В сущности, на этой позиции стоял и московский митрополит Филарет. Однако после неудачи с переводами Библейского общества и скандала с Павским он осторожно отошел в сторону в ожидании более благоприятных обстоятельств. И он их дождался.
В 1856 г. умер Николай I. На церемонию коронации нового царя Александра II в Москву съехались члены синода, и на одном из его заседаний был вновь поднят вопрос о переводе библии.
К этому времени соотношение сил между сторонниками и противниками перевода существенно изменилось. Не было уже в живых двух самых серьезных противников перевода — адмирала Шишкова и митрополита Серафима: первый умер в 1841 г., второй — в 1843 г. Третий — киевский митрополит Филарет — заболел и не мог присутствовать в синоде. Петербургский митрополит Никанор, сменивший на этом посту Серафима, принял сторону Филарета московского. В результате 10 сентября 1856 г. синод принял предложенное Филаретом решение о возобновлении работы по переводу библии на русский язык. Правда, когда постановление было послано на рассмотрение Филарета киевского, последний ответил рядом негодующих писем в адрес обер-прокурора синода А. П. Толстого, где он снова и снова решительно возражал против любого перевода библии на «народный язык». «Последствия восстановления перевода, — мрачно предвещал Филарет, — будут прискорбнейшими для матери нашей, православной церкви и отечества… Боже сохрани, ежели после Библии начнут переводить со славянского на русский язык книги богослужебные: тогда весь православный народ перестанет посещать храмы Божии!» Филарет настоятельно требовал, чтобы его мнение было доложено императору: «Одно державное слово его прекратило бы дело решительно».
Но времена изменились. Александр II велел сообщить мнение киевского митрополита синоду, предоставив последнему самому решать вопрос о переводе. И синод 15 сентября 1857 г. подтвердил свое прошлогоднее решение, после чего оно было утверждено и императором.
Нужно сказать, что и теперь еще не только Филарет киевский решительно выступал против перевода библии на общепонятный, живой язык: к числу противников перевода принадлежал, кстати, и сам обер-прокурор синода граф А. П. Толстой. В канцелярию синода поступил ряд «записок», большею частью анонимных, с резкой критикой этого решения. Вот что, например, писал автор одной из анонимок: «Простолюдины на славянском языке слышат только святое и назидательное. Умеренная темнота сего слова не омрачает истину, а служит ей покрывалом и защищает от стихийного ума. Отымите это покрывало, тогда всякий будет толковать об истинах и изречениях писания по своим понятиям и в свою пользу. А теперь темнота заставляет его или просто покоряться церкви, или просить у церкви наставления».
Стремясь нагнать побольше страху, автор записки указывает на то разрушительное действие, которое, будто бы, уже оказало ранее выпущенное Российским библейским обществом издание Нового завета на русском языке: «Дотоле не видно было такого сильного порыва к свободе или, лучше, к своеволию, доколе в послании к Коринфянам, I Кор. 7:21, вместо славянских слов „более поработи себе“ не написано было „тем более воспользуйся“». Для тех, к кому обращался автор записки, заключенный в его словах намек был вполне ясен. В славянской библии приведенный стих из Послания апостола Павла к коринфянам полностью читается так: «Раб ли призван был еси, да не нерадеши, но аще и можеши свободен быти, более поработи себе». Но в русском переводе, более близком к греческому оригиналу, этот стих был передан точнее: «Рабом ли ты призван, не смущайся, но если и можешь сделаться свободным, тем более воспользуйся». Вот что, оказывается, вызвало в небывалый дотоле «порыв к свободе или, лучше, к своеволию» — чтение на русском языке послания апостола Павла! Каких же потрясений можно было ожидать в случае перевода всей библии!
Синод, однако, не стал рассматривать «записки». В конце концов руководству русской православной церкви пришлось смириться с мыслью, что рано или поздно русский перевод допустить придется, и поэтому лучше это дело взять в свои руки. В принятом синодом решении 10 сентября 1856 г. вполне откровенно излагались и мотивы его.
«Неоспоримо то, что в славянском переводе Библии есть многие места, в которых состав речи невразумителен и которые требуют сличения с первоначальными текстами — еврейским и греческим. Но, как знание сих языков мало распространено, то многие по нужде обращаются к иностранным переводам Библии, сделанным вне православного исповедания, по духу чуждых вероисповеданий, и могут впадать в неправые толкования и заражаться несчастным предрассудком в пользу чужого. В сем отношении пособие русского перевода нужно многим и из приходского духовенства».
Синод постановил: «Дело перевода Нового завета на русское наречие, а потом постепенно и других частей Священного писания возобновить, но с крайней осторожностью, какой требует важность оного».
