анию КГБ. В 1978 году Довлатов эмигрировал и поселился в США.
Довлатов писал простым и ясным языком. Его проза лаконична, лишена каких-либо украшений, в ней нет описаний сложных психологических коллизий, изысканных картин природы. Его персонажи говорят тем языком, который мы слышали на улицах и на кухнях коммунальных квартир, и который он услышал в эмигрантских кварталах Нью-Йорка.
Довлатов пил, как часто пьет по-черному разочарованный происходящим вокруг русский интеллигент, хотя его отец был еврей, а мать — армянка. Пьянство в его рассказах неотделимо от самого писателя, как оно, увы, до сих пор неотделимо от российского быта. Близко знавший Довлатова Александр Генис писал: «Сергей ненавидел свои запои и бешено боролся с ними. Он не пил годами, но водка, как тень в полдень, терпеливо ждала своего часа. Признавая ее власть, Сергей писал незадолго до смерти: „Если годами не пью, но помню о Ней, проклятой, с утра до ночи“».
«Жизнь коротка…»
За двенадцать лет жизни в эмиграции Довлатов издал двенадцать книг в США и Европе. В Нью-Йорке начал издавать газету на русском языке «Новый американец». Его прозу переводили на английский. Довлатов стал вторым после великого В. Набокова русским литератором, писавшим в престижном журнале «Нью-Йоркер». Однако много литературных наград при жизни он так и не получил. Ему была присуждена премия американского ПЕН-клуба за лучший рассказ 1986 года. Но от премии писатель отказался. По условиям конкурса, премия присуждалась неопубликованной вещи, а Довлатов предпочел опубликовать свои рассказы.
О своей жизни сам он написал так: «Я родился не в очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из Университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. А в Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. В моем родном Ленинграде построили дамбу. В моем любимом Таллине происходит непонятно что. Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой…».
Когда говорят, что литература — это зеркало жизни, то это в полной мере относится к Довлатову. Он писал только о том, что хорошо знал, — абсурдную жизнь советского человека и еще больший абсурд жизни мыкающегося за границей эмигранта. По сути дела, во всех своих произведениях Довлатов описывал свою собственную жизнь. Его «Зона» — записки лагерного надзирателя из войск МВД, в которых он служил. «Компромисс» — рассказ о жизни писателя в Эстонии и его работе журналистом. «Заповедник» — история его работы экскурсоводом в Пушкинских горах. «Наши», «Чемодан» — рассказ о своей семейной жизни и вывезенном за границу житейском скарбе.
Получилось так, что еще в юности, в армии он столкнулся с очень страшной стороной жизни. «Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая», — пишет он в «Зоне». И не отделяет себя от тех, кого он охранял.: «Мы были очень похожи и даже взаимозаменяемы».
Довлатов умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. В Петербурге на доме № 23 по улице Рубинштейна, в котором жил писатель, уже установлена мемориальная доска.
«Ни страны, ни погоста…»
В своих стихах лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский, как известно, писал, что «придет умирать» на Васильевский остров в родном Ленинграде. Однако умер он в Нью-Йорке, а был похоронен в Венеции…
…Вечер 27 января 1996 года Бродский, высланный до этого из СССР, проводил в своем доме в Нью-Йорке. Пожелав жене спокойной ночи, поэт сказал, что ему нужно ещё поработать, и поднялся к себе в кабинет. Утром, на полу в кабинете его и обнаружила жена. Бродский был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга. Инфаркт — констатировали врачи. Похоронили его на следующий день — в склепе на кладбище при храме Св. Троицы на берегу Гудзона. Впрочем, высказанное в стихах пожелание:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать
На Васильевский остров
Я приду умирать…
вполне могло быть исполнено. Но присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы Галины Старовойтовой — похоронить поэта на Васильевском острове — было отвергнуто.
Поэт и переводчик Илья Кутик рассказал, будто за две недели до своей смерти Бродский купил себе место в небольшой часовне на нью-йоркском кладбище по соседству с Бродвеем и составил достаточно подробное завещание. Однако это не подтверждается другими источниками, близкими к поэту, которые заявили, что Бродский не оставлял указаний относительно своих похорон и не покупал место на кладбище.
По словам вдовы Бродского итальянки Марии Соццани, «идею о похоронах в Венеции высказал один из его друзей. Это город, который, не считая Санкт-Петербурга, Иосиф любил больше всего. Кроме того, рассуждая эгоистически, Италия — моя страна, поэтому было лучше, чтобы мой муж там и был похоронен. Похоронить его в Венеции было проще, чем в других городах, например, в моем родном городе Компиньяно около Лукки. Венеция ближе к России и является более доступным городом».
