— Да, пожалуйста. Ваша фамилия?
— Николай и Татьяна Рыковы. Вы нас приглашали. Вот повестка.
— Вообще-то я приглашал только Таню. Может быть, вы подождете в коридоре, пока мы поговорим?
— Я свою жену не оставляю одну. Нигде. Она в положении.
— Понятно. Поздравляю. Садитесь, Таня. На каком вы месяце?
— Она на четвертом. А что?
— Честно говоря, у нас чисто формальный вопрос. Если бы мы знали, что Тане трудно одной ходить…
— Ей нетрудно ходить, я ношу ее на руках. Так в чем тут дело?
— Да пустяк. — Зарцев вынужденно открыл ящик стола и вытащил из пачки приготовленных для допроса фотографий только одну — фотографию Рубинчика. — Видите ли, мы разыскиваем одного человека. Может быть, вы его встречали. Посмотрите. — И Зарцев пристально глянул на Таню.
Но даже ресницы не дрогнули на ее царственном лице. Она отрицательно покачала головой:
— Нет, не встречала.
— Подождите! — вдруг сказал ее муж-великан. — Нет, я видел этого мужика. — И повернулся к Тане: — Это не тот корреспондент, который в Мирном весной околачивался? Как раз накануне нашего знакомства — помнишь? Он потом еще статью написал про то, как начальство пол-Мирного разворовало, весь город читал, помнишь?
Таня снова отрицательно покачала головой.
— Нет, не помню. — И посмотрела Зарцеву прямо в глаза: — Я газет не читаю.
— Да как не читаешь?! — воскликнул ее муж. — Ты чо, Танька, скромничаешь? Ты ж у меня стихи пишешь! Еще какие!
— Стихи пишу, а газеты не читаю, — спокойно произнесла Таня, не отводя прямого насмешливого взгляда от глаз капитана Зарцева.
— А чо он сделал-то, этот журналист? — поинтересовался ее муж.
— Нет, ничего, — сказал Зарцев и спрятал фото Рубинчика в ящик. — К вам это не имеет отношения.
Он знал, что и эта Таня, и все остальные дивы Рубинчика просто врут. Но почему, какого черта эти королевы, соблазненные и брошенные столичным развратником, защищают его и покрывают? Фаскин и Зарцев теряли сон от зависти к Рубинчику и смертельного желания самим трахнуть хотя бы одну из этих див. Они пытались перевести их допросы во флирт, приглашали на ужин в местный ресторан и даже зазывали в Москву, но всегда получали в ответ такую презрительно-надменную улыбку, что по вечерам до чертиков напивались в местном кабаке и клялись сделать этого «любожида» любой ценой. О, как они будут допрашивать этого мерзавца в Лефортовской тюрьме! С каким наслаждением они поджарят его жидовские яйца и душонку на кострах страха и боли!..
После трех первых десятков сообщений о провалах допросов жертв Рубинчика в разных концах страны Барский сам вылетел в Сибирь. Но поначалу даже он не мог расколоть очередную мадонну. Она просто не удостоила его вопросы ответом.
— Извините, товарищ полковник, мне уже исполнилось восемнадцать, и даже моя мама уже не задает мне такие вопросы. Гуд бай!
— Одну минуту, Нина Петровна! — все-таки остановил ее Барский. — Сколько лет вашему ребенку?
— Три. А что?
— Девочка или мальчик?
— Ну, мальчик. А в чем дело?
— У вас есть при себе его фото?
Юная мать в замешательстве молчала.
— Не важно, — сказал Барский. — У нас есть его фотография. А также фото вашего мужа. Смотрите.
Открыв папку, он вытащил из нее и разложил на столе фотографии молодого, круглолицего русого мужа этой женщины, ее большеглазого темноволосого сына и Рубинчика. Сходство ребенка с Рубинчиком было очевидным и неоспоримым, как дважды два четыре.
— Садитесь! — жестко приказал Барский женщине.
Она села к столу.
— Вот ваш выбор: либо вы сейчас, при мне пишете чистосердечное признание, где, когда и при каких обстоятельствах вас соблазнил и лишил невинности этот мерзавец. И тогда — слово офицера — мы ограничимся только этим. Ваш муж никогда не узнает, кто настоящий отец ребенка. Я даже на ваших глазах порву и эти фотографии, и негативы. Либо… Ну, вы сами видите. Решайте!
— А что будет с моими показаниями? — помертвевшим, слабым голосом спросила женщина.
— О, абсолютно ничего! Это только для внутреннего употребления. Они нам нужны, чтобы остановить этого Рубина, лишить его звания журналиста. И все. Что еще ему можно сделать? Он же вас не насиловал, правда? Или насиловал? А?
— Нет.
Барский положил перед женщиной чистый лист бумаги и стал диктовать:
— Пишите:
«Я, Уварова Нина Петровна, 1956 года рождения, встретилась с журналистом Иосифом Рубиным 27 апреля 1973 года в Усть-Илиме Тюменской области…»
Через час, получив от сломленной женщины все, что ему было нужно, Барский сказал своим подчиненным:
— Вот так нужно работать. А если какие-то дети не будут похожи на Рубинчика и матери будут все отрицать — тоже ничего! В конце концов, разве их запирательство не свидетельствует о глубоком психологическом воздействии на них Рубинчика? Они же боготворят его! И мы построим на этом весь процесс! Не просто суд над еврейским Казановой, а над жидом, который совращает, развращает и закабаляет души наших русских сестер, разрушает их психику и мораль, превращает их в членов своей тайной сексуальной секты! И пусть они хоть сто раз все отрицают! Когда мы предъявим их суду, вся публика и пресса возненавидят его точно так, как вы, — только за то, что эти девки так сногсшибательно красивы!
