Иван IV вовсе не собирался открывать дороги в Россию ни для католицизма, ни для протестантизма. Тем более, что пятидесятые годы XVI в. были как раз годами, когда в самой России снова ожили ереси протестантского направления. И так же, как в конце предыдущего века, в этих ересях под религиозной формой нередко скрывался социальный протест.
Еретик Матвей Башкин отрицал троичность бога и таинство причащения, отвергал поклонение иконам и святым, не признавал авторитета творений отцов церкви и решений вселенских соборов. Он же, толкуя по-своему евангелия и Апостол, доказывал недопустимость рабства и кабальной зависимости, и сам отпустил своих холопов на волю.
Другой еретик — Феодосий Косой — сам холоп, также отрицая троичность божества, учил, что Христос был вовсе не богом, а простым человеком, основавшим новую религию. Он отрицал всякую обрядность, церкви называл кумирнями, кресты и иконы — идолами, а попов — идолослужителями. На основании Священного писания Феодосий Косой выступал против подчинения «неправедным властям», против налогов и войн, проповедовал равенство всех людей перед богом независимо от происхождения и религии: «Вси людие едино суть у бога, и татарове, и немцы, и прочие языцы».
Еретиков оказалось так много, что в течение десяти лет пришлось созвать четыре собора для разбирательства их дел и для суда над ними. Активное участие в процессах принимал сам царь. Последовала жестокая расправа с еретиками. Лишь немногим из них удалось бежать за границу, в том числе Феодосию Косому, который в Литве стал одним из руководителей польско-литовского социнианства. Но немало приверженцев Феодосия Косого осталось и в Московском государстве.
Не удивительно, что Иван Грозный, который видел в единой централизованной русской православной церкви надежную опору самодержавия, враждебно относился ко всем и всяким реформационным течениям. Царю, как и руководителям русской православной церкви, протестантизм казался еще более ненавистным, чем даже католицизм, с которым у православия было больше общего. Отражая это отношение, Иван IV в послании шведскому королю Иоганну III писал: «А которому тебе Богу молиться, а ты безбожен… не токмо что изстины не познал еси, но и малую сень латынского служения испровергли есте и образы побили и быти священником яко люден».[43] Снисходительно расценивая католичество как «малую сень» по сравнению, разумеется, с единственно «истинным» православием, Иван IV характеризует протестантизм как прямое безбожие, отмечая в качестве наиболее возмутительных его черт отрицание икон и отказ в признании за священником его особого положения — посредника между богом и человеком, положения, обеспечивающего как католическому, так и православному духовенству власть и влияние на общественную жизнь. О Лютере царь отзывался хуже, чем о папе, отказывая ему даже в праве называться христианином. Лютеране — это, по Грозному, «враги креста Христова, антихристы…, собаки, ослы, не слушающие слов увещания, …расстраивающие согласие в христианстве». В этом потоке брани по адресу внешних врагов православия, несомненно, чувствуются отголоски борьбы с внутренними еретиками. А когда в 1570 г. в составе польского посольства, прибывшего в Москву для заключения перемирия, оказался Ян Рокита, видный деятель гуситской организации «Чешских братьев», Иван Грозный, вступив с ними в диспут на религиозные темы, не считаясь с дипломатической вежливостью, прямо объявил Роките, что тот «не токмо еретик», но и «слуга антихристов дьявольского совета», и категорически запретил ему выступать в пределах Руси с проповедью своего учения: «А вперед бы еси своего учения в нашей стране не объявлял». Роките ввиду его дипломатической неприкосновенности удалось избежать кары со стороны русского царя, но когда Ивану IV попался в руки один из ближайших сподвижников Феодосия Косого, социнианин Фома, царь распорядился утопить его в проруби.
Можно предполагать, что между московскими еретиками и заграничными лютеранами существовали определенные связи. Шведский король Густав Адольф завел в Стокгольме славянскую типографию, в которой печатались лютеранские книги, контрабандно ввозившиеся в Московское государство, и, по свидетельству современников, эти книги находили в Москве своих читателей и почитателей.
И Иван IV, и митрополит Макарий, один из самых образованных людей своего времени, конечно, понимали, что книгопечатание рано или поздно придет на Русь и что лучше это дело взять в свои руки. В 50-е годы русская церковь особенно остро испытывала нехватку богослужебной литературы. Книги нужны были для уже существовавших церквей и для вновь построенных на завоеванных землях. Московское правительство, стремясь к скорейшему освоению новых территорий, одним из средств для достижения этой цели считало распространение христианства. Выше уже упоминалось о приказе Ивана IV скупать «святые книги» для церквей на «торжищах», то есть на рынках. Но вряд ли таким образом можно было удовлетворить нужду в книгах, да к тому же, как мы уже знаем, среди найденных списков было мало пригодных — «мали обретошася потребни».
