Вследствие этого людей возможно вырвать из под влияния русского эмигрантского руководства, поставить под немецкое руководство, командный язык и пропагандистки охватить в германском духе как принадлежащих по крови к немцам. В результате вспомогательная полиция представляет собой значительно лучший вклад в обороноспособность немецкого народа, чем Русская охранная защита».
В 1943 г. вербовка в указанные батальоны в шести странах продолжалась, но без существенного успеха. В марте 1944 г. они были преобразованы в «Особую группу К», а в конце 1944 г., после некоторого пополнения советскими военнопленными, – в особый полк СС «Варяг» под командованием М.А. Семенова и переброшены в Словению. Никакого противовеса Русскому корпусу эта небольшая и ничтожная в военном плане часть составить не могла. Духовенство в батальонах вспомогательной полиции и полку «Варяг» отсутствовало.[304]
Вскоре после вынужденного узаконения Русского охранного корпуса, 22 января 1943 г., шеф гестапо Г. Мюллер по поручению начальника полиции безопасности и СД Э. Кальтенбруннера составил докладную записку о будущем расселении русских эмигрантов, состоящих на службе в Корпусе. В ней указывалось:
«При этом мероприятии следует избежать нежелательного устремления части русской эмиграции преждевременно вернуться в занятые восточные области. Можно использовать подходящие кандидатуры из особенно благонадежных эмигрантов, безоговорочно служащих нынешним целям рейха, чтобы помешать единой цели эмигрантов нанести ущерб германским интересам».
Ни о каком допущении Корпуса в качестве воинской части в Россию и речи быть не могло.[305]
В момент преобразования Русской охранной группы в Корпус он составлял около 7,5 тыс. человек, и Б.А. Штейфону было обещано пополнение в 12 тыс. добровольцев из числа советских военнопленных. Однако в действительности такое пополнение было проведено лишь один раз и в небольшом объеме. 12 марта 1943 г. в Баницу прибыли 297 военнопленных, из которых сформировали две особые роты. Уже 24 марта командующий полицией безопасности и СД в Белграде Шаефтер писал своему начальнику группенфюреру СС Мейснеру о нежелательных результатах акции, прежде всего из-за опасности воздействия на бывших красноармейцев позиции эмигрантов, так как в рядах Корпуса «находятся экстремальные приверженцы царя из русской офицерской и дворянской касты наряду с демократами, ортодоксальные православные и представители либерально-масонских взглядов». При этом отмечалось, что бывшие красноармейцы настроены не только националистически, но и империалистически и конфликтуют с казаками-сепаратистами. Кроме того, Шаефтера тревожил «горячий интерес» к военнопленным антинемецки настроенного сербского населения, постоянно расспрашивающего о Советской России. Некоторые «добровольцы» вскоре бежали из транспортного поезда, создавая опасность усиления ими «коммунистических банд в Сербии». Относительно религиозности пополнения Шаефтер писал, что бывшие красноармейцы, по их словам, крещены, но избегают разговоров о религии и нередко в церкви крестятся неправильно. Впрочем, они посещают храмы, считая, что русская эмиграция особенно стремится снова привести их в Церковь.[306]
Интересно отметить, что через месяц после составления этого доклада – 26 апреля, на второй день Пасхи, «Белградская Троицкая церковь принимала молодых солдат корпуса, прибывших из России. Была торжественная пасхальная служба, в конце которой митрополит Анастасий обратился к солдатам с глубоко прочувствованным и любовным словом». Из другого сообщения известно, что Владыка говорил о значении Церкви в истории русского народа и привел доводы в пользу оправдания ухода Белой армии в эмиграцию. После богослужения состоялся парад Белградского батальона корпуса.[307]
Как только появилась информация о предстоящем преобразовании охранной группы, митрополит Анастасий дополнительно направил в ее отряды (полки) священников из числа ранее выразивших желание на переезд в Россию, но не допущенных туда немцами, в частности иереев Григория Баранникова и Петра Димитриевича. При этом 21 декабря 1942 г. Владыка поручил протоиерею Иоанну Бандурину посещать раз в неделю немецкие госпитали в Белграде для пастырского попечения иногда попадавших туда вместо русского военного госпиталя раненых русских солдат.[308]
Один из новых военных священников – о. Григорий – вскоре вместе с настоятелем походной церкви 3-го полка протоиереем Борисом Молчановым стал участником события, вызвавшего инцидент между Сербской и Зарубежной Русской Церквами. 3 декабря 1942 г. Сербский Синод обратился к митрополиту Анастасию с просьбой «в интересах добрых отношений сербов и русских» указать священникам Русского корпуса избегать «погрешностей», имевших место 23 ноября в сербской церкви Косовской Митровицы, где отцы Борис и Григорий во время совершенной ими службы якобы не поминали местного архиерея епископа Рашкопризренского Серафима, а лишь Владыку Анастасия и «русское христолюбивое воинство».
