Московская (первопечатная) библия 1663 г.
После периода смут конца XVI — начала XVII в., начиная со второй четверти XVII в., Русское государство прочно становится на ноги. Вместе с тем в нем продолжаются начатые ранее централизация и унификация в разных сферах общественной жизни. Эти процессы происходили также в церковной организации и в этой области были связаны не только с внутренней обстановкой, но и с задачами внешней политики российского правительства. Усилившееся Российское государство стремилось распространить свое влияние на соседние славянские народы — украинский и белорусский, а также на православные народы балканских стран, находившиеся под властью Турецкой империи. В этой связи русский царизм старался представить себя в роли защитника и покровителя всех православных народов и православной веры, страдающих от иноверцев (мусульман) и инославных (католиков, униатов).
Впрочем, такого рода тенденции, как мы уже знаем, наметились еще раньше и получили определенное признание со стороны восточных православных церквей. После того, как он был коронован на царство митрополитом Макарием, Иван IV счел необходимым, чтобы и константинопольский патриарх утвердил его в царском достоинстве: в определенном смысле это будет означать признание вселенского значения русского царя как покровителя всего православного мира. Со своей стороны константинопольский патриарх в подтвердительной грамоте от своего имени и от константинопольского собора не случайно обращался к Ивану, который был потомком византийской царевны Анны, сестры Василия Багрянородного, и, следовательно, законным преемником и наследником византийских императоров: патриарх извещал его о том, что отныне во всех православных церквах будут молиться о здравии царя русского как «государя всех православных христиан всей вселенной от Востока до Запада и до океана, надежды и упования всех родов христианских». Двумя десятилетиями позже иерусалимский патриарх писал сыну Ивана IV Федору Ивановичу: «Восточная церковь и четыре патриархаты православные не имеют другого покровителя кроме твоей царственности». В 1644 г. константинопольский патриарх Парфений писал царю Михаилу Федоровичу: «Державное Ваше святе царствие в похвалу и утверждение и помощь всем православным христианам». Спустя полстолетия иерусалимский патриарх Досифей выразил ту же мысль царю Петру еще более определенным образом: «В нынешнее время Ваше богохранимое царство не только есть глава всех христиан, но и единая христианская глава, поелику нет на земле иного царя православного как ты один».
В некоторых грамотах содержались напоминания о том, что если освобождение христиан Востока от турок будет осуществлено не Россией, а венецианцами или цесарским правительством, то эти «папежники» обратят православные церкви в католические костелы и, искоренив православное духовенство, поставят своих «бискупов» (епископов) и т. д.
При таких обстоятельствах, очевидно, и русской церкви предназначалась «вселенская» роль в православном мире, а раз так, важно было позаботиться о том, чтобы подкрепить эти претензии не только «милостыней» другим церквам. Необходимы были меры по повышению вероисповедного престижа и идеологического авторитета русской церкви. Важным шагом в этом направлении стало учреждение в Москве самостоятельного патриаршества в 1590 г. (правда, при утверждении патриарха всея Руси на константинопольском соборе ему отвели лишь пятое место в иерархии — после константинопольского, александрийского, иерусалимского и антиохийского патриархов).
Стремление повысить свой идеологический престиж и, конечно, доходы проявилось также в активной деятельности русской церкви по приобретению различных священных «реликвий» общеправославного и общехристианского характера. Приезжавшие в Москву за «дарами» представители восточных церквей во множестве привозили с собой подобные «реликвии»: частицы «животворящего креста» и «волосы из бороды Иисуса Христа», чудотворные иконы и кусочки мощей различных «святых». «Как велико было количество привезенных к нам мощей, — пишет Н. Каптерев, — можно отчасти видеть из того, что, например, части мощей святого Пантелеймона нам встречались в числе привезенной святыни 23 раза, Златоуста — 14 раз, Иоанна Крестителя — 7, Андрея Первозванного — 5, Марии Магдалины — 4 и т. д.». Кроме мощей в числе приобретенных русской церковью «святынь» фигурировали самые различные предметы. Тот же Каптерев приводит огромный список реликвий, приобретенных суздальским архиепископом Дионисием (эти святыни позже были перенесены в московский Благовещенский собор), и в том числе «ароматы, коими помазано было тело Иисуса Христа; часть нешвенной ризы Господней; губка, коей напоили уста Иисуса Христа; его кровь; часть камени гробного; часть ризы Богородицы; власы из брады Христовой; камень от столпа, к коему привязан был Спаситель; венец терновый; часть ложной багряницы; кровь из ребра Христова; камень от доски, на которой положено было тело Христово, снятое с креста; часть от трости, коею били Иисуса и хитон Его; камень от яслей; ароматы, принесенные Марфой и Марией». В 1645 г. константинопольский патриарх Иеремия привез и преподнес русскому царю золотую панагию, в которой находились: «кровь Христова, часть ризы Христовой, часть от копья, которым было прободено ребро Христово; часть от трости, коею били Христа; часть губки, коею напояли Христа; часть тернового венца, да сверх того он преподнес царю три пуговицы от ризы пречистые Богородицы…».[51]
В 1647 г. прибыли старцы с острова Патмоса из монастыря святого Иоанна Богослова и принесли в дар государю «дивный и чудный камень» с изображением богородицы, выпавший из руки ангела, в то время как евангелист Иоанн писал свое евангелие. Константинопольский патриарх Парфений снабдил этот камень свидетельством. Старцы получили от царя за камень двадцать пять рублей, но в Москву их не пустили. В 1636 г. от Синайского архиепископа привезли в Москву три посоха с куста, где Моисей взял свой жезл, и т. д. и т. п.
