лагословения иноков перед каждым походом на врагов. И он же, с прискорбием отмечает церковный писатель, «явно нарушал христианский закон о браке, имел наложниц, был до того сребролюбив, что не стыдился грабить богатых киевлян, и во время случившегося в Киеве недостатка соли сам продавал ее за высокую цену к отягощению народа». А сын Святополка Мстислав, преданный той же греховной страсти к обогащению, узнав о том, что преподобный Феодор Печерский нашел в своей пещере много серебра и драгоценных сосудов, потребовал отдать ему эти сокровища. Когда инок ответил, что он во избежание соблазна снова зарыл найденные вещи и не помнит где, князь приказал «мучити его крепко, яко омочитися во власянице от крови, и посем повеле его в дыме велице повесити и привязати его опанки и огнь возгнетити».[14] Летописи полны описаниями насилий, коварства, жадности и жестокости князей и бояр. «Дух кровопролития, вероломства, жестокости и буйства, обнаруживавшийся в наших междоусобиях, был общим духом того времени, — пишет Макарий. — Этот дух столько же господствовал и в других странах мира. Но примечательно, что святая вера весьма благотворно действовала и у нас против этого господствовавшего духа времени и, по крайней мере, облегчала тяжесть тех бедствий, какие производил он… Пастыри церкви словом кротости и убеждения примиряли враждовавших князей, укрощали народные страсти, предотвращали междоусобия».[15]
Церковный писатель, несомненно, переоценивает влияние «слов кротости» христианских пастырей на князей, но что касается укрощения народных страстей, тут Макарий верно указал на главную функцию религии в классовом обществе. «Того, кто всю жизнь работает и нуждается, — писал В. И. Ленин, — религия учит смирению и терпению в земной жизни, утешая надеждой на небесную награду. А тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности в земной жизни, предлагая им очень дешевое оправдание всего их эксплуататорского существования и продавая по сходной цене билеты на небесное благополучие».[16]
В арсенале средств для воздействия христианского духовенства на народные массы одним из главных, если не самым главным, была библия, и православное духовенство Древней Руси умело использовало это средство. Церковь в период средневековья, указывал Ф. Энгельс, существовала в качестве «наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции феодального строя» и выполняла она свои функции, опираясь на авторитет библии, «откровения свыше». «С помощью Библии были санкционированы и княжеская власть божией милостью и безропотное повиновение и даже крепостное право».[17] То, что Энгельс написал о западноевропейском средневековье, вполне относится и к средневековой Руси. Всякое «слово убеждения», устное или письменное, «духовного пастыря», из числа дошедших до нас, в конечном счете опирается на соответственно подобранные изречения из библии, абсолютная авторитетность которой не подлежала сомнению, как «подлинного слова божия». Отражая взгляды церкви и постоянно ссылаясь на Священное писание, авторы поучений, вошедших в состав Повести временных лет, утверждают богоустановленный характер княжеской власти: «Цесарь своим естеством подобен всякому человеку, по власти же сана своего — точно бог. Тот, кто противится власти, тот противится закону божьему. Князь ведь не напрасно носит меч, ведь он — слуга божий. Со смирением и терпением надо переносить власть не только милостивого и справедливого князя, но и жестокого и неправедного. Если какая-нибудь страна станет угодной богу, то ставит ей бог цесаря или князя праведного, любящего суд и закон, и властителя и судью ставит праведного. Но и дурные властители от бога поставлены. Злые люди за дурные дела, за грехи наши отданы бываем мы злым и немилостивым властителям».
Как отметил М. Н. Тихомиров, «такими софизмами церковные авторы в сущности обеляют произвол и жестокость властей, за князей отвечают все люди, жертвы гонений сами оказываются виновниками своих бедствий, — вот тот неизбежный вывод, который надо сделать из поучений, вошедших в Повесть временных лет, лейтмотив ее феодальной идеологии».[18]
Вполне в духе ветхозаветных пророков и с постоянными ссылками на них объясняются в «поучениях» любые бедствия, постигающие парод, в том числе и княжеские междоусобицы и нашествия внешних врагов: «Наводит бо бог, по гневу своему, иноплеменники на землю… усобная же рать бывает от соблажненья дьаволя… Земли согрешивший коей либо казнит бог смертью или гладом, или наведением поганых или вёдром, или гусеницею, или иными казньми…» и далее следует ряд цитат из книг пророков Амоса, Иоиля, из Притчей и других ветхозаветных книг.
