То, что фашизм – «ученик» большевизма в деле политической тактики – возвел в своей идеологии католицизм в ранг одной из жизненных функций патриотизма, обнадеживало Н.В. Устрялова. Он прекрасно понимал, что фашизм может быть понят только на итальянской почве, но в тоже время подчеркивал, что в «аналогичной обстановке» отдельные его элементы могут проявляться и в других странах.
Близким, если ни аналогичным, он считал отношение фашизма и большевизма к праву, закону. В ответ на обвинения в беззаконии фашисты заявляли, что относятся к закону с почтением, но в то же время в своих стремлениях к цели не остановятся перед нарушением его, если он действует медленно и неэффективно. Н.В. Устрялов находил данные аргументы последователей Б. Муссолини вполне логичными.
До 1934 г. Н.В. Устрялов читал курс общей теории права на юридическом факультете в Харбине. В своей вступительной лекции «О разуме права и праве истории» он говорил о том, как взаимодействуют в историческом процессе сила революции – «новая сила», «новая большая идея», приходящая в мир, – и право. Революция, по мнению идеолога национал-большевизма, «обрастает правом» лишь после своей победы. Н.В. Устрялов отмечал, что «в иерархии ценностей праву принадлежит подчиненное место. Выше его – нравственность, эстетика, религия. Большие исторические движения обыкновенно допускают известное „оформление“ именно нравственными, эстетическими и религиозными категориями, но не правовыми».[222] «Судом над правом» называет он великие эпохи в истории человечества. Этот суд осуществляли все авторитарные режимы своего времени – большевизм, фашизм, нацизм. В этом суде философ-эмигрант видел историческую логику, которая делала неуместными обвинения фашизма или большевизма в беззаконии.
Среди многочисленных признаков сходства режимов России, Италии и Германии Н.В. Устрялов особо выделил их общую черту:
самоутверждение «варварскими» методами – не просто принуждением, а насилием. Ее он объяснял особенностями духа переходной эпохи. Каждый из режимов, по его мнению, был рожден отдельным историческим явлением, разрушительным, сдвигающим мир с его привычной оси. «Спазмы» существующей общественной системы явились причиной большевизма, фашизма и нацизма. Н.В. Устрялов писал в 1933 г.:
«Мировая война родила русскую революцию и советское государство. Версальский мир дал жизнь итальянскому фашизму. И нынешний мировой кризис оказался законным отцом германского национал-социализма».[223]
В каждом из этих режимов сильна «идея». Плоха она или хороша, но она обладает огромной мощью. Насилие не в силах помочь идее умирающей, но способно оказать неоценимую услугу идее восходящей. Силу «идеи», способной преобразовать мир, он воспел в 1916 г.:
«Есть идеи – силы, что правят толпой, массами, даже народами. Они могут изменить лицо земли, могут толкать на подвиг, на жертвы, на смерть. Теперь к ним, несомненно, относится лозунг: „Во имя Великого Царства сладостно жить, радостно умереть“. Тяга к такому царству словно стихийно овладела людьми».[224]
Подтверждение своих выводов Н.В. Устрялов находит у К.Н. Леонтьева:
«Разве гуманностью держатся государства? „Есть люди очень гуманные, но гуманных государств не бывает, – писал глубокий русский мыслитель К. Леонтьев, – Гуманно может быть сердце того или другого правителя; но нация и государство – не человеческий организм. Правда, и они организмы, но другого порядка; они суть идеи, воплощенные в известный общественный строи. У идеи нет гуманного сердца».[225]
Для авторитарного режима равносильно смерти утратить связь с идеей, которой он призван служить. В этом отношении большевизм в глазах Н.В. Устрялова значительно выигрывал в сравнении с фашизмом:
«Если большевизм стоит перед опасностью оторваться от неизжитой социальной действительности вчерашнего и сегодняшнего дня, то фашизм рискует очутиться в ее плену. Если большевистской концепции угрожает уклон утопизма, то фашистская может легко обернуться оппортунизмом в одиозном смысле этого слова. Большевизм героичен в своем преобразовательном порыве, упоен будущим и в своих социальных целях „прогрессивен“. Страстная воля фашизма истощается на путях компромиссов и расщепляется между вчерашним и завтрашним днем».[226]
Это движение двух режимов сопровождалось жертвами и кровью. Большевизм, оставаясь верным «идее» (хотя и используя элементы новой тактики для ее реализации), близок к победе. В таком случае жертвы оправданы, считал идеолог национал-большевизма. Кровь же, пролитая в фашистской Италии, может оказаться напрасной.
