В церкви была служба, почти только бабы, много молодых, детей стариков. Все истово молятся, становятся на колени. Поёт женский хор, хорошие голоса, неплохие напевы, как в Сергиевском подворье [в Париже].
Мужского населения почти нет, кроме стариков. Церковь такая же запущенная, но сохранились хорошие образа, полотенца с вышивками. Молебен Георгию Победоносцу, потом панихида. Священник изможденный, но служит, как в Париже. Нищие старушки — извиняюсь, что ничего кроме денег дать не могу. Одеты тепло, но встречаются и совсем иссушенные лица.
Выйдя из церкви, раскланялись на кладбище. А ведь и вся Россия — кладбище. Сколько умерло — одному Богу известно. Не плакал со смерти отца в 1919-м году…
Никуда не выходил. Простужен немного, да и страшит контакт с населением, с его нуждой. Жду, когда жизнь сама смолкнет. Боюсь, что очень, очень долго буду оторван от семьи и от Елены. Не говорю уже про комфорт, но надо готовиться к тяжелой, одинокой жизни, видеть ужасные сцены страданий, насилий и все это одному, не имея возможности отвести душу и с радостью увидеть около себя заботу и любовь Лели. Будет очень тяжело, но это мой долг перед Россией. Вертеть машины на фабрике, и стоять ночью мне было невмоготу, а вернуться в Париж и зажить прежней жизнью — уже невозможно. Вернуться обратно нельзя и негоже, а надежда, что сможет сюда приехать, теперь, когда посмотрел, что здесь осталось и какова здесь жизнь, — канула в лету. Одна надежда на Бога и на чудо. Если бы стала организовываться местная, гражданская власть, и мы были призваны в ней участвовать, то тогда еще, может быть, как-нибудь можно было выписать Лелю. Но когда? Впереди еще очень, очень темно и черно. За семью не беспокоюсь материально, только отчасти дети беспокоят, но знаю, что Леле одной еще труднее, чем мне…
…Последние дни — метель, поистине «занесло тебя снегом Россия…». Условия войны здесь очень тяжелые: казенный паек невелик, и единственное удовольствие солдата — съесть что-нибудь лишнее и натопить печь докрасна хоть бревнами соседнего дома. Наряду с сердечностью встречается и жестокость, берут последнюю корову, картофель или даже вещи — тулупы и валенки. А как будет жить население — все равно, отношение как к мухам, помрут, так и должно быть. Это не сознательное презрение, его отнюдь нет, и сердце у немцев скорее хорошее, часть они трогательны, но, несомненно, есть два взгляда, один на своих, другой на русское население. Отчасти это не только понято, но и справедливо: ведь большевики обращались с населением гораздо хуже. Ужасная вещь война со всеми последствиями и разрушениями, которые она несет.
Мы отступаем. Большевики уже несколько дней, как перешли в атаку превосходными силами с танками и артиллерией. Им удалось прорвать фронт, и наша дивизия все оттягивается назад, и завтра утром мы едем на юго-запад. Немцы имеют много раненых. Советская авиация атаковала и наше село и колонны отступающих… Большевики несут страшные потери (так говорят, но, может, для утешения?)… Какой ужас война. Насколько она ужаснее в тылу, чем на фронте, как ужасны ее последствия. Немцы мои присмирели и невеселы. Все карты теперь спутаны, и сказать, что будет дальше, как и когда все это кончится, совсем не так легко, как это было в 1939 году. Как права была Елена Сергеевна, когда говорила мне: «Чего вы радуетесь войне?» Но, как же иначе было спасти мир и Европу от неминуемого большевизма?…
29-го утром, мы, лазарет и другие части начали отходить. Отступление, как всегда, было немного беспорядочным. Мороз. Ехать на санях невозможно, иду пешком… Вся дорога — одна колонна, застрянет один камьон и все стоит. Советские самолеты атакуют, немцы никак не отвечают… все бегут прячутся. Сначала бомбы, вижу, как кидают, потом пулемет. Есть убитые и раненые. Все время стрельба и бомбы. Советы наступают очень сильно, немцы имеют очень сильные потери.
…Всюду, куда не приходим, бедность и пустота. Малое, что ещё было у колхозников, забрано или красными или немцами.
…В этот день весь наш корпус был отрезан и окружён. Порядка особого нет, да и вообще от той армии, что мы видели во Франции, ничего не осталось. То был вахт-парад, чудная погода, чудные стоянки, еда, вино, веселье, прогулка, слава. Тут — холод, голод, теснота, грязь, убогие ночёвки в соломе… Энтузиазма и в помине нет, тех радостных и восторженных лиц, что показывают журналы.
