Жива ли армия? Вот письмо из Перника, от горнорабочего – офицера: вы думаете, в нем жалобы на свою судьбу, восемь месяцев проработавшего в этой «проклятой дыре»? Ничуть не бывало. Вот выдержки из него: «…не умерла еще наша белая Русская Армия, не убили ее еще козни врагов, лишения тела и страдания души в тех тысячах русских людей, что прибыли сюда из сурового, но бесконечно дорогого нам всем Галлиполи и морем окруженного Лемноса – «есть еще порох в пороховницах, не гнется еще казацкая сила». Знаете, даже я, при всем моем оптимизме человека, даже и не мыслящего для нашего дела иного исхода, как успех, даже я испугался той ждавшей нас на работах разобщенности, оторванности от родных ячеек и всех прочих условий, долженствовавших, казалось, разорить все, что до тех пор держалось назло и на удивление всему миру. Так нет же, слишком велика идея, нас всех объединившая, слишком велика сила общих пережитых годов, сила пролитой совместно крови и, наконец, слишком велика сама наша поруганная Родина, чтобы нам, ее изгоям, не пожелавшим пасть под пяту красных палачей, распластаться без остатка; пусть будут правы те, кто раскапывает грехи нашей армии – мы их не прячем, пусть кругом нас в дикой смеси перемешаны гонения, окровавленное золото, проклятия, угрозы, соблазны и прочее, пусть все, что есть низкого на свете, обрушится на нас – мы не гибнем. Если в свое время существовала одна галлиполийская скала, то, видно, из ее камня сделано теперь уже не одно сердце русских воинов.
Если мы всем, кто нам был враг и кто не был другом, казались в Галлиполи несокрушимой силой, благодаря своим вождям и духу, – то мы не бессильны тем же и сейчас: на постройках, на дорогах, на виноградниках, в полях и лесах и, наконец, здесь – в темных шахтах Перника, – всюду, где есть хоть десяток-другой русских воинов, царствует прежний несокрушимый дух: песни Кавказа, Малороссии, Дона и Москвы, светлые образы погибших и живых вождей, славные и мрачные страницы нашего движения, воспоминания о Галлиполи и Лемносе и память о прежнем величии и красе нашей Родины – все в нас общее, все связует как цемент…»
На собрании в Берлине, в полной неразберихе речей сбившейся с толку русской интеллигенции, среди клеветнических нападок на Белое движение, опорочивая и злословя, вы слышите такое заявление: «В моем прошлом есть заслуги перед русским обществом, но то, что я ставлю выше всего – это мое участие в Белом движении».
В Праге среди русской молодежи вы слышите такие слова: «Я принимал участие в научной и общественной деятельности, но больше всего я дорожу званием русского офицера».
В Париже, среди кадет милюковского толка, сменовеховцев, среди людей, готовых отречься от всего и ничего не признающих, усталых, опошлившихся и опустившихся, делается такое признание: «Я сделал поход с самого начала, с первых дней Новочеркасска. Наши лишения, наши усилия, наши жертвы кажутся напрасными, а я заявляю вам, что, не колеблясь ни одной минуты, я готов вновь начать тот же поход и проделать его в течение всех трех лет заново».
«Провидение скрыло завесой будущее от человека. Потому оно и вложило в его душу сознание долга всем жертвовать ради великого и благородного дела даже при полной уверенности в неуспехе» – это слова прусского министра фон Штейна, сказанные им в момент наибольшего расцвета славы Наполеона и наибольшего угнетения Пруссии.
«Устоит, может ли устоять армия?» – не без злорадства спрашивали эсеры, заранее учитывая неизбежный конец.
В горах прокладывается путь. Взрываются скалы. Рабочие кирками и лопатами копают, бьют камень, корчуют вековой лес. Летом по горам ползут облака густого тумана, а зимой вьюга заносит глубоким снегом всю окрестность. Здесь живут люди в землянках, вырытых на крутых склонах гор, в хижинах одиноких селений, разбросанных в долинах, живут вдали от своей родины, от своих семей, от своего дома, среди чужого народа. Изо дня в день, из месяца в месяц стучит железная лопата, топор валит деревья, камень разбивается в щебень. Два года такой жизни среди горной пустыни.
И вот в один из праздничных дней, на зеленом лугу, где бежит ручей, в горной долине, вы вдруг видите стройные ряды войска в белых рубахах с красными погонами, в черных и белых папахах, в цветных откинутых башлыках. Старые полковые знамена – целый ряд, одно возле другого, священник в облачении служит молебен, читаются слова Евангелия, и люди в молитве благоговейно крестятся. И что-то глубокое, захватывающее душу раскрывается в этой картине. Последнее русское воинство, оставшееся верным своим знаменам, последнее, осеняющее себя крестным знамением. Сколько безудержной отваги и сколько тоски звучит в песне, которую ветер разносит по горной долине!
Тяжело видеть русского офицера в одежде рабочего с лопатой или с железным ломом в руках, разбивающим камень по горным уступам; но чувство гордости наполняет душу при виде того, что может выдержать русский человек. О, этот белый крест на полинялой черно-желтой ленте, свидетельством какого подвига является он на груди русского офицера?
