План мой был следующий: с утра 14-го повидать полковника Топилджикова, рассказать ему о своей беседе со Щегловым и постараться затем официально зафиксировать признания Щеглова. Для этой цели снять соседний номер гостиницы, в котором ко времени прихода ко мне Щеглова должны будут находиться два офицера, от нас и от болrap, которые, слыша весь мой разговор со Щегловым через приоткрытую задрапированную дверь между номерами, должны будут записать и подписать слышанное, что и явится документом, свидетельствующим признания Щеглова – что болгарское правительство в руках советской власти и что все так называемые документы, якобы найденные у нас, поддельные.
14 сентября утром я отправился в военное министерство, к полковнику Топилджикову, чтобы приступить к выполнению намеченного плана. Полковник Топилджиков выразил большое удивление по поводу признания Щеглова, но после некоторого колебания все же согласился с моим предложением, назначив от себя полковника Генштаба Радева (русской Академии Генштаба), я же назначил полковника Генштаба Зайцова75. К 6 часам вечера полковник Зайцов уже находился в соседнем номере, ожидая полковника Радева. В 6 часов прибыл ко мне Щеглов, а Радев так и не явился. Полковник Топилджиков обманул меня, видимо, не в интересах болгарского правительства были признания большевистского агента. Мой план не удался, а следовательно, терялась и цель разговора со Щегловым. Я перешел в наступление, высказал ему свое глубокое возмущение его изменой и предательством, посоветовал ему раскаяться в своих преступлениях, на чем и закончились эти чрезвычайно неприятные переговоры.
Последующие дни проходили в хлопотах о прекращении гонений, о возможности вернуться в Велико-Тырново, о возвращении нам опечатанного имущества и т. д. Одновременно нужно было хлопотать и об улучшении тяжелого положения наших чинов, работавших на Мине Перник, в особенности в отношении жилищных условий.
Желая осуществить давно задуманную поездку на Мину Перник с целью ознакомления с условиями быта и нужд наших рабочих, 27 сентября утром я с уполномоченным Красного Креста А.Е. Фельдманом отправился на автомобиле на Перник, куда и прибыл в 10V2 часов. Дабы избежать излишней огласки и считая свою поездку неофициальной, я не посетил дирекцию рудника, а прямо направился к питательному пункту Красного Креста, куда и вызвал начальника группы корпуса полковника Дядюру76. Решив на месте вопрос о расширении питательного пункта и устройства при нем амбулатории, я в сопровождении полковника Дядюры обошел некоторые рудники и осмотрел бараки, где помещались наши рабочие. При обходе помещений я беседовал с нашими, расспрашивал их о нуждах и отвечал на их вопросы. Около 15 часов я прибыл в комнату полковника Дядюры, жившего в здании Кметства (общинское управление). Туда же стали приходить старшие партий частей корпуса. Я ознакомил их с текущими новостями, организацией починочной маетерской, чайной, читальной и амбулатории на Пернике, а также с распределением белья и обмундирования, которым я располагал. При этом передо мною на столе лежала памятная записка и листки с разными справками. Когда наша беседа подходила к концу, внезапно вошли кмет (староста) и рабочий, видимо коммунист, ибо в петлице у него была красная звезда. Кмет в резкой форме спросил, что у нас за собрание? Я ответил, что воспользовался случаем, прибыв из Софии, побеседовать со своими соотечественниками. Кмет схватил лежавшие передо мною записки и, сочтя их за какие-то «документы», объявил, что он всех нас арестовывает за устройство неразрешенного собрания, после чего вышел, приставив к дверям одного из служащих кметства.
Считая обвинение кмета неправильным, самый арест самочинным и не желая подчиниться произволу, я вышел из помещения, не обращая внимания на караульного, и направился к питательному пункту Красного Креста. Там в 161 ⁄2 часов мы должны были встретиться с Фельдманом, чтобы вернуться в Софию. Однако в назначенное время Фельдман не прибыл, и я остался поджидать его. Минут через 10 подошли болгары, вместе с коммунистом с красной звездой, сопровождавшим кмета, которые вновь объявили меня арестованным и в грубой форме потребовали моего возвращения в Кметство. Кроме меня, арестованы были: полковник Дядюра, генерал-майор Мельницкий77, полковники Солонина, Михайлов, Ершевский78 и Ульянов, капитаны Уранов, Немудрый, Боанэ79 и Кречетов80. Здесь были уже вооруженные стражники и к дверям был приставлен часовой. Коммунист с красной звездой, по фамилии Миленов, приступил к грубому личному обыску и отобрал у нас находившиеся при нас бумаги.
Через некоторое время появился кондуктор Рафалович с полицейским приставом. Рафалович принес мне от имени дирекции извинение за происшедшее и отправился в Кметство для присутствия при осмотре отобранной переписки и документов. Затем туда провели и меня. При переводе Рафаловичем отобранных у меня бумаг у болгар-коммунистов, во главе которых находился Миленов, возникло подозрение в неправильности перевода, вследствие непонимания ими значения слова «организация» в применении его к Земскому Союзу и Красному Кресту. Рафалович был взят под подозрение, и перевод бумаг был поручен другому лицу.
