И я хочу, желаю, молюсь, чтоб наступил такой день, когда мне с вашим и моим русским войском будет дано сделать вот это же в оскверненных ими, красными, русских церквах.
Освятить, и восстановить, и золотом по лазури вычеканить вот эту самую надпись:
– Восстановлено войском.
Преданные слова во славу Божию. Слова военных.
Будет? Исполнится? Не знаю и не пытаюсь знать. Но сегодня русский доброволец в крестоносной испанской армии, я проникновенно рад сказать эти слова хоть здесь, – не в нашей с вами земле.
И ежели слова эти одеты сталью, то из стали был и меч Петров. И если упоминание о мече… Гефсиманском кому-либо покажется соблазном, то вспомню и иное острие копья. Копья Св. Георгия, того, которым он ранит дракона. Стальное острее.
Н. Белогорский
Декабрь 1938, г. Каспе, Испания
Спасибо за Ваше письмо, Николай Всеволодович!
В Вашем лице, христианская Россия и христианская Испания соединяются… И, потому, Ваше письмо так проникнуто испанским духом и – русским. Также русским, как и испанским.
Да, я видел эту Испанию, о которой Вы пишете. И не забуду ее.
Помню, как спустился я, летним вечером, в лощину меж Кастилией и Арагоном, где лежит маленький город Молина де Арагон. И, как повели меня в большое здание школы, где стояло терцио рекете Доньа Мариа де Арагон. Густые сумерки. Здание пустовало… Мы нашли воинов в нижнем сводчатом помещении. Из его угла доносился звук мерной приглушенной музыкальной речи. Это было моление, похожее на наш Акафист Божьей Матери. После я узнал, что воины рекете дали обет ежедневно молиться о спасении своей страны, от безбожной власти, и о том, чтобы Господь благословил их борьбу и их жизнь – для освобождения Испании. И, когда я вошел к молящимся воинам, моя молитва так легко соединилась с их молитвой.
Я увидел тогда, как обратясь в пол-оборота к ним, стоял в темном углу офицер, читавший молитвы. Это был каноник знаменитого толедского собора, пошедший добровольно в малую воинскую часть, затерявшуюся в горах Арагона. Для удобства он носил форму офицера. И был, действительно, небесным офицером – архистратигом отряда… Доброе, кроткое, спокойное лицо, сосредоточенный взор. Рядом с командиром терцио стоял его сын, двенадцатилетний мальчик в форме воина. Мать его отдала отцу, отдававшему свою жизнь за Испанию.
После была трогательная встреча с русскими воинами, и еще более яркое, чем раньше в моей жизни, ощущение возможности христолюбивого воинства.
Мне самому, Вы знаете, пришлось быть, одно время, земным воином… И вот, от этого моего белого воинства у меня не осталось воспоминаний белизны или памяти о христолюбивости. Я был совсем недолгое время моего земного воинства плохим воином, серым воином. Но уже тогда мелькали около меня образы христолюбивых. Но я их не видел, не осознавал глубины их и их христолюбивости, ибо ее не было во мне самом.
И потому, нередко я имел скорбное чувство, когда слышал, уже в изгнании, слова о «христолюбивом воинстве». И даже в церковных молениях это именование звучало для меня отвлеченно и, может быть, даже риторично.
Мне казалось, что воинство «христолюбивое» потонуло с Градом Китежем. «Взято на небо». А осталось только одно именование, некое услаждение слуха человеческого… Может быть, оскорбление слуха Божьего и ангельского. И мне хотелось молчать о христолюбивом воинстве.
Испания впервые мне дала почувствовать, что это такое – «христолюбивое воинство». В чем оно и как оно. Умом я все это мог понять и раньше… Ибо знаю всю библейскую историю и всецело верую ей.
Верую, что Дух Божий почивал на многих воинах и воинских вождях. Как на Давидах, выходящих на Голиафа не только с молитвой, но и с пращой. А после отсекающих голову Голиафу его же неправедным мечем. Меч – может быть – всегда есть «меч Голиафа». Но в руках Давида он делается Божьим мечом.