Печальный опыт с переводами протоиерея Г. Павского был еще свеж в памяти. Как раз с переводами книг Ветхого завета церковь испытывала особенные трудности.
Для православного духовенства по вполне понятным причинам представлялось, конечно, очень желательным, чтобы русский перевод как можно меньше отличался от славянской библии. Но делать русский перевод со славянского текста не имело никакого смысла. В ветхозаветной части это был бы перевод третьей ступени — ведь в славянской библии Ветхий завет являлся в основном переводом с греческой Септуагинты, источником для которой послужил древнееврейский текст. Кроме того, слишком хорошо были известны многочисленные недостатки славянского текста. Решили избрать компромиссный путь: переводить библию с того языка, на котором она была написана первоначально, то есть ветхозаветные книги с еврейского, а книги Нового завета — с греческого языка. А чтобы избежать неприятных для христианской догматики последствий, к которым привел перевод Г. Павского, принять строгие меры предосторожности — целую систему «охранительных правил». Приводим лишь некоторые выдержки из этих «правил» в изложении московского митрополита Филарета:
«Справедливость, польза и необходимость требует, чтобы еврейский текст был принимаем в соображение при истолковании Священного писания… Но дабы при употреблении еврейского текста в пособие к изъяснению Священного писания, поставить в сем деле преграду к уклонению от точности православных догматов и охранить священную важность текста 70 толковников в древней его чистоте, для сего… должны быть предлагаемы охранительные правила. Таковы:
Если какое-нибудь место Ветхого завета богодухновенными писателями Нового завета приведено по тексту греческому, в сем случае, очевидно, надлежит держаться текста греческого предпочтительно перед еврейским…
Текста 70 твердо надлежит держаться дотоле, доколе не представляет важной причины перейти под руководство текста еврейского…
Особенным признаком истинного чтения в тексте 70 может служить соображение, открывающее, что несогласованное с греческим, еврейское чтение дает ложный смысл…
Если текст какого-нибудь места Ветхого завета, читаемого по 70-ти смыслу, определен согласным толкованием св. отцов, как пророчественный о Христе, а нынешний еврейский текст сего места представляет иное чтение, пророчественному чтению неблагоприятствующее, то в сем случае согласное свидетельство древних отцов дает основание не доверять подлинности нынешнего еврейского текста…
Если какое место Ветхого завета богодухновенными писателями Нового завета приводится по еврейскому тексту, очевидно, надлежит следовать сим непогрешимым свидетелям…
Если кто из святых отцов толковал какое-либо место Ветхого завета по еврейскому тексту, справедливо и безопасно следовать сему руководству».
Эти правила, предупреждает Филарет, «составляют охранительную преграду против всякой произвольности толкований и против заразы… рационализма». Предвидя все же неизбежные расхождения между русским переводом и славянским, Филарет предлагает:
«При преподавании в духовных училищах свидетельства Священного писания приводились с точностью по существующему славянскому переводу… и в церковных поучениях тексты священного писания также должны быть приводимы по существующему славянскому переводу…».[74]
Понятно, что поставленный в такие рамки переводчик и думать не мог о действительно научном, добросовестном подходе к делу. Перевод был заранее подчинен целям христианской догматики и интересам православной церкви. За переводчиками был предусмотрен строжайший контроль со стороны высшего церковного руководства. Выполнение переводов было поручено четырем духовным академиям: Петербургской, Московской, Киевской и Казанской. В каждой академии выделялись свои переводчики из числа профессоров — специалистов по древним языкам и богословию. Но, кроме того, в этих академиях были образованы особые комитеты, возглавляемые ректорами; эти комитеты должны были «с полным вниманием» проверять перевод и отвечали за его догматическую надежность. Затем по мере подготовки перевод, подписанный всеми ответственными лицами, пересылали в Святейший синод. Верховный контроль был возложен на трех митрополитов и одного архиепископа. Готовые переводы предварительно печатались в духовных журналах, и все поступившие от читателей замечания также рассматривались. Вся эта подготовительная работа длилась около двадцати лет. Только в 1876 г. вышло первое издание полной русской библии в одном томе, на титульном листе которой стояли слова: «По благословению Святейшего синода».
В православной богословской литературе ветхозаветная часть этого издания определяется также как «перевод с еврейского под руководством греческой Библии». Это замысловатое выражение должно означать, что, во-первых, в состав Синодальной библии на русском языке были включены книги, которых нет в еврейском каноне, но которые вошли в греческую и славянскую библии. Во-вторых, порядок расположения книг в Синодальной библии тот же, что в греческой и славянской (в еврейской библии порядок другой и имеются некоторые отличия в названиях книг, делениях в них, нумерации отдельных глав, псалмов, стихов). Сохранено также произношение имен собственных как в греческой и славянской библиях. Например,