И для нее впряжен.
Ярится Муха дюже,
Хотя она боярыня мелка,
И жестоко кричит на Лошака
За то, что он везет телегу неуклюже.
Раздулась барыня. Но есть и у людей
Такие господа, которые, и туже
Раздувшися, гоняют лошадей,
Которы возят их и коих сами хуже.
СОЛОВЕЙ И КУКУШКА
По мрачной нощи
Приятно воспевал на древе Соловей;
Еще прекрасняе тогда казались рощи
От песни сей.
Робята у дерев тут ветви отнимали,
Деревья свежие ломали
И песне Соловья нимало не внимали.
Кукушка говорит: «Ты пой или не пой,
Невнятен, Соловей, прохожим голос твой;
Такая песенка приятна не бывала.
А если я открою рот,
Так пенье в рощах сих пойдет наоборот».
Закуковала
И вóпит на суку.
Робята песню ту внимают
И прутья не ломают,
Да только лишь кричат за ней: «куку, куку».
Кукушке подражать не трудно:
Она поет не чудно.
С пастушкой шел пастух,
И стали зажимать от хорной песни слух.
Потом и Соловей запел; они внимают,
Увеселяя дух,
А те опять себе деревья тут ломают.
«Что? — спрашивал Кукушку Соловей,—
Не лучше ль песенка твоя моей?»
Достойной похвалы невежи не умалят,
А то не похвала, когда невежи хвалят.
ПОРЧА ЯЗЫКА
Послушай басенки, Мотонис, ты моей;
Смотри в подобии на истину ты в ней
И отвращение имей
От тех людей,
Которые ругаются собою,
Чему смеюся я с Козицким и с тобою.
В дремучий вшедши лес,
В чужих краях был Пес,
И, сограждан своих поставив за невежей,
Жил в волчьей он стране и во стране медвежьей.
Не лаял больше Пес: медведем он ревел
И волчьи песни пел.
Пришед оттоль ко псам обратно,
Отеческий язык некстати украшал:
Медвежий рев и вой он волчий в лай мешал,
И почал говорить собакам непонятно.
Собаки говорили:
«Не надобно твоих нам новеньких музык,
Ты портишь ими наш язык»,—
И стали грызть его и уморили.
А я надгробие читал у Пса сего:
«Вовек отеческим языком не гнушайся
И не вводи в него
Чужого ничего,
Но собственной своей красою украшайся».
ЧИНОЛЮБИВАЯ СВИНЬЯ
Известно то, что многим
Чины давно вошли в оброк четвероногим;
Калигулы коню великое давно
Достоинство дано;
Однако не одни лошадки
Имели таковы припадки,
Но многие скоты
Носили без плодов почетные цветы.
Взмурзилась и Свинья, чтоб ей повеличаться
И чином отличаться;
За чин-де более всего на свете чтут,
Так, точно главное достоинство все тут;
А без того была какая бы причина
Искать и добиваться чина?
Отказано Свинье; в ней кровь кипит:
Свинья свиньей храпит,
Свинья змеей шипит,
И от досады той не ест, не пьет, не спит.
О чем Свинья хлопочет!
Какой-то Философ то видит, и хохочет,
И говорит он ей: «Безумная Свинья!
Скажи, голубушка моя,
К чему названия Свинья пустого хочет?»
Она ответствует ему:
«К тому,
Чтоб было сказано когда о мне в банкете,
Как я войду в чины:
Превосходительной покушай ветчины».
Он ей ответствовал: «Коль нет меня на свете,
На что мне чин, душа?
Свинина же притом не чином хороша».
КАЛИГУЛИНА ЛОШАДЬ
Калигула, любовь к лошадушке храня,
Поставил консулом коня;
Безумну цесарю и смрадному маня,
Все чтут боярином сиятельна коня;
Превосходительством высоким титулуют;
Как папу в туфлю все лошадушку целуют;
В Сенате от коня и ржание и вонь.
По преставлении Калигулы сей конь,
Хотя высокого указом был он роду,
Не кажется уже патрицием народу,
И возит консул воду.
Невтон,
Не брав рецептами к почтению лекарства,
В почтеньи жил без барства,
В почтеньи умер он.
СТРЯПЧИЙ
Какой-то человек ко стряпчему бежит:
Мне триста, говорит, рублей принадлежит,
Что делать надобно тяжбою, кáк он чает?