Но когда Барский вернулся в Москву, ему пришлось отвлечься от операции «Дева».
Срочно, секретно
Начальнику Пятого Главного управления генералу Свиридову А. К.
ОПЕРАТИВНОЕ УКАЗАНИЕ
В связи с прибытием в Москву 21 августа с. г. лидера ООП Ясира Арафата и в целях упреждения нежелательных эксцессов, принять меры по изоляции на срок с 20 по 25 августа всех активистов сионистского движения, а также всех лиц, представляющих потенциальную угрозу успешному пребыванию товарища Арафата в Москве.
О выполнении доложить.
Первый заместитель председателя КГБ СССР генерал-майор С. Цвигун
Москва, 17 августа 1978 г.
Резолюция:
Начальнику Отдела «Е» полковнику Барскому:
К НЕМЕДЛЕННОМУ ИСПОЛНЕНИЮ!
О ВЫПОЛНЕНИИ ДОКЛАДЫВАТЬ ЕЖЕДНЕВНО.
Начальник Пятого управления генерал Свиридов.
Барский вздохнул: конечно, Ясир Арафат летит в Москву из-за неожиданного предательства Анвара Садата, египетского президента, который месяц назад вдруг запретил коммунистическую партию, выслал из Египта всех советских советников и затеял прямые переговоры с Израилем. Но везет же жидам! Мерзавец Рубинчик даже не подозревает, что благодаря Ясиру Арафату он пробудет на свободе еще несколько дней.
34
Это была очередь за персиками. В гастрономе «Таганский» на Таганской площади. Самая заурядная очередь, каких сотни в Москве то тут, то там по случаю появления в продаже болгарских помидоров, финской обуви, турецкой халвы или кубинских бананов. Впрочем, летом этих очередей еще больше — за яблоками, огурцами, арбузами, картошкой, вишнями, клубникой и т. п. В расчете на эти авось подвернувшиеся по дороге фрукты и овощи люди не выходят из дому без плетеных сумок-«авосек», кошелок, портфелей. И всюду в Москве — в метро, в автобусах, в трамваях — эти емкости с дневной добычей…
А эта очередь была за персиками — крупными, крымскими, с ворсистой кожицей на подрумяненных южным солнцем боках. Рубинчик решил, что ему повезло: в очереди всего человек сорок, значит, стоять недолго, ну — полчаса. Зато в воскресенье, когда он поедет к детям в Люберцы, у них будет праздник.
— Вы последняя?
— Я, — не повернувшись, ответил какой-то русый женский затылок с волосами пучком и дужками очков за ушами.
— По сколько дают?
— По три кило, — буркнул затылок, увлеченный каким-то чтением.
— В одни руки? — сострил Рубинчик, у него было хорошее настроение.
Затылок в недоумении повернулся, и, как только Рубинчик увидел это лицо, жаркий, как сполох, удар крови по венам буквально прервал его дыхание. Словно он случайно взялся рукой за высоковольтный провод.
«Бежать! — тут же подумал он. — Немедленно бежать! Это опять ловушка!»
Но какая-то странная сила и остатки здравого смысла удержали его на месте. Спокойно, Иосиф. Нельзя быть таким паникером и трусом. КГБ не может расставить русских див во всех московских очередях или знать, что именно сейчас, в 9.27 утра, по дороге из котельной в штаб-квартиру Инессы Бродник, он углядит из своего «Москвича» людей, выходящих из гастронома с персиками, и решит купить детям пару кило. К тому же в Москве и нет настоящих, исконных русских див, эта наверняка провинциалка. Хотя, черт его знает, ведь раньше, когда он работал в редакции, у него не было и минуты увидеть в Москве не то что девичье лицо или фигурку, но даже перемену погоды.
Зато теперь у него уйма свободного времени. Неля уехала с детьми из удушающей городской жары в Люберцы, к своим родителям, и он впервые живет жизнью настоящего писателя: утром в квартире Инессы Бродник пару часов редактирует сухие сводки борьбы евреев за право на эмиграцию из СССР, потом спит до вечера, а ночью в котельной пишет книгу об исходе евреев из России. Книгу, которая станет в один ряд с «Архипелагом» Солженицына и «Доктором Живаго» Пастернака.
Что она читает?
Впрочем, нет, он не станет еще раз испытывать судьбу — обжегшись на молоке, дуют на воду.
А читает она Валишевского, он узнал с первого взгляда на корешок переплета. Польско-французский историк Казимир Валишевский, «Петр Великий», 1912 год издания. С тех пор Валишевского никогда не издавали в России, и даже странно, где она могла взять эту редкую книгу. Черт возьми, почему эта очередь абсолютно не движется? За ним заняли уже больше десяти человек, а он не продвинулся ни на шаг и даже не перешагнул порога магазина!
Девушка перевернула страницу, и он успел заметить через ее плечо название главки: «Женщина». Интересно, он еще помнит хоть что-нибудь из Валишевского или забыл напрочь?
Рубинчик закрыл глаза, как он делал в детстве на школьных экзаменах. И тут же вся 101-я страница с главой о роли женщин в жизни Петра Великого возникла перед ним, словно на столе в саратовско