Помню и глубоко чувствую правду художественной интуиции Толстого, который вопреки своему нехристианскому рассудку создал образ христолюбивости не только в капитане Тушине и во многих безвестных русских солдатах, но и в главнокомандующем русскими армиями 12‑го года.
«Скажи, скажи дружок, – сказал он Болховитинову (Болховитинов только что ночью прискакал от дивизии Дохтурова) своим тихим старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубаху. – Подойди, подойди – поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано. – Говори, говори, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сощурилось, сморщилось, он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи! Создатель мой! Внял Ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю Тебя, Господи. – И он заплакал».
Я помню, что говорил Филарет Московский на погребении сего Михаила Архистратига войска русского. Изучал жизнь Иоанны д’Арк и дивился истинным небесным откровениям, сопровождавшим жизнь удивительной девушки – воина – ребенка – вождя…
Но белая Испания мне открыла то, чего я еще не знал. И не чувствовал.
Эти средние испанские города, как Виттория, где Вы лежали, сраженный пулей в голову (Белый воин – с телом посиневшим и красной, от крови, головой – не символ ли России?). Рано утром, двигаются по этим городам люди в храмы. Прежде всего другого. Испанки в черных своих шалях, не в тех, что надели они на освящение церкви в Каспе, а в кружевных платках. Это меня удивило и возрадовало. Люди оцерковлены. С церковью слита вся их жизнь. Церковь – это не что-то «по себе», а верующие – «сами по себе» (вижу это состояние в Мире). Нет: Церковь с людьми и люди с Церковью. Вот что я сейчас же заметил в Испании и что меня возрадовало.
Вы знаете, католические священники, ко мне, их православному собрату, отнеслись с любовью. Верующие испанцы чтили меня, как слугу Божьего. Я видел благоговейную Испанию. Какая радость подлинной веры охватывала тех, кого я просил от меня принять крестик или икону, освященные на Гробе Господнем в Иерусалиме…
У благоговейного пред Богом народа, у смиренного пред Церковью, должно быть христолюбивое воинство. Ибо Христос дает благоговейному человеку силу и власть любить Его всюду. В этом – христолюбивость: любить Христа всюду.
Вера в том, чтобы – всюду идти за Христом. Ни в чем и никогда от Него не отлучать себя.
И что по человечески невозможно, то можно – силой Божьей.
«Вся бо возможна суть у Бога» (Мр. X, 27).
Воинов не отогнал от себя Иоанн Креститель и не обличил их звания. Он их принял, как детей своих, ищущих правды.
Среди воинов и в их семьях исцелял Христос, ни единого слова не сказав в уничижение их звания. Воином был первый христианин в языческом Мире Корнилий Сотник. И воином он остался, после сошествия на него Святого Духа.
Воинство земное – особый дар бесстрастия и самоотречения. Особая сила. Не всем, конечно, она дана. И не каждого, потому, можно принуждать к этому званию. Но каждый должен чтить это звание, чисто и самоотверженно носимое.
Не огорчайтесь, друг, что не век чтут его.
Не все ведь чтут и истинное духовное воинство: священство, иночество, деятельное во Христе мирянство.
А удержанием меча Петрова, в Гефсимании, Господь совсем не осудил Петра. Господь только сказал, что всякий, поднимающий меч, за это одно, обрекается возможности погибели от меча. А апостолы Христовы не за плотское воинствование, не за «борьбу с плотью и с кровью» должны были быть определены на смерть, а за благовествование веры и Истины Христовой… Не Петрово было дело – отрубать уши человеческие! Петр должен был озарить эти уши Христовой истиной, исцелить их от мрака неведения.
А «погибель от меча» разве можно назвать настоящей погибелью человеческой и осуждением человека? Это только плотская смерть; и только предупреждение о плотской смерти. Нет, Господь не осудил Петра. Но лишь на его настоящее жизненное дело указал. Отвел его от не его путей в Мире.
Не всех благословляет Господь на путь земной брани.
Преп<одобный> Сергий не кого-нибудь благословил, а Дмитрия Донского.
Не всякого начальника благословил бы преп<одобный> Сергий. Многим бы сказал: покайтесь прежде, очиститесь, если ищете благословения, как силы от Бога исходящей, а не как тщеславного удостоверения своей правоты