Дурак,
Однако многие не видят ясно врак.
Обманщик — вякай,
Безумец — такай,
Что хочешь, то набрякай,
В поход
Весь ломится народ;
Уставилися все смотреть туда, откуда
Из матери ийти лежит дорога чуда.
Все бредит, мучится, кричит, ревет Гора:
Родить пора.
Рабята говорят: «Страшней того не ведя;
Слона
Или медведя
Родит она».
А люди в возрасте, наполненны обманом,
Поздравить чаяли родильницу с Титаном.
Но что родилось бишь?
Мышь.
ШУБНИК
На денежки оскалив зубы,
На откуп некто взял народу делать шубы.
Сломился дуб:
Скончался откупщик, и шуб
Не делает он боле.
Так шубы брать отколе?
А шубников уж нет, и это ремесло
Крапивой заросло.
Такую откупом то пользу принесло.
ЛИСИЦА И ТЕРНОВНЫЙ КУСТ
Стоял Терновный куст.
Лиса мошейничать обыкла.
И в плутни вникла:
Науку воровства всю знает наизусть.
Как сын собачий
Науку о крючках,
А попросту — бессовестный подьячий.
Лисице ягоды прелестны на сучках,
И делает она в терновник лапой хватки,
Подобно как писец примается за взятки.
Терновный куст
Как ягодой, так шильем густ,
И колется; Лиса ярится,
Что промысел ее без добычи варится.
Лисица говорит Терновнику: «Злодей!
Все лапы исколол во злобе ты своей».
Терновник отвечал: «Бранись, как ты изволишь.
Не я тебя колю — сама себя ты колешь».
Читатель! знаешь ли, к чему мои слова?
Каков Терновный куст, сатира такова.
ОСЕЛ ВО ЛЬВОВОЙ КОЖЕ
Осел, одетый в кожу львову,
Надев обнову,
Гордиться стал
И, будто Геркулес, под оною блистал.
Да как сокровищи такие собирают?
Мне сказано: и львы, как кошки, умирают.
И кожи с них сдирают.
Когда преставится свирепый лев,
Не страшен левий зев
И гнев;
А против смерти нет на свете обороны.
Лишь только не такой по смерти львам обряд:
Нас черви, как умрем, едят,
А львов едят вороны.
Каков стал горд Осел, на что о том болтать?
Легохонько то можно испытать,
Когда мы взглянем
На мужика,
И почитати станем
Мы в нем откупщика,
Который продавал подовые на рынке
Или у кабака,
И после в скрынке
Богатства у него великая река,
Или ясней сказать, и Волга и Ока,
Который всем теснит бока
И плавает, как муха в крынке,
В пространном море молока;
Или когда в чести увидишь дурака,
Или в чину урода
Из сама подла рода,
Которого пахать произвела природа.
Ворчал,
Мычал,
Кричал,
На всех сердился,—
Великий Александр толико не гордился.
Таков стал наш Осел.
Казалося ему, что он судьею сел.
Пошли поклоны, лести
И об Осле везде похвальны вести;
Разнесся страх,
И все перед Ослом земной лишь только прах;
Недели в две поклоны
Перед Ослом
Не стали тысячи, да стали миллионы
Числом.
А все издалека поклоны те творятся:
Прогневавшие льва не скоро помирятся,
Так долг твердит уму —
Не подходи к нему.
Лисица говорит: «Хоть лев и дюж детина,
Однако ведь и он такая же скотина,
Так можно подойти и милости искать;
А я то ведаю, как надобно ласкать».
Пришла и милости просила,
До самых до небес тварь подлу возносила.
Но вдруг увидела, все лести те пропев,
Что то Осел, не лев.
Лисица зароптала,
Что вместо льва Осла всем сердцем почитала.
ЛИСИЦА И СТАТУЯ
К Елизавете Васильевне Херасковой
Я ведаю, что ты парнасским духом дышишь,
Стихи ты пишешь.
Не возложил никто на женский разум уз;
Чтоб дамам не писать, в котором то законе?
Минерва — женщина, и вся беседа муз
Не пола мужеска на Геликоне.
Пиши! Не будешь тем ты меньше хороша:
В прекрасной быть должна прекрасна и душа.
А я скажу то смело,
Что самое прекраснейшее тело
Без разума — посредственное дело.
Послушай, что тебе я ныне донесу
Про Лису.
В каком-то Статую нашла она лесу;
Венера то была работы Праксителя.
С полпуда говорит Лисица слов ей, меля.
«Промолви, кумушка»,— Лисица ей ворчит,
А кумушка молчит.
Пошла Лисица прочь, и говорит Лисица:
«Прости, прекрасная девица,
В которой нет ни капельки ума;
Прости, прекрасная и глупая кума».
А то ты ведаешь, Хераскова, сама,
Что кум таких довольно мы имеем,
Хотя мы дур и дураков не сеем.
ЗМЕЯ И ПИЛА
Не устремляйтеся того критиковать.
Кого немножечко трудненько подковать:
Все ваши сборы
И наплетенны вздоры
Не сделают ему малейшего вреда,
А вам наделают примножество стыда.
Змея нашла Пилу, зверок ее то взгляду;
Змея не думает усердно ни о ком
И не скупится тратить яду —
Грызет Пилу и лижет языком.
Что больше вкруг Пилы она, яряся, вьется,
И, проливая кровь потоком из себя,
Пилу губя,
Кровь собенну за кровь чужую почитает
И кровью тает.
Пилу пилит,
Язык болит,
Истрескалися губы.
Увидела Змея, переломавши зубы,
Что тронута она была,
А не Пила.
ФЕБ И БОРЕЙ
С Бореем был у Феба разговор,
Иль паче спор,
Кто больше сил из них имеет
И больше властвовать умеет.
Проезжий на коне — холодноват был час —
Накинул епанчу проезжий. Крышка греет,
И есть у нас
Указ,
Во время холода теплей прикрыться
И никогда пред стужей не бодриться:
Ее не победишь,
Себе лишь только повредишь.
«Противу холода неможно умудриться,—
Сказал Борей.— Смотри, с проезжего хочу
Я сдернуть епанчу,
И лишек на седле я в когти ухвачу».
А Солнце говорит: «Во тщетной ты надежде.
А если я хочу,
Так эту епанчу
Сниму я прежде.
Однако потрудися ты
И сделай истину из бреда и мечты».
Борей мой дует,
Борей мой плюет,
И сильно под бока проезжего он сует;
Борей орет,
И в когти епанчу берет,
И с плеч ее дерет.
Толчки проезжий чует
И в нос, и в рыло, и в бока;
Однако епанча гораздо жестока —
Хлопочет
И с плеч идти не хочет.
Устал Борей
И поклонился ей!
Вдруг солнце воссияло,
И естество другой порядок восприяло:
Нигде не видно туч,
Везде златой играет луч;
Куда ни возведешь ты взоры,
Ликуют реки, лес, луга, поля и горы.
Проезжий епанчу долой с себя сложил,
И, сняв, о епанче проезжий не тужил.
Репейник хуже райска крина.
О чем я в притче сей, читатель, говорю?
Щедрота лютости потребнее царю:
Борей — Калигула, а Феб — Екатерина.
СОБАКА И ВОР
Старый обычай и давняя мода —
Были б ворота всегда на крепи;
В доме всегда у приказного рода
Пес на часах у ворот на цепи.
Дворник, забывшись, не запер калитки,
Следственно, можно втереться во двор;
В вымыслах мудрые остры и прытки,
Входит мудрец тут, а именно — вор.