Пройдя через все испытания трехлетней героической борьбы, оставления своей родины, упорного галлиполийского сидения, голода, лишений, терзаний нравственных, русское воинство прошло и через последнее испытание, быть может, самое тяжкое, – переход на рабочее положение. И, пройдя через все, оно устояло на ногах. Силы не надломлены, не поколеблена верность своим знаменам и преданность своим полководцам. И каменщик-командир, вчера стоявший на работе, выбивая щебень на дорогах Болгарии, завтра явится вновь в ряд своей роты и поведет людей исполнять свой священный долг.
В Крыму можно было задавить численностью, в Галлиполи можно было принудительно рассеять, выморить голодом на Лемносе, а теперь нет силы, могущей сокрушить русское воинство. Завтра, по первому приказу, отовсюду соберутся люди к своим знаменам, спустятся с гор, выйдут из лесов, подымутся из шахт, оставят сельские хижины и встанут в стройные ряды.
Раздастся звук трубы, и, как сказочные видения, появятся полки за полками, и вновь русская рать, осенив себя крестным знамением, с развернутыми знаменами двинется в поход на освобождение России.
Россия будет спасена самоотвержением и подвигом людей, в душе которых не заглохли старые заветы: «Помни, что ты принадлежишь России», «Только смерть может освободить тебя от исполнения твоего долга».
Раздел 2
В. Витковский61«Константинопольский поход». галлиполи, 1921 год62
В первых числах декабря 1920 года в Галлиполи серьезно заболел генерал Кутепов, причем, по требованию врачей, к нему некоторое время никто не допускался. 8 декабря я вступил во временное командование 1-м армейским корпусом.
Французский гарнизон в Галлиполи составлял батальон сенегальцев, и, кроме того, на рейде стояла канонерская лодка. Во главе гарнизона стоял французский комендант подполковник Вейлер, которого в начале декабря сменил подполковник Томассен.
Перед прибытием нового французского коменданта подполковник Вейлер предупредил меня, что, по требованию командира Оккупационного корпуса, находящегося в Константинополе, нам будут предъявлены довольно серьезные требования в смысле стеснения нас как воинской организации.
В Галлиполи прибыл подполковник Томассен, и на следующий день оба французских коменданта, старый и новый, пришли ко мне в штаб корпуса с официальным визитом. В тот же день я отдал им визит. Во время визитов наш разговор носил общий характер, и можно было думать, что подполковник Вейлер сгущал краски в своем предупреждении. Однако на следующий день, после отъезда Вейлера, 18 декабря я получил официальное приглашение от французского коменданта пожаловать к нему в управление.
Невольно вспоминаются мне оба французских офицера, с которыми пришлось вести служебные переговоры в первые же дни после оставления России. Тогда еще нам было совершенно непонятно странное и, с нашей точки зрения, неестественное отношение к нам со стороны нашей союзницы в лице ее офицеров.
Вейлер был среднего роста, блондин, довольно полный и ничем особенно не отличался. Томассен был более типичен. Маленький, сухощавый, пожилой, с моноклем в глазу, он носил форму колониальных войск, служба в которых оставила известный отпечаток на нем. Был весьма сух в обращении и, видимо, не только строг, но и жесток с подчиненными.
В назначенный час я отправился в управление французского коменданта в сопровождении полковника Комарова, состоявшего при штабе корпуса в качестве переводчика.
Подполковник Томассен в кратких словах изложил мне те требования, которые предъявил командир Оккупационного корпуса к русским войскам в Галлиполи. Эти требования заключались в следующем.
Эвакуированная из Крыма Русская Армия не является больше армией, а лишь беженцами. Генерал Врангель больше не Главнокомандующий, а тоже простой беженец. Также и в Галлиполи, по словам Томассена, никакого армейского корпуса нет, нет начальников – все без исключения беженцы, которые должны подчиняться только ему, как французскому коменданту. Далее он указал, что последнее, что требуется от меня, это сдать французам все имевшееся у нас оружие и объявить частям об исполнении предъявленных нам требований.
Я выслушал Томассена совершенно спокойно, когда же он окончил свое повествование, то я, хорошо зная взгляд генерала Кутепова и будучи убежден, что найду в его лице, по выздоровлении, полную поддержку, так же спокойно сказал Томассену: Русская Армия и после эвакуации осталась армией; генерал Врангель был и есть наш Главнокомандующий; в Галлиполи расположены не беженцы, а войска, составляющие корпус, во главе этого корпуса временно стою я, и только мои приказания будут исполняться войсками; на него же я смотрю как на офицера союзной армии и коменданта соседнего гарнизона; и, наконец, никакого оружия я ему не сдам.
Получив мой вполне определенный ответ, Томассен, уже взволнованный, сказал, что он примет более суровые меры к тому, чтобы приказание французского командования было исполнено, и, как он выразился, генерал, не исполняющий его требований, не может оставаться здесь, в Галлиполи, а будет доставлен в Константинополь, – другими словами, он грозил меня арестовать. На это я твердо ответил, что русские войска поступят так, как я им прикажу, встал и вышел вместе с полковником Комаровым из управления французского коменданта.