И все же ни на одном из соборов XVI в. вопрос о книгопечатании не был поставлен. Почему? Скорее всего, по той же причине, по какой Стоглавый собор фактически не дал разрешения на исправление богослужебных книг. Оба вопроса были теснейшим образом связаны между собой. Само собой разумелось, что перед тем, как сдать ту или иную «священную» книгу в печать, следовало из наличных списков определить лучший, наименее испорченный, да и его дополнительно выверить. Из печати, таким образом, вышел бы, по существу, текст измененный. Поэтому те самые защитники «древлеписьменных книг», которые усматривали ересь в изменении даже одного «азбучного слова», должны были стать в оппозицию также к книгопечатанию. К тому же подозрительное отношение к печатной, завезенной извне литературе переносилось на печатные книги вообще.
Царь и митрополит предпочитали в данном вопросе обходиться без формальной санкции собора. То, что собор 1551 г. признал факт неупорядоченности «священных книг», в сущности, давало моральное право на применение возможных мер к их исправлению. Не случайно автор послесловия к Апостолу 1564 г., объясняя введение книгопечатания, в качестве основного мотива приводит «помышление» царя Ивана «дабы впредь Святые книги изложилися праведно».
В том же послесловии повествуется, что после неудачи с закупкой книг царь Иван Грозный «начат помышляти, како бы изложите печатные книги, якоже в Греках, и в Венеции и во Фригии и в прочих языцех. И тако возвещает мысль свою Преосвященному Макарию, Митрополиту всея Русии. Святитель же слышав, зело возрадовася и Богови благодарение воздав, Царю глаголаше, яко от Бога извещение приемшу, и свыше дар сходящ».
В действительности Иван IV «начат помышляти» о введении книгопечатания еще раньше. В 1547 г. немецкому купцу Шлитте было поручено набрать за границей для Москвы разных мастеров, в том числе мастера печатного дела. И хотя Шлитте из-за происков ганзейских купцов не смог выполнить поручение царя, в 1553 г., то есть спустя два года после Стоглавого собора, в Москве уже работала типография, которая выпустила ряд книг, в том числе три евангелия и две Псалтыри. А еще через десять лет, по свидетельству автора послесловия к «Апостолу» 1564 г.: «Царь повеле устроите дом от своей царской казны, идеже печатному делу строится, и нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем, Николы Чудотворца Гостунского диакону Ивану Федорову, да Петру Тимофееву Мстиславцу на составление печатному делу… И первее начаша печатати сия Святыя Книги: Деяния Апостольска и Послания Соборная и святого Апостола Павла Послания». Это и был знаменитый первопечатный Апостол 1564 г. Затем в 1565 г. в той же типографии отпечатали еще две или три книги. А затем произошла катастрофа. Московским первопечатникам Ивану Федорову и Петру Мстиславцу пришлось бежать из Москвы и найти себе убежище в Литве, в городе Заблудове, у православного земельного магната Г. А. Ходкевича. Так как они привезли с собой все оборудование, нужное для книгопечатания, то сперва в Заблудове, а затем во Львове устроили новые типографии, где издали ряд книг. О причинах своего бегства из Москвы Иван Федоров в послесловии к Львовскому изданию Апостола (1574 г.) пишет: «Сие же… презельного ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого того государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли». И на этот раз одержали победу наиболее консервативные элементы. Не доказано, что типография Ивана Федорова была сожжена, как об этом написал англичанин Флетчер в своих путевых записках «О государстве Русском». Но факт бегства русских первопечатников от притеснений со стороны светских и духовных врагов книгопечатания в России вряд ли можно отрицать, а слова «многие ереси умышляли», по-видимому, имеют в виду те обвинения, которые этими врагами были выдвинуты против печатных книг, — обвинения в ереси. В действительности ни в Апостоле 1564 г., ни в других книгах, вышедших из печатного станка Ивана Федорова, не содержалось ничего еретического. Текст первопечатного Апостола впоследствии переиздавался в Москве без всяких изменений, и, следовательно, не возбуждал никаких сомнений в своей «праведности». Поводом для обвинения в ереси в данном случае могли быть как раз не искажения текста, а наоборот, внесенные в него исправления. Есть основания считать, что текст изданных в Москве первопечатных богослужебных книг был предварительно выправлен, причем с учетом тех исправлений, которые сделали незадолго до этого Максим Грек и его помощники. Вспомним, однако, что с Максима Грека до самой смерти не сняли обвинения в ереси и «развращении священных книг». Тем легче оказалось возбудить обвинение в ереси и против первопечатников. В таких условиях ставить вопрос об издании в Москве всей библии не имело смысла, вдобавок в этом не было крайней необходимости. Как уже отмечалось, в вопросе о книгопечатании Москва исходила из практических потребностей государства и церкви. Нужны были, прежде всего, книги, наиболее употребляемые при богослужении. При всем том можно не сомневаться, что сторонники книгопечатания, и в первую очередь царь Иван IV и его ближайшее окружение, неоднократно возвращались к мысли об издании печатной полной библии. Предложение на этот счет короля-протестанта Христиана не было принято. Зато другое предложение извне, сделанное православным князем Константином Острожским, встретило благоприятный отклик и реальную поддержку Москвы, результатом чего и явилось издание знаменитой Острожской библии 1580–1581 г.