[39] Однако, мы видели, что враги Максима Грека, не будучи в состоянии возразить ему «по делу», научно оспорить основательность его исправлений в священных книгах, и не пытались это сделать. Они нашли «нефилологический» способ заставить его замолчать, упрятав на много лет в монастырскую темницу.
Начало печатания библейских книг в Москве.Первопечатный Апостол 1564 г.
Ранее говорилось, что идея о Москве как о третьем Риме, центре и оплоте восточного православия после падения Византии, получила довольно широкое распространение еще при Иване III и отце его Василии. В середине XVI в., после того как Московское государство окрепло и выросло, присоединив к себе обширные территории на севере, а на востоке и юге целые царства — Казанское и Астраханское, претензии русской церкви на первенствующую роль в православном мире усилились. И хотя по традиции русское духовенство продолжало признавать своим главой константинопольского патриарха, во внутренней жизни своей оно действовало самостоятельно, а в некоторых случаях даже противопоставляло себя грекам. Выражением этого факта была, например, политика русской церкви в вопросе о канонизации святых. «Подобно тому, — пишет М. Н. Тихомиров, — как греческая церковь неохотно признавала чужих негреческих святых, так и русская церковь теперь вводила в свой пантеон только своих соотечественников».[40] На соборах 1547 и 1549 гг. был канонизирован ряд святых русского происхождения и утверждены общероссийские и местные праздники в их честь. В связи с этим разрослась в Москве обширная так называемая «житийная» литература — «жития» святых. В эти же годы по инициативе московского и всея Руси митрополита Макария была предпринята огромная работа по собранию «всех книг, чтомых на Руси». Это собрание составило 12 томов и включило в себя, помимо «житий», множество других произведений как религиозного, так и светского характера, частью переводных, но также оригинальных памятников русской литературы, отредактированных соответствующим образом. Свод получил название «Великие Четьи Минеи» (месячные чтения) и имел «откровенно охранительный характер: создать для русского читателя строго очерченный и санкционированный церковью круг чтения»[41] в духе прославления единого централизованного русского государства как оплота мирового православия и русской церкви как единственной хранительницы истинного христианства.
В 1551 г. Иван IV в согласии с митрополитом Макарием созывает собор высшего русского духовенства, который позже вошел в историю под названием Стоглавого собора, потому что сборник его постановлений состоял из 100 глав. В предисловии к этому сборнику указаны цели собора: «Царь Иоанн… с теплым желанием подвижется не токмо устроением земским, но и храмов церковных исправлением». От имени царя собору представлялось 69 вопросов, по которым следовало вынести решения, и одним из самых настоятельных и острых был, пожалуй, вопрос об исправлении «божественных книг». В нем констатировалось, что «божественные книги писцы пишут с неправленных переводов, а, написав, не правят же, опись к описи прибывает и недописи и точки непрямые, и по тем книгам в церквах божиих чтут и поют и учатся и пишут с них, что о сем небрежении о великом нашем нерадении от бога будет по божественным правилом».[42] Перед собором, таким образом, был прямо поставлен вопрос о неисправности богослужебной литературы.
Судя по всему, организаторы Стоглавого собора, в частности, митрополит Макарий и царь Иван Грозный, должным образом оценили обстановку и влияние охранителей «древлего благочестия» и «древлеписьменных» книг. Оба они, и царь, и митрополит, были, несомненно, сторонниками унификации церковной жизни вообще и желали, в частности, навести известный порядок в религиозной литературе. Их взгляды по этому вопросу в каких-то отношениях приближались к взглядам Максима Грека. Некоторые исследователи усматривают в постановке и решении ряда вопросов на соборе 1551 г. косвенное влияние Максима Грека, но, как отмечает митрополит Евгений (Болховитинов), «даже никто не упомянул о нем на Стоглавом соборе, бывшем за пять лет до его кончины, на коем в главе V и XXVI более всего занимались предписаниями об исправлении книг церковных». Церковный автор прямо утверждает, что это следует объяснить опасением перед «раскольниками и суеверами», как он именует противников исправления книг. По мнению Евгения, именно для того, «чтобы отклонить от себя ненависть суеверов и раскольников, незадолго до этого ополчившихся на Максима Грека и его заточивших за обличение их, митрополит не сам открыл собор, а сочинены были от лица царского, во-первых, трогательная речь и сперва 37, а потом еще 32 вопроса и предложения Собору».
