Ну не хочу и не хочу!»
Поджавши хвост, повеся вниз головку,
Пошел Кот бедный прочь;
Опять пришел назад, провел у норки ночь;
Не только говорил — и плакал, но плутовку
Никак не мог он убедить,
Чтоб вышла, показала глазки —
Напрасно было все: как слезы, так и ласки.
Решился наконец ее он подарить
И говорит: «Послушай,
Вот, милая, тебе ветчинный свежий жир,
Голландский лучший сыр,
Конфеты... я уйду; ты без меня покушай...»
Сказал, дары свои у норки положил.
Вздохнул и скрылся.
Назавтра Кот опять с гостинцами явился,
И с месяц каждый день к жестокой он ходил.
Чего он ей ни говорил!
Чего, чего ни приносил!
Но тщетно все — любить его Мышь не хотела,
Или хотела, да не смела.
А Кот
Совсем уж стал не тот:
Разбоем он не занимался;
По крышам, чердакам, анбарам не таскался,
Мышей и крыс не ел;
Ужасно похудел,
Чуть ноги волочил и так, как тень, шатался.
К возлюбленной его дошла о том молва,
Неопытная удивилась;
От жалости едва-едва
Она не прослезилась!
Но на свидание с зубастым не решилась,
Хотя и слышала, что скоро он умрет.
Вот наконец приходит к норке Кот.
Чуть дышит! В чем душа! Совсем доска доскою!
«В последний раз тебя, мой свет, я беспокою,—
Так говорит губитель прежний крыс,—
Ты на меня не осердись:
Грешно и на врагов пред смертью их сердиться,
Пришел с тобою я проститься.
Что делать, если я любимым быть не мог!
По крайней мере, я умру теперь у ног
Твоих... прости!..» С сим словом протянулся...
Лежит час, два — не смеет и дохнуть.
Вот Мышке вздумалось на мертвеца взглянуть,—
Из норки выползла... поближе — Кот очнулся,
Как тигр, на бедную прыгнул,
Когтями так ее давнул,
Что только пискнула, и поминай как звали![24]
С отчаянья, с печали
Не знал, что делать, Кот;
Вот Мышку в зубы он берет,
Потом перед себя кладет...
Глядит, как Сибарит на статую Венеры.
Глядел, глядел,
Да всю и съел,—
Опять стал есть мышей, опять он растолстел!
Всего противней мне Тартюфы-лицемеры!
О, как бы я был рад,
Когда бы поскорей они попали в ад!
КУПЕЦ МОШНИН
В Калуге был купец Мошнин,
Нет, именитый гражданин.
Торговлю отправлял он многие уж годы,
Не знал, что есть наклад, а только богател.
Чего он не имел?
Суконны фабрики, чугунные заводы,
С которых получал великие доходы;
Деревни сыновьям с чинами покупал,
И всякий перед ним поклоны в пояс клал.
Все деньги у него, как в банке, занимали.
Однако же они в долгах не пропадали;
Прикащики его отнюдь не воровали;
Возьмет ли откуп иль подряд,
Наверное найдет тут клад!
За то его и называли
В Калуге колдуном.
Жил очень хорошо, как чаша, полон дом!
Держал открытый стол, давал пиры и балы;
Обедать ездили к нему и генералы.
Приятель Мошнину купец был Бородин.
Вот как-то, подгуляв, один с ним на один
Тот искренне ему признался,
Что счастию его в торговле удивлялся.
Мошнин расхохотался
И наконец сказал: «Послушай, брат Семен,
Всегда тот счастлив, кто умен.
Знай, я, не испытавши броду,
Не суюсь в воду:
Есть разум у меня, и оттого богат;
Убытков не несу, зато я осторожен!»
Лет через шесть попал наш умник в магистрат—
Не в члены, а в тюрьму! За что ж? был много должен;
Остался только лишь на нем кафтан один,
И он почти мирским питался подаяньем.
В то время с ярманки приехал Бородин;
Идет к нему и с состраданьем,
С слезами говорит: «Что сделалось с тобой!»
«Судьба!» — тот отвечал. А вот какой судьбой
Мошнин-бедняжка разорился:
При откупах погорячился
И всех соперников своих он победил,
Да после миллион за это заплатил.
Должник его себя тут объявил банкрутом;
Прикащик сделался из честного вдруг плутом;
Один сынок деревню промотал;
Другой сто тысяч проиграл,
А кажется, он их как должно воспитал!
К тому ж за молодой второй своей женою
Заводы укрепил, хоть в ней нашел врага
И получил еще на старости рога.
Судьба! Судьба всему виною!