Впрочем, желание быть похороненным на Сан-Микеле встречается в шуточном послании Бродского Андрею Сергееву:
Хотя бесчувственному телу
равно повсюду истлевать,
лишенное родимой глины,
оно в аллювии долины
ломбардской гнить не прочь. Понеже
свой континент и черви те же.
Стравинский спит на Сан-Микеле…
В 1997 году на кладбище Сан-Микеле в Венеции Иосифа Бродского похоронили во второй раз. Устроить могилу между могилами Стравинского и Дягилева, как собирались, оказалось невозможным — Бродский не был православным. Также отказало в погребении и католическое духовенство. В результате решили похоронить тело в протестантской части кладбища…
Становление поэта
А родился поэт в мае 1940 года в Ленинграде. Отец, вернувшись с войны, работал фотографом и журналистом в газетах. Мать была бухгалтером. В 1942 году после блокадной зимы его мать вместе с Иосифом уехала в эвакуацию в Череповец. Вернулись они в Ленинград в 1944 году. В 1947 году Иосиф пошёл в школу, но так ее и не закончил. После седьмого класса бросил учебу и стал работать учеником фрезеровщика на завод «Арсенал».
В автобусе утром я еду туда, где ждет меня страшная рожа труда.
[…] в конце ноября, в темень, слякоть и грязь, спросонья в нем едут, вахтеров боясь, угрюмые толпы с гнилыми зубами. Полощется ветер, злорадно смеясь.
В это время его семья получила жилье в «доме Мурузи». Этот большой доходный дом, изукрашенный в «мавританском» стиле, был построен для князя А. Д. Мурузи годах на участке, некогда принадлежавшем Н. П. Резанову, известному своим роковым плаванием в Калифорнию в 1803 году. Бродский жил в описанных им позднее «полутора комнатах» до самого отъезда из России. Там же до конца своих дней оставались его родители. Из окна своей комнаты с детства поэт видел Спасо-Преображенский собор. «Все детство я смотрел на его купола и кресты, на звонаря, на крестные ходы, на Пасхи, на заупокойные службы — сквозь окна, на факелы, на венки и жезлы центурионов, обильно украшавшие его белые стены, на легкий классический бордюр его карнизов», — вспоминал потом Бродский.
Безуспешно пытался поступить в школу подводников, а потом вдруг загорелся идеей стать врачом. Но поработав месяц помощником прозектора в морге при областной больнице, отказался от медицинской карьеры. Бродский трудился также истопником в котельной, матросом на маяке, рабочим в геологических экспедициях в Сибири. В то время такая работа была для него чуть не единственной возможностью вырваться из отупляющей рутины заводских будней.
Ступая неловко,
Шагом
ухожу навсегда.
Пахнет новенькая спецовка
Ветром свободы,
огнем труда.
В это время Бродский много читал, в первую очередь, поэзию, стал изучать английский и польский языки, а также начал писать стихи. 14 февраля 1960 года состоялось первое крупное публичное выступление Бродского на «турнире поэтов» в ленинградском Дворце культуры им. Горького с участием местных поэтов Кушнера, Горбовского и Сосноры.
Его биографы рассказывают, что во время поездки в Самарканд в декабре 1960 года Бродский и его друг, бывший лётчик Олег Шахматов, рассматривали план захвата самолёта, чтобы улететь за границу. Но осуществить этот план они не решились. 29 января 1961 года Бродский был задержан КГБ, но через двое суток был освобожден. Постепенно Бродский становится известным в среде ленинградских поэтов. В августе 1961 года в Комарове Евгений Рейн познакомил Бродского с Анной Ахматовой. Первым опубликованным стихотворением Бродского стала «Баллада о маленьком буксире», напечатанная в сокращенном виде в детском журнале «Костёр» в 1962 году.
Суд и ссылка
29 ноября 1963 года в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень». Ее авторы клеймили Бродского за «паразитический образ жизни». Началась травля поэта. Затем «Вечерний Ленинград» опубликовал подборку писем читателей с требованиями наказать «тунеядца Бродского».
13 января 1964 года его арестовали по обвинению в тунеядстве. Протокол судебного заседания был потом распространен в самиздате и переправлен на Запад, где его опубликовали.
Судья: А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт, поэт-переводчик.
Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?