкого либо в прежнем положении, либо приняв другие меры, — уточнил Молотов. — Надо сказать, что по Москве это быстро разнеслось. Очень скоро заговорили во всех уголках Москвы, что такие-то три товарища были против высылки Троцкого из СССР.
Сталин и Молотов вели борьбу против Бухарина, Рыкова и Томского, поэтому не упустили случая обвинить их в либеральном отношении к Троцкому как к главному врагу советской власти.
Рыков в своем выступлении поправил Молотова:
— Товарищ Молотов сказал, что я голосовал против высылки. Верно. Голосовал против, но никому об этом не говорил. Во всех выступлениях перед рабочими я защищал решение политбюро. Вскоре после этого решения я выступал на многих заводах Москвы и везде защищал высылку Троцкого. Вопрос о высылке Троцкого, ясное дело, крупный вопрос. Мы по нему спорили внутри политбюро. Голосовали против высылки Троцкого я, товарищи Томский и Куйбышев. Товарищ Бухарин голосовал за высылку.
Раздраженный Ворошилов заметил с места:
— Но об этом можно было бы не говорить.
— Но я нигде за пределами политбюро не говорил об этом, — ответил Рыков. — А теперь приходят и раззванивают везде и всюду о наших разногласиях по этому вопросу. Мы действительно спорили, высказывая аргументы в пользу того или иного решения. Я доказывал, что боюсь, во-первых, того, что Троцкого убьют, так как он был организатором Красной армии. В период Гражданской войны нами было расстреляно большое количество белых, контрреволюционеров, и личную ответственность за это молва возлагала в значительной степени на Троцкого. Многие родственники и друзья этих расстрелянных живут за границей. Элементы их личной ненависти огромны, и вероятность убийства Троцкого в связи с этим большая.
Упоминание о том, что Троцкий был организатором Красной армии, еще больше разозлило Ворошилова. А мысль о том, что Троцкого убьют, у них со Сталиным и вовсе не вызывала протеста… Ворошилов вновь буркнул:
— Об этом можно было бы здесь не говорить.
Рыков резонно отозвался:
— Так зачем же вы тогда вытаскивали этот вопрос на объединенный пленум?
— Была сказана сотая доля того, что ты говоришь, — защищался Ворошилов.
Рыков продолжал:
— Раз уж я вынужден был начать говорить о Троцком, позвольте с этим вопросом закончить. Второе мое соображение против высылки заключалось в том, что за границей Троцкий может развить легче, чем здесь, свою контрреволюционную, антисоветскую работу.
Молотов попросил слово для справки:
— Товарищ Рыков заявил, что по вопросу о высылке Троцкого товарищ Бухарин голосовал за решение политбюро. Фактически положение было такое. Вопрос о высылке Троцкого обсуждался в политбюро несколько раз. Товарищ Бухарин вначале голосовал против высылки Троцкого. Только после того, когда решение уже стало проводиться в жизнь, когда Троцкий уже был в пути, при последнем обсуждении этого вопроса товарищ Бухарин проголосовал за принятое политбюро решение…