Освящая власть феодалов, церковь не забывала и свои собственные интересы. Насильственная христианизация Руси послужила одним из средств, облегчивших захват феодалами общинных земель и обращение ранее свободных общинников в зависимых смердов. И уже вскоре после крещения Руси церкви и монастыри стали также владельцами не только земель, но и сидевших на них крестьян. В пользу церкви всюду были установлены особые поборы, известные под ветхозаветным названием десятина, а основание для этого было найдено опять-таки в библии: «се же бяше богом данный закон израильтяном во всем своем животе и имении: в девяти частей имеах власть, а десятое богови отдаваху». Церковной власти подлежал также суд, и множество наказаний по суду выражалось пенями в пользу церкви, и опять на том основании, что «церковные суды даны законом божиим по правилом святых отец».[19]
Известно, что после насильственного крещения Руси христианство еще долгое время оставалось религией общественных верхов и встречало ожесточенное сопротивление в народе. Распространение христианства отметило важный шаг вперед в развитии феодальных отношений на Руси, и в выступлениях языческих жрецов-волхвов проявился также социальный протест, борьба отживающего родового строя против наступающего феодализма. Конечно, в изображении церковных писателей тех веков и находившихся под влиянием церковной идеологии летописцев язычество было воплощением всякого зла, а язычники — слугами антихриста, по отношению к которым любое коварство, предательство и жестокость не только допустимы, но и похвальны, как «ревность о боге». Ссылаясь на библию, восхваляет митрополит Никифор в послании к великому князю Владимиру Мономаху «ревность по Боге», побудившую Моисея убить египтянина (Исход 2:12), Финееса — иноплеменницу, согрешившую с израильтянином (Числа 25:7,8), а Илью пророка заколоть 450 пророков вааловых (3 Царств 18:40).
В 1071 г. произошел мятеж в Новгороде, который возглавили волхвы. Тогда, повествует летописец, выступил епископ Феодор. Взяв крест и надев ризу, он вышел к народу и воззвал: «кто хочет верить волхву, тот пусть идет за ним, а кто верует в креста, пусть идет к кресту». Князь же, взяв топор, спрятал его под одеждой и подошел к волхву. Заведя с ним разговор, князь неожиданно выхватил топор и зарубил волхва. «И тот погиб, душой и телом предавшись диаволу», — заключает летописец, вполне одобряя «благочестивый» поступок князя Глеба.
Христианство принесло с собой на Русь религиозную нетерпимость, которая языческому славянству была совершенно чужда. С язычников нетерпимость была перенесена на мусульман, на исповедующих иудаизм, на «латынников» и вообще на всех отступников от восточно-византийского православия. В летописях и поучениях церковных проповедников все неправославное изображается, как правило, в искаженном и извращенном виде, с явной целью внушить читателю ненависть и отвращение ко всякому иноверцу. «Летописец излагает языческие обряды и мысли в нарочито карикатурном виде, и сам проговаривается о своем подлоге, уверяя, что языческие волхвы называли своего бога Антихристом, о котором волхвы не имели никакого понятия», — пишет М. Н. Тихомиров.[20] Так, в Повести временных лет языческим волхвам приписываются признания вроде следующего: «Бози наши живут в безднах, суть же образом черни и крылате, хвосты имуще, всходят же и под небо, слушающе ваших богов; ваши бо бози на набеси суть. Аще кто умрет от ваших людий, то възносим есть на небо, аще ли от наших людей умирает, то носим к нашим богом в бездну».
Немногим лучше рисуются и «латынники». В «Слове святого Феодосия, игумена Печерского монастыря о вере крестьянской и о латынской» автор предостерегает: «вере же латыньстей не прелучайтеся ни обычая их держати… и всякого учения их бегати… и блюсти своих дочерей, не давати за них, ни у них поимати, ни брататися, ни поклонитися, ни целовати его, ни с ним из единого судна ясти, ни пити, ни брашна их приймати…, занеже не право веруют и не чисто живут; ядять со псы и с кошками и пьють бо свой сець (мочу. — М. Р.)».[21] Епископ Макарий, оправдывая во второй половине XIX в. Феодосия, «чей резкий тон показался бы не совсем приличным в наши дни, но был весьма приличен и естествен в дни преп. Феодосия, когда латиняне только что отделились от православной восточной церкви и, по своим проискам к совращению православных и крайней испорченности нравов были крайне нестерпимы как для греков, так вслед за ними и для русских».
Вполне в духе поучения Феодосия в «Уставе Ярослава о церковных судах» предписывается: «А с некрещеным или иноязычником, или от нашего языка некрещен будет, ни ясти, ни пити с ним, дондеже крестится; а ведая кто ясть и пиеть, да будет митрополиту в вине».[22] Отражение библейских предписаний на ряде пунктов древнерусских «Уставов» несомненно. И тем любопытнее небольшое дополнение к «Уставу» в списке Новгородской летописи, озаглавленное «О женитве»: «Еретице хулять древнии святей мужи не по закону женитву творящих. Толк. Святи суть и праведни Авраам и Исаак, Иаков, Июда и Лот, и Давид, и Самсон; Иевфай дщерь убив не отвержен есть; такоже и жены их…, тожде в первом законе было. А в благодатнем кто бы тако сътворил проклят бы был. Да не помышляй никто же ныне тако дея праведен быти, не смотря разумом, криво глаголати, и первых хуля, да не впадеши в ересь».