А стряпчий отвечает:
«Совет мой тот:
Поди и отнеси дьяку рублей пятьсот».
ЗАЯЦ И ЛЯГУШКИ
Испуган Заяц и дрожит,
И из кустарника к болоту он бежит.
Тревожатся Лягушки,
Едва осталися в них душки,
И становятся в строй.
Великий, думают, явился им герой.
Трусливый Заяц их хотя не побеждает,
Однако досаждает:
«Я трус,
Однако без войны я дал Лягушкам туз».
Кто подлым родился, пред низкими гордится,
А пред высокими он, ползая, не рдится.
ОСЬ И БЫК
В лесу воспитанная с негой,
Под тяжкой трется Ось телегой
И, не подмазанна, кричит.
А Бык, который то везет, везя — молчит.
Изображает Ось господчика мне нежна,
Который держит худо счет,
По-русски — мот,
А Бык — крестьянина прилежна.
Страдает от долгов обремененный мот,
А этого не воспомянет,
Что пахарь, изливая пот,
Трудится и тягло ему на карты тянет.
ХВАСТУН
Шел некто городом, но града не был житель,
Из дальних был он стран,
И лгать ему талант привычкою был дан.
За ним его служитель,
Слуга наемный был, из города сего,
Не из отечества его.
Вещает господин ему вещанья новы
И говорит ему: «В моей земле коровы
Не менее слонов».
Слуга ему плетет и сам рассказен ков:
«Я чаю, пуда в три такой коровы вымя,
Слонихой лучше бы ей было дати имя.
Я думаю, у ней один полпуда хвост.
А мы имеем мост,
К нему теперь подходим.
По всякий день на нем диковинку находим.
Когда взойдет на срединý,
Кто в оный день солжет, мост тотчас разойдется,
Лишь только лжец найдется,
А лжец падет во глубину».
Приезжий говорит: «Коровы-то с верблюда,
А то бы очень был велик коровий хвост.
Слоновьего звена не взрютишь на три блюда.
А ты скажи еще, каков бишь ваш-ат мост?»
«А мост-ат наш таков, как я сказал, конечно».
«Такой имети мост,
Мой друг, бесчеловечно.
Коровы-то у нас
Поболе, как у вас.
А мост-ат ваш каков?» — «Сказал уже я это.
У нас же и зимой рекам весна и лето:
Нам
Мосты всегда потребны по рекам...»
«Коровы-то и здесь такие ж, как и там;
Мне только нá этот час ложно показалось,
А оттого-то все неловко и сказалось.
А мост-ат ваш каков?»
«Как я сказал, таков».
Приезжий говорил: «Коль это без обману,
Так я через реку у вас ходить не стану».
ПОРТНОЙ И МАРТЫШКА
Портной кроил,
Мартышка это примечает
И чает,
Искусства своего Портной не утаил.
Зачем-то он,
Скроив, и то и то оставив, вышел вон.
Мартышка ножницы Портного ухватила
И без него,
Не зная ничего,
Изрядно накутила,
И мнила так она, что это ремесло
От знания ея не уросло.
Зверек сей был ремеслоборец:
Портной — пиит, а он — негодный рифмотворец.
ДЕРЕВЕНСКИЕ БАБЫ
Во всей деревне шум,
Нельзя собрати дум,
Мешается весь ум:
Шумят сердиты бабы.
Когда одна шумит,
Так кажется тогда, что будто гром гремит.
Известно, голоса сердитых баб не слабы.
Льет баба злобу всю, сердитая, до дна,
Несносно слышати, когда шумит одна.
В деревне слышится везде Ксантиппа древня,
И зашумела вся от лютых баб деревня.
Вселенную хотят потрясть.
О чем они кричат? — Прискучилось им прясть,
Со пряжей неразлучно
В углу сидети скучно
И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.
Хотят они пахать.
Иль труд такой одним мужчинам только сроден?
А в поле воздух чист, приятен и свободен.
«Не нравно,— говорят,— всегда здесь быть:
Сиди,
Пряди
И только на углы избы своей гляди.
Пряди и муж, когда сей труд ему угоден».
Мужья прядут,
А бабы все пахать и сеяти идут.
Бесплодны нивы, будто тины,
И пляшет худо вертено.
В сей год деревне не дано
Ни хлеба, ни холстины.