Составитель славянских святцев второй половины XVII в. в предисловии к своему сочинению писал: «Греци, гордящиеся и возносящиеся глаголют, яко Русь от них начало прият… мняще русское благочестие ничтоже есть и о святых, угодивших Богу на Руси усомневаются, сами насилия ради от безбожных благочестие свое погубиша, чудотворные иконы также и мощи святых разделивше вся от себя отвезоша на Русь и свое благочестие пусто сотвориша». Но, конечно, автор святцев должен был понимать, так же как это понимало и руководство русской православной церкви, что «благочестие» греков заключалось не только в мощах и других «святынях». Греческая церковь была сильна традиционным авторитетом древнейшей православной церкви, на которую многие века равнялись другие церкви, греки выделялись также своей ученостью в делах веры, а в этом, конечно, русская церковь с ними сравниться не могла. Заносчивые заявления русских церковников насчет того, что греческая вера «испроказися» под властью басурман, и что православие Руси не менее древнего происхождения, чем греческое, и «чище» его, годилось больше для внутреннего употребления, и по мере того как русская православная церковь выходила на арену мировой политики, оказывались явно неуместными.
Первоначально покровительство вселенскому православию со стороны русского правительства не шло дальше материального воспомоществования. Отовсюду в Москву приезжали уполномоченные патриархов, митрополии (а то и сами патриархи и митрополиты), даже представители отдельных церквей и монастырей за «милостыней» и «дарами». «Все православные страны и все православные народности постоянно в течение столетий присылали от себя в Москву самых разных просителей милостыни, которые, кроме особых исключительных случаев, никогда не возвращались с пустыми руками», — пишет Н. Ф. Каптерев, приводя огромный список «даров» и «милостынь». Впрочем, наделяя восточные церкви щедрой милостыней, русское правительство уже в конце XVI в. преследовало определенные политические цели. По существу, как указывал тот же Н. Ф. Каптерев, восточные патриархи, митрополиты, архимандриты и другие церковные деятели с конца XVI в. и до начала XVIII в. становятся политическими агентами русского царизма. Они не только помогали российским послам на Востоке своими связями, но и сами от себя посылали «отписки» русскому правительству. Восточные православные иерархи не оставляли надежды на то, что Русь поможет им освободиться от власти турок. Что касается российского правительства, то оно до середины XVII в. вряд ли могло рассчитывать на успешную войну с Турецкой империей. Но во второй половине XVII в. международное положение России стало улучшаться, вместе с тем начинает меняться внешняя политика русского правительства.
Выше указывалось, что Стоглавый собор, в свое время сыгравший определенную роль в наведении единообразия в русской церковной обрядности, вместе с тем признал правильным и узаконил в русской церкви те культовые особенности, которые стали ее отличать от греческой церкви и от находившихся под влиянием последней некоторых других православных церквей, в том числе украинской, например, двуперстное крестное знамение, «сугубая аллилуйя», то есть повторение дважды возгласа «аллилуйя» вместо трех раз по греческому обычаю, некоторые отличия в церковных книгах и т. д. Тогда же была принята «страшная» соборная клятва о недопустимости изменений в русской обрядности в пользу греческой на будущие времена. Таким образом, Стоглавый собор фактически утвердил воззрение на греческую церковь как на потерявшую «истинное православие» и в то же время усилил самоизоляцию русского православия. Начиная с первых десятилетий XVII в. эта изоляция уже не отвечала внешнеполитическим интересам русского самодержавия и русской православной церкви.
В этой связи в начале XVII в. снова встал вопрос об исправлении богослужебных книг и вообще о религиозной литературе.
Как и в прошлом, сторонники исправления обрядов и богослужебных книг встретились с сильнейшим сопротивлением со стороны поборников «древлего благочестия», в числе которых находились лица, занимавшие весьма высокие церковные и правительственные посты. Характерный случай произошел с одним из исправителей, архимандритом Троице-Сергиевского монастыря Дионисием.