Вот так-то в счастии гордимся мы умом;
В несчастии вину всю на судьбу кладем.
СЛЕЗЫ КАЩЕЯ
Не знаю точно кто, а проповедник славный,
Платон, Леванда ли, иль кто-то с ними равный,
Однажды в пост великий говорил
О милостыне поученье
И слушателей всех привел во умиленье.
Кащей у кафедры стоял и слезы лил.
Знакомый у него спросил:
«Да что за удивленье!
Ты плачешь, кажется?» — «Как слез не проливать!
Я эту проповедь вовек не позабуду».
«Что ж? Станешь ли убогим подавать?»
«Нет, милостыню сам просить теперь я буду».
КАРЕТА И ЛОШАДИ
Ах! Если бы хотя под старость дал мне бог
Местечко где-нибудь такое,
Где б мог остаток дней я провести в покое,
Где б взятки брать иль красть я мог,—
Клянуся честию и совестью моею,
Уж дал бы знать себя! Что? Скажут, не умею?
Пустое! Выучусь, лишь только захочу,
Да многих, может быть, еще и поучу.
Взгляните: грамоте иные не умеют,
А как живут! Как богатеют!
Вот главное: иметь не надобно стыда.
Отставят? Отставляй, и это не беда:
Коль наживу полмиллиона,
В отставку сам тогда пойду без пенсиона.
Рассказывал один знакомый мне купец
(Не здешний и теперь едва ли не покойник),
Что в городе у них советник был делец,
Великий взяточник, невежда и законник:
Указ прибравши на указ,
Оправит всякого за денежки как раз.
Когда напишет сам экстракт, определенье,
Хоть юрисконсультам отдай на рассмотренье:
В законах пропуска, ей-богу, не найдут,
А дела не поймут!
Так спутает, так свяжет
И белым наконец вам черное покажет.
Кто больше даст ему, тот у него и прав;
А там в глаза ругай, он ничего не скажет,
Такой имел уж нрав!
Проситель подарил советнику карету;
Соперник же, узнав о том через людей,
Не знаю, по чьему совету,
Прислал к советнику четверку лошадей.
Он принял их, и я бы сделал то же.
Как четверня была кареты подороже,
То в пользу лошадей и сделан приговор.
Объявлено истцу с ответчиком решенье.
Вот вечером катит к советнику на двор
Бедняк, что потерял с каретою именье.
В сердцах кричит ему: «Бездельник! Шельма! Вор!
Ты обманул меня; отдай мою карету».
«Да, как не так!» — «И совести-то нету!
Отдай; в присутствии при всех я расскажу».
«Так что ж?» — «Свидетелей представлю, докажу;
К присяге ведь тебя притянем».
«Пожалуй, присягать мы станем».
«Ты взял карету, взял?» — «Ну что же, взял так взял!»
«А чалых четверню кто, кто к тебе прислал?»
«Соперник твой, на нем ищи своей потери:
Ведь чалые свезли карету со двора.
Однако ужинать пора.
Прощай, вот бог, вот двери!»
ДОГАДЛИВАЯ ЖЕНА
Предвидя свой конец, Петр-лавочник в грехах
Духовному отцу признался,
И смерти дожидался.
Жена стоит пред ним в слезах.
«Не плачь,— он ей сказал,— Дуняша!
Ты знаешь, сколько нам приносит лавка наша;
Беда, коль отойдет от нас теперь Кузьма;
Выдь замуж за него, людских речей не бойся...»
«Ох! батюшка, не беспокойся:
Я это думала давно уж и сама».
ПЬЯНИЦА
Пьянюшкин, отставкой квартальный,
Советник титулярный,
Исправно насандалив нос,
В худой шинелишке, зимой, в большой мороз,
По улицам шел утром и шатался.
Навстречу кум ему, майор Петров, попался.
«Мое почтение!» — «А! Здравствуй, Емельян
Архипович! Да ты, брат, видно,
Уже позавтракал! Ну, как тебе не стыдно?
Еще обеден нет, а ты как стелька пьян!»
«Ах! Виноват, мой благодетель!
Ведь с горя, мой отец!» — «Так с горя-то и пить?»
«Да как же быть!
Вот бог вам, Алексей Иванович, свидетель:
Есть нечего; все дети босиком;
Жену оставил я с одним лишь пятаком.
Где взять? Давно уже без места я, несчастный!
Сгубил меня разбойник пристав частный!
Я до отставки не пивал:
Спросите, скажет весь квартал.
Теперь же с горя как напьюся,
То будто бы развеселюся».
«Не пей, так я тебе охотно помогу».