Русское же население поражает своей кротостью и терпением. Всё, что на него падает — и стоянка войск, сопровождающаяся невольно отнятием сена, соломы, лошадей, саней, скота, картофеля, валенок и т. д. и т. д., всё принимается как вполне естественное и неизбежное, как дождь. Сами предлагают солдатам хлеба и еду, жгут последние дрова, жалеют солдат, говорят «вам тяжелее». Я всем говорю: «прячьте все, давайте только то, что требуют, но не предлагайте сами». Эта черта доброты, покорности и удивительной незлобивости, хотя отбирают последнюю корову и приговаривают детей к смерти — эта ли не черта народа-Богоносца? Как прятали бы всё французы и как скрежетали бы от злобы зубами в том же положении…
…По дороге узнали, что большевистское наступление отбито, взято 7000 пленных и они уходят на старые места… Все вообще ужасно боятся прихода большевиков… Чувствую себя очень слабым, сплю хорошо, но похудел за этот месяц ужасно — кажа да кости… Когда увижу снова Лелю, когда окунусь в удовольствие культурной, уютной семейной жизни? Все, что имел в последнее время в Париже и Менюле, кажется небывалым блаженством. Хотя бы на миг вернуться снова… Что уехал не жалею, но лишил себя такого блаженства, о котором и не подозревал…
…Тут задержалась немецкая часть СС, с черепом и костями, которые бесчинствовали, пьянствовали, насиловали женщин и буквально ограбили всё население. Забирали не только валенки, тулупы, кур, поросят, но взламывали сундуки, били, угрожали и т. д. Вообще, немецкие солдаты оказались не теми, что мы думали, сидя во Франции, и ведут грабёж населения без зазрения совести… Это разложение, а не новая Европа.
Стоят очень сильные морозы, вот уже три дня. Снега немного, но все деревья покрыты таким инеем, что весь пейзаж совершенно белый. Восход и закат солнца совсем особенный: красное солнце поднимается из-за горизонта, как в оперетке, и так же прячется за горизонт. На днях к нам привезли раненого солдата, который умер. Силой хотел взять корову у крестьянина в Удоме, а тот ударил его чем-то тяжёлым. Как всё это произошло, в точности, конечно, неизвестно. Мои немцы говорят, что в наказание были расстреляны все крестьяне… Господи, спаси и сохрани всех, любимых мною, сохрани и спаси Россию и всех русских! Господи, спаси Россию, спаси мир, да кончится поскорее война, смута и разорение…
Сегодня прекрасный день, солнце, не холодно. Все наши уехали дальше, я остался с ранеными. Деревня ужасно бедная, хаты пустые, развалившиеся, грязные, масса детей. Раненые в ужасных условиях, в грязи, тесноте, в вони, на соломе. Но когда я смотрю на страдания немцев, мне не тяжело, наоборот, какое-то утешение, что не только русские страдают…
…В хате, где грелись, молодые хозяйки с такой добротой и любезностью угощали нас картофельными лепешками. Удивительный народ — в такой бедноте, притеснении, все у него берут немцы, а он еще такой приветливый и добрый…
…Чем живёт население, одному Богу известно. Вероятно, только одной мёрзлой картошкой, но немцы… этого не хотят понимать и очень несправедливы и жестоки.
…Присматриваясь к населению, вижу, что молодёжь дерзкая, смелая, за словом в карман не полезет и, что вообще никакой ненависти у них к Советам нет. Конечно, я вижу только крестьян. Они все ругают, на чём свет стоит, колхозы, но разве раньше они не ругали своё житьё при царе, обвиняя во всём помещиков? Теперь ясно, что при таком настроении крестьян, восстания быть не могло… Думаю, что у нас было неправильное представление о жизни в Советах. Не всем было так плохо… Но, конечно, было страшно строго и всех заставляли страшно работать. Этим они заменяли разумную систему производства, потому все же создали технику в армии…
…Большевики все время атакуют и, конечно, несут тяжелые потери. Нас в хате слишком много, при их беззастенчивости это страшно тяжело. Ищут вшей, когда другие еще едят, занимают стол и свет для игры карты, не думая о других, втягивают сопли в нос и разговаривают и шумят, когда хотят…
…Вести с фронта плохие. К западу от нас большевики взяли Мостовую, станцию железной дороги Ржев-Нелидово, что много южнее нас, так что мы стоим, далеко выступая, и вряд ли здесь удержимся. По этому поводу был разговор, мои повесили носы, но в победе не сомневаются, только видят, что это будет очень трудно и очень долго. Тут, очевидно, не хватает ни войск, ни техники. Куда делась немецкая авиация, танки, артиллерия — непонятно. Большевики во всем этом имеют перевес, а если и терпят потери, то и немцы несут очень тяжелые, отстаивая фронт… Теперь, узнав действительность, вижу, насколько тон газет и корреспондентов с фронта — фальшив и несправедлив: сплошной сахар и идеализация, которых на самом деле я и на грош не встречал…
…На фронте очень тяжело, постоянные случаи членовредительства. Солдаты бросают в снег пулемёты и патроны и не идут вперёд — и такие случаи не единичны. Большевики всё атакуют и положение наше невесёлое. Войска совершенно выдохлись, это видно по раненым, они совершенно деморализованы…