Ввиду прибытия к этому времени на Перник в дирекцию агента Общественной безопасности, меня под конвоем, в сопровождении пристава и Рафаловича, повели в дирекцию. По пути я видел в стороне от дороги значительную толпу рабочих. Это происходил митинг коммунистов.
В дирекции разговор, в присутствии чинов администрации и прибывшего агента Общественной безопасности, сперва носил мирный характер, и, убедившись, после просмотра отобранной переписки, в совершенно невинном ее характере, чины полиции были склонны признать все происшедшее недоразумением. Однако тем временем, под влиянием принятых на митинге решений, значительная толпа болгарских рабочих, в сильно возбужденном состоянии, с угрожающими выкриками подошла к дирекции и частью вломилась в ее помещение. Вмешательство толпы резко изменило мирный характер улаживания инцидента, и как полиция, так и дирекция, опасаясь тысячной толпы, решили продлить наш арест до утра следующего дня, а затем отправить всех арестованных в Софию. Настроение толпы все более повышалось, и к требованиям ареста присоединились требования «народного суда» надо мною, с угрозами дирекции, и требование ареста и Рафаловича. Последнее было сейчас же удовлетворено.
Вскоре, несмотря на возбужденное состояние толпы, пристав распорядился отвести меня и Рафаловича, под конвоем 4 стражников, обратно в Кметство, где оставались остальные арестованные. При проходе сквозь враждебную толпу более тысячи болгарских рабочих, распропагандированных коммунистами, мне пришлось подвергнуться оскорблениям в виде брани, плевков и пинков, не перешедших лишь случайно и благодаря вооруженному конвою в настоящее избиение. В кметстве все мы, арестованные, провели ночь на голом полу. За ночь, по требованию коммунистов, отправка нас была отложена до полудня, дабы последние могли проверить отправку арестованных под конвоем в Софию.
Около полудня 28 сентября у кметства снова собралась толпа болгарских рабочих. Вдали виднелась небольшая группа наших рабочих. Все арестованные под конвоем были отведены на станцию железной дороги, где пришлось около часа ожидать поезда. Тем временем вокруг нас стала собираться толпа коммунистов, оттеснившая группу наших рабочих.
По прибытии поезда нас погрузили на открытую угольную площадку, под вызывающие крики и угрозы болгарской толпы, из которой некоторые даже вскочили на буфера площадки, угрожая расправой. В это время наши рабочие, в числе около 100 человек, стали приближаться к поезду. Видя это, коммунисты ринулись в сторону наших рабочих и напали на них. Этой минутой воспользовались, и поезд был отправлен, под гром ругательств коммунистов и крики «Ура!» наших, спасших таким образом нас от озверевшей толпы. Из числа наших рабочих пострадало 9 человек, получивших увечья.
По прибытии в Софию все арестованные со мною были под конвоем пешком отведены в управление околийского начальника на улице Позитано, где нас заперли в арестном помещении. Примерно часа через два нас под конвоем пешим порядком через весь город повели в Министерство внутренних дел, в Управление общественной безопасности. Здесь я увидел начальника Административно-Полицейского отделения господина Стоянова, который, после просмотра привезенных с нами отобранных у нас бумаг, согласился отпустить меня и остальных арестованных, под мое поручительство, с обязательством являться по первому его требованию.
30 сентября мне сообщили, что Высший Административный Совет постановил выслать меня из пределов Болгарии. Я тотчас же приступил к энергичным хлопотам об отмене этого постановления. Я говорил в отдельности почти со всеми членами Высшего Административного Совета, причем мой разговор сводился к следующему: каждому должно быть понятно, что после всего пережитого здесь, в Болгарии, и особенно в последние дни в Пернике, можно только радоваться случаю покинуть эту страну, но у меня прежде всего есть чувство долга перед моими соратниками. И вот это чувство долга, несмотря на все перенесенные оскорбления, заставляет меня все же просить об оставлении меня в Болгарии. Я указывал, что путь уступок коммунистам, на который встала болгарская власть, кончится очень печально, и ссылался на пример «керенщины».
Конечно, наш посланник и военный представитель также принимали все возможные меры к отмене высылки начальствующих лиц и прекращению враждебных действий против нас, создававшихся под влиянием коммунистов. Насколько это влияние было велико и какими провокационными методами действовали коммунисты, может служить газетная статья (см. Приложение 1).
Прошло еще несколько дней в хлопотах и ожидании. 10 октября, около полудня, когда я находился в управлении военного представителя на Регентской улице, туда прибыл агент сыскной полиции и предъявил мне требование помощника софийского градоначальника Трифонова в тот же день покинуть пределы Болгарии, угрожая в противном случае арестом. В сопровождении поручика Кордуньяна и полицейского агента, который меня уже не оставлял, я сейчас же отправился в наше посольство, чтобы поставить в известность посланника и просить о срочном получении визы в Сербию. После этого мы втроем прибыли в градоначальство, где Трифонов подтвердил требование выехать в тот же день с поездом, отходящим в 15 часов в направлении пограничной станции Драгоман. Дальнейшее сопротивление было уже невозможно.