На запрос митрополита о. Борис 29 декабря сообщил в рапорте, что упреки совершенно не обоснованы, он и о. Григорий с разрешения архиерейского наместника и настоятеля церквей в Косовской Митровице иногда совершали в храме Св. Саввы всенощное бдение, божественную литургию, панихиды, отпевания и молебны для русского полка, но при этом на богослужении Высшая церковная власть всегда поминалась по формуле: «О православном епископстве Церкви Сербския и Российския, о Господине нашем Высокопреосвященнейшем Митрополите Анастасии и Господине Преосвященном епископе Серафиме», а о «христолюбивом воинстве» возглашали без упоминания национальности. Более того, русские священники фактически спасли сербских, находившихся под арестом с 24 по 29 ноября. В этот период отцы Борис и Григорий по просьбе церковного старосты совершали требы в городском храме (для русских и сербов) и «посылали чинов полков к немецкому коменданту с заявлениями о том, что каждому из них требуются метрические выписки, которые может дать лишь архиерейский наместник». В результате он вскоре был освобожден, а через несколько дней – и другие сербские священники.[309]
В течение 1943 г. Русский охранный корпус все-таки вырос численно за счет создания из эмигрантов в апреле 1-го казачьего полка и в результате разрешения вербовки добровольцев в Бессарабии, Буковине и в районе Одессы. Корпус получил около 3 тыс. человек, после чего немцы стали чинить препятствия работе вербовочных комиссий, и приток пополнения прекратился. Среди этих новобранцев явно преобладали верующие, и, когда батальоны буковинцев, бессарабцев и одесситов впервые повели в белградскую церковь, русские эмигранты с удивлением отмечали, что подавляющее большинство из них правильно крестится.[310]
В связи с увеличением численности корпуса потребовалось устройство новых военных церквей, и митрополит Анастасий 12 февраля 1944 г. написал начальнику Управления русской эмиграции в Сербии генерал-майору В.В. Крейтеру о необходимости передать для них имущество церкви 1-го Русского Кадетского корпуса. В ответе от 23 февраля говорилось, что для учреждаемых церквей 4-го и 5-го полков Корпуса было передано имущество, оставшееся после закрытия храма Русского Девичьего института в Белой Церкви. Владыка ознакомился со списком этого имущества, заверенным настоятелем гарнизонной церкви Св. кн. Александра Невского в Белграде иеромонахом Никоном (Рклицким), и 11 марта отдал распоряжение о передаче в церковь 4-го полка также иконостаса храма Девичьего института.[311]
Одновременно с созданием полковых церквей пополнялся и штат духовенства Корпуса, правда, принимали не всех желающих. Протоиерей Валентин Руденко в декабре 1942 – январе 1944 г. дважды обращался к митрополиту Анастасию с прошениями о назначении в Русский охранный корпус, ссылаясь на то, что его кандидатуру выдвинул командир 5-го полка генерал Гонтарев, в составе Корпуса служат два зятя и погиб единственный сын, но Владыка все-таки 13 января назначил о. Валентина в 15-й казачий корпус. 31 марта 1944 г. митрополит Анастасий назначил полковым священником 1-го полка вместо иеромонаха Антония иерея Григория Баранникова, а священником 4-го полка иеромонаха Никодима (Нагаева), бывшего генерала Белой армии, пребывавшего ранее в монастыре Милково на территории Хорватии. Отцы Владимир Ульянцев и Борис Молчанов оставались священниками 2-го и 3-го полков соответственно, иеромонах Никон (Рклицкий) – настоятелем гарнизонной церкви, а священником 5-го полка вскоре определен иерей Иоанн Баско.
31 мая Архиерейский Синод постановил привлечь священников походных церквей Русского охранного корпуса к уплате 1%-ного обложения доходности, который они ранее не вносили в общецерковную кассу. 9 июня Владыка Анастасий обратился к входившему в состав Синода митрополиту Берлинскому Серафиму (Ляде) с просьбой присмотреть из числа эвакуированных с Востока в Германию священников, «если понадобится», несколько кандидатов для Русского корпуса. Вскоре – летом и в начале осени 1944 г. – в три полка были назначены вторые (батальонные) священники: в 1-й – иерей Василий Воскобойников, во 2-й – иерей Владимир Могилев, в 4-й – иеромонах Викторин (Лябах). Таким образом, считая состоявшего в штате гарнизонной церкви иеродиакона Вассиана, число священнослужителей достигло максимального количества – 10 человек.[312]
В сентябре – октябре 1944 г. после перехода Болгарии и Румынии на сторону стран антифашистской коалиции положение германских войск и их союзников на территории Югославии стало критическим. Русскому корпусу с сентября и до конца войны пришлось участвовать на фронте в активных боях с регулярными воинскими частями Народно-освободительной армии Югославии, болгарскими и – в сражении под г. Чачаком – даже с советскими дивизиями. В связи с этим слово «охранный» было вычеркнуто из его названия как «пережиток тенденций партийных кругов». С 10 октября 1944 г. он о