сотворим, нашему стоят во множественном числе. По мнению научной библейской критики, это одно из многих мест в библии, где сохранились следы древнего еврейского политеизма. Кстати, то же самое можно сказать и о том слове, которое по-русски передано словом бог: в оригинале стоит также форма множественного числа элохим, которое точнее следовало бы перевести боги. Православные богословы толкуют это место как одно из доказательств троичности бога, еретики против этого возражали.
Автор «Просветителя» рассуждает: «Егда восхоте бог сотвори Адама, рече: сотворим человека по образу нашему и подобию. Почто не рече: сотворю, но сотворим? Того ради рече сотворим…, яко не едино лице божество есть, но трисоставно. А еже по образу, а не по образам — едино существо являет св. Троица. „Сотворим, рече, человека“. Кому глаголет? Не явственно ли есть, яко ко единородному сыну своему и Слову рече и Святому духу…».
Защитникам церковного православия, видимо, не всегда удавалось уклониться от дискуссий, а при этом обычно обнаруживалось, что еретики лучше подготовлены к спору, более начитаны в богословской литературе. «Люди у нас простые, не имеют по обычным книгам говорити», — жалуется Геннадий в упомянутом выше послании.
Апологетам православия поневоле пришлось и самим взяться за перечитывание библейских книг, но вместе с тем обратиться к опыту идеологической борьбы с еретиками, накопленному католиками. Тот же Геннадий, который требовал, чтобы на соборе не вести дискуссии с еретиками, в другом послании к архиепископу ростовскому Иоасафу настоятельно запрашивал последнего, нет ли у него самого или в каком-нибудь из подведомственных ему монастырей ряда нужных книг, и далее следует перечисление: «Силивестр папа Римскы, да Афанасей Александрейскы, да слово Козмы прозвитера на новоявльшуюся ересь на богумилю, да Послание Фотея патриарха ко князю Борису Болгарскому, да Пророчьства, да Бытия, да Царства, да Притчи, да Менандр, да Иисус Сирахов, да Логика, да Дионисей Ареопаг? Зане ж те книги у еретиков все есть».
Надо думать, что ни Геннадию, ни его ближайшему окружению и в голову не приходило видеть в своих действиях некое предательство интересов православия и «капитуляцию» перед католичеством. Борьба с еретиками велась продуманно, сознательно и самостоятельно. По инициативе Геннадия Новгородского и под его присмотром было переведено «антиеретическое» сочинение католического автора Де Лира. Одновременно с этим переводом и, несомненно, также по заданию архиепископа его сотрудники сделали и некоторые другие переводы; появились также самостоятельные произведения, написанные, по выражению И. Е. Евсеева, «в духе католических тенденций».
Работа по составлению Геннадиевского свода была закончена к 1499 г.
Что касается геннадиевской «справы» библейского текста, то показательным является тот факт, что на протяжении последующих двух столетий ее результаты не вызывали решительно никаких сомнений в смысле их верности православию. Новгородско-геннадиевский свод был принят московской православной церковью и получил полное признание. Его текст лег в основу всех последующих изданий церковнославянской библии. В начале XIX в. церковный писатель, епископ Филарет (Гумилевский), оценивая деятельность Геннадия, отозвался о нем как о «знаменитом оберегателе и защитнике православия», а об изданном им своде — как о «драгоценной Библии». Еще век спустя профессор духовной академии И. Е. Евсеев охарактеризовал Геннадиевскую библию как «средоточие и высшее завершение всей библейской деятельности на славянской почве…, произведенном энергией и благочестивым домыслом одного из самых мощных и пламенных архипастырей XV века». А между тем тот же Евсеев и ряд других исследователей обнаружили в Геннадиевской библии ряд «теневых сторон».
И. Е. Евсеев упрекал Геннадия в «измене исконному каноническому составу славянской библии», а также в том, что «без внимания были оставлены безусловно лучшие из всех библейских славянских переводов — переводы кирилло-мефодиевской школы». Между тем эти древнейшие переводы, «забракованные Геннадиевским сводом», более точно воспроизводили греческий оригинал и были чище по языку, чем те, которые оказались под рукою у составителей свода.
Еще в середине XIX в. А. В. Горский и К. И. Невоструев в «Описании славянских рукописей Московской синодальной библиотеки» дали очень подробную и разностороннюю характеристику трех списков Геннадиевской библии, хранившихся в библиотеке.[36] Авторы «Описания» отметили крайнюю пестроту и неравноценность переводов, вошедших в свод. Особенно низкую оценку они дали переводам с латинского, обнаружившим не только плохое знание переводчиком (или переводчиками) латыни, непонимание многих латинских слов, оборотов и даже этимологических форм, но также слабое владение славянским языком, в котором тоже допущено много грубых ошибок. По ряду признаков Горский и Невоструев определили, что эти переводы с латинского были сделаны не ранее конца XV в., то есть одновременно с составлением свода и, по-видимому, специально для включения в последний.