Собор 1551 г., несомненно, сыграл значительную роль в унификации церковной жизни, но он же выявил решительное преобладание консервативной, «охранительной» партии. Так, собором были признаны единственно допустимыми двуперстное крестное знамение, «сугубая аллилуйя», восьмиконечный крест и ряд других особенностей, ставших традиционными в русском православии и отличавших его от обрядовой практики греческой и других православных церквей. По вопросу же об исправлении церковных книг Стоглавый собор вынес следующее постановление:
«Протопопом и старейшим священником со всеми священники в коемждо граде во всех святых церквах дозирати Священных книг, святых Евангелий и Апостол и прочих святых книг, их же соборная церковь приемлет; и которые обрящутся неправлены и описьливы, те все с добрых переводов исправливати соборне. А которые писцы по городам книги пишут, и им велели писати с добрых переводов, да написав правити, потом же бы продавати; а не правив бы книг не продавати. А который писец, написав книгу, продаст не исправив, и тем возбраняти с великим запрещением. А кто у него неисправленную книгу купит, и тому потомуж возбранити с великим запрещением, чтобы впредь так не творили. А вперед таковые обличени будут, продавец и купец, и у них те книги имати даром без всякого зазору, да исправив отдавати в Церкви, которые будут книгами скудны».
Возможно, в основу этого постановления легли предложения того же Макария и его окружения; отметим, однако, что о сверке с греческими списками в постановлении даже не упоминается. И, скорее всего, как сторонники, так и противники исправления книг хорошо понимали невыполнимость постановления собора. Всем было ясно, что в обычном случае ни протопоп, ни благочинный не в состоянии самолично решить вопрос об исправности или неисправности той или иной книги или о сверке ее с «добрым переводом». Да и где было взять достаточное количество исправных книг для сверки? В послесловии к печатному изданию Апостола 1564 г. упоминается, что когда для новопостроенных церквей в Москве и в других русских городах, а особенно в недавно присоединенном городе Казани и казанской земле понадобились богослужебные книги, и царь Иван Васильевич «повеле святые книги на торжищах куповати и в святых церквах полагаги, Псалтыри, Евангелия и Апостолы и прочая святая книги, в них же мали обретошася потребни, прочии же вси растлени от преписующих ненаученых сущих и не-искуссных в разуме, ово же и неисправлением пишущих». Но, ставя на соборе 1551 г. вопрос о неисправном состоянии «святых» книг, царь Иван Васильевич, митрополит Макарий и те, кто придерживались их взглядов, как кажется, преследовали еще и другую цель.
Исследователи давно обратили внимание на то, что ни в вопросах царя собору, ни в постановлениях Стоглава не получила никакого отражения возможность унифицировать богослужебную литературу — введением книгопечатания. Еще в конце XV в. в Кракове существовала типография некоего Феоля, где печатались богослужебные книги на славянском языке. Почти в те же годы началось печатание славянских книг в Венеции и Черногории. В начале XVI в. Франциск Скорина издал библию на белорусском языке. Печатные книги, несомненно, давно проникали в Россию и не только на славянском языке, но и на латинском, греческом — последние, может быть, еще раньше, чем славянские. Создатели Геннадиевского свода, как уже упоминалось, использовали наряду с рукописными материалами и печатные — латинскую Вульгату, немецкую библию.
Если Россия до середины XVI в. не имела книгопечатания, то это следует объяснить, прежде всего, сопротивлением консервативно настроенных слоев духовенства, а также «приверженных к древлеписьменным книгам» из мирян. Здесь уместно вспомнить, как Ф. Энгельс объяснял первоначально отрицательное отношение церковников к книгопечатанию. Изготовление рукописных книг в средние века было, как правило, делом духовного сословия. С изобретением типографского станка дело это перешло в руки государства или частных лиц: «В результате изобретения книгопечатания и роста потребностей все более расширяющейся торговли, — писал Энгельс, — оно (духовенство) лишилось монополии не только на чтение и письмо, но и на более высокие ступени образования». Следует учитывать также, что для определенных слоев духовенства переписывание книг было источником дохода, а не только «душеспасительным» занятием. Наконец, существовала еще одна причина настороженного и подозрительного отношения «охранителей» к печатным книгам: в ряде славянских изданий, проникавших в Россию с Запада, можно было усмотреть католические и протестантские влияния. Есть сведения, что Франциск Скорина сам (или кто-то другой по его поручению) в 20-е годы XVI в. посетил Москву и привез с собой изданные на «русском» языке книги Священного писания. Но в Москве он был встречен враждебно, а книги по приказу князя сожгли. Известно также, что в 1552 г. датский король Христиан III предложил прислать в Москву своего печатника Ганса Миссенгейма. В послании Ивану IV он писал, что посылает с Миссенгеймом «Библию и две другие книги, в коих содержится сущность нашей христианской веры. Если приняты и одобрены будут тобою, возлюбленный брат, митрополитом, патриархами, епископами и прочим духовенством сие наше предложение и две книги вместе с Библиею, то оный слуга наш напечатает в нескольких тысячах экземплярах означенные сочинения, переведя на отечественный язык». Вряд ли это предложение было простой любезностью. Гораздо правдоподобней видеть в предложении Христиана очередную попытку продвижения протестантизма на Русь.