При всей «новизне» и «революционности» фашизма, Устрялов видел в нем принадлежность к уходящей эре. Интернационализм большевизма, созвучен «большой „вселенской“ идее наступающего исторического периода», тогда как фашизм шовинистичен, а значит «реакционен». Национальная идея, на которой основан фашизм, будет жить долго, но формы, избранные Б. Муссолини для ее воплощения, «обветшали», считал философ.
В книге «Германский национал-социализм» (1933) Н.В. Устрялов жестко критиковал гитлеризм и вновь возвращался к вопросам генезиса и эволюции режима Б. Муссолини. Н.В. Устрялов не считал, что фашизм откроет «новую эру» европейской истории. Он называл его «симптомом нового момента в развитии старого мира», «острым кризисом демократической государственности классического типа». Воспринятые фашизмом «уроки» Русской революции не сделали его по масштабу равным большевизму. Но Устрялов был уверен, что фашизм преподаст «уроки» мировой истории:
«Фашисты подчас говорят о „фашистских соединенных штатах Европы“. Трудно представить себе понятие более нескладное и внутренне порочное <…>. Фашистская картина истории несовместима с какими-либо „соединенными штатами“. Либо повсеместный фашизм, – и тогда „гегелевская“ панорама исторической диалектики, либо существенно иная, новая концепция государства, – и тогда „соединенные штаты“. Между этими двумя пределами – ближе к первому – вьется змеящийся путь реальной исторической жизни».[227]
Н.В. Устрялов сталкивался в Харбине с проявлениями русского эмигрантского фашизма. Впервые он сформулировал свое отношение к этому явлению в 1929 г. в письме к служащим КВЖД – журналисту Э. Титову и японоведу А. Авдощенкову: «Русский фашизм – охвостье Союза русского народа, эмигрантщина, черносотенство, сброд».[228] Такое же мнение Устрялов высказал и в письме к Г.Н. Дикому от 23 ноября 1933 г.:
«Я считаю весьма достойными сожаления гитлероподобные настроения, явно проступающие в эмигрантской молодежи. <…> По здешним „фашистам“ можно видеть, куда способны они завести».[229]
Особенно возмущала Н.В. Устрялова пропаганда идей «фашизма», которую вел в своих лекциях в Харбине бывший казанский адвокат, член Восточного бюро партии кадетов, премьер белого меркуловского правительства на Дальнем Востоке В.Ф. Иванов:
«Дело, конечно, не в болтуне и ничтожестве В.Ф. Иванове, а в том, что на его лекциях ex officio и in corpore[230] сидит местное духовенство во главе с архиереем, что аудитория его набита битком обывателем, что местная „пореволюционная молодежь“ (младороссы-фашисты) всецело восторгаются его откровениями и, главное, что этот стиль мысли и слова имеет высоких покровителей, вдохновителей, меценатов (sapienti sat)[231]. Ни одна из эмигрантских газет не смеет восстать против этой ныне господствующей идеологии, перед которой чайная былого Союза русского народа покажется центром изысканного академизма».[232]
Н.В. Устрялов видел в «русском фашизме» отвратительные черты: антисемитизм и эмигрантский реваншизм. Он не находил ничего общего между режимом Б. Муссолини и «русским фашизмом» в Харбине. «Русский фашизм», в понимании Устрялова, был ближе к национал-социализму А. Гитлера, личность и идеология которого вызывала у него негодование.
Вернувшись в 1935 г. из Харбина в Москву, Н.В. Устрялов продолжал следить за развитием фашистского государства. В 1937 г. он уже, безусловно, осознавал опасность режимов Италии и Германии для России. И в тоже время его возмущало, как неумело советские деятели критикуют эти режимы, не осознавая их истинной сущности. По поводу опубликованной 28 мая 1937 г. в «Известиях» статьи И.Г. Эренбурга с попыткой высмеять фашизм, Устрялов записал в дневнике:
«Сокрушить фашизм нужно и можно, но делать это следует с умом. Неосторожно, близоруко, глупо помещать критику его в план средств, где мы по необходимости вынуждены проделывать много того, что нас с ним сближает. Такая близорукая, фальшивая критика способна навести нашего же читателя на предательский вопрос: – Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»[233]
14 сентября 1937 г. Н.В. Устрялов был расстрелян на родине тем самым режимом, логикой которого он ранее так восхищался.
Ему не удалось побывать в Италии в годы зарождения и развития там фашизма. Доступные ему в Харбине материалы о фашизме не отличались значительным богатством и многообразием (в своих эмигрантских работах о фашизме он опирался в основном на материалы периодических изданий, поступавших из Европы).[234] Однако в его оценках сходства фашизма и большевизма трудно не увидеть рационального зерна и глубокой продуманности проблемы авторитарных режимов XX