Что касается переводов с греческого языка, вошедших в состав Геннадиевской библии, то и они оказались весьма разнородными. Одни вошли в свод из списков библейского текста, не сопровождаемого толкованиями, — Пятикнижие, книги Иисуса Навина, Руфь, Судий, Царств, а также Псалтырь, Притчи Соломоновы, Экклезиаст, книга Иисуса сына Сирахова. Но бо́льшая часть оказалась заимствованной из «толковых книг». А. В. Михайлов отмечает: «Текст книг, извлеченный из толкований, при всей его древности, в качестве источника кирилло-мефодиевской старины, не мог внушать доверия как текст, по которому должна была непременно пройти рука переводчика толкований, даже если бы он воспользовался готовым славянским переводом библейского текста, то есть мефодиевским, что исследователю, однако, тоже неизвестно, за отсутствием подходящего критерия».[37]
Но и переводы первой группы тоже оказались далеко не одинаковой ценности. К числу «самых древних и самых ценных переводов» Горский и Невоструев отнесли Пятикнижие и Псалтырь, книги Иисуса Навина и Руфь. Перевод четырех книг Царств авторы «Описания» оценили как совершенно неудовлетворительный, в котором многие места, даже не совсем трудные, переведены «темно или превратно», многие греческие слова оставлены без перевода. «Не совсем вразумительным и верным» оказался также вошедший в Геннадиевский свод перевод Песни песней и некоторые другие.
Кроме того, в исследованных Горским и Невоструевым книгах обнаружилось множество ошибок и описок, связанных в одних случаях с невнимательностью переписчиков, в других — со слепым доверием к испорченному оригиналу.
Работа Горского и Невоструева была для своего времени образцовым трудом, сыгравшим важную роль в истории славяно-русской письменности. Однако позднейшие исследователи приняли далеко не все выводы авторов по Геннадиевской библии. А. В. Михайлов, в частности, недоумевал, почему Горский и Невоструев, которым, несомненно, были известны самые древние списки ряда книг Священного писания (например, две рукописи из книгохранилища Троице-Сергиевской лавры), умолчали о них и не провели сопоставления с текстом Геннадиевского свода? «Следует удивляться, — пишет А. В. Михайлов, — почему они ими не воспользовались и даже на них не указывали, как будто бы этот древнейший текст Осьмикнижия им был совсем не известен, чего, однако, никак нельзя предполагать, особенно в отношении Горского. Умолчание об этом тексте было словно вынужденное и зависело от какого-то внешнего воздействия, не имеющего ничего общего с научными требованиями». Но, выразив таким образом недоумение, А. В. Михайлов немного ниже прямо указывает на действительную причину непонятного поведения авторов «Описания», которая вправду ничего общего с наукой не имела. Оказывается, в их работу вмешался всемогущий в то время московский митрополит Филарет (Дроздов). Он прямо запретил Горскому и Невоструеву изучать Лаврский список. И понятно почему. «Текст этого списка, — пишет А. В. Михайлов, — своеобразный и резко отличается от Геннадиевского свода во многих отношениях. Тем интереснее он, конечно, должен был казаться в глазах исследователя». Но как раз то, что могло показаться интересным глазам ученого, было противно интересам высокопоставленного представителя православного богословия. Научное описание Лаврского списка сразу обнаружило бы его бо́льшую древность по сравнению с Геннадиевским текстом, а это, несомненно, отрицательно отразилось бы на авторитете последнего, что для русской православной церкви было совсем нежелательно.
Новгородско-московская ересь была разгромлена, конечно, не в богословских дискуссиях. В конце концов, руководство православной церкви поступило именно так, как рекомендовал Геннадий Новгородский. В 1504 г. был созван церковный собор, осудивший еретиков, а затем ересь задушили пытками и казнями. Правда, самому Геннадию уже не пришлось принять непосредственного участия в торжестве официального православия — за год до этого он попался на взяточничестве. И до этого знаменитый «сберегатель православия» был известен как «мздоимец», бравший деньги от священников за «поставление» их на должность. Но тут он, видимо, переступил все границы и, по словам летописи, «начят мьзду имати у священников от ставления наипаче перваго». По приказанию великого князя Ивана III и митрополита московского Геннадий был отставлен от митрополичьей кафедры, перевезен в Москву в Чудов монастырь, где в 1506 г. скончался. Впрочем, скандальный конец карьеры новгородского владыки не помешал русской православной церкви позже причислить Геннадия к лику святых.
Максим Грек, его переводы и исправления «святых» книг
В первой половине XVI в. и в Москве была сделана попытка навести порядок в деле исправления «святых» книг, попытка, которая отчасти также обусловливалась полемическими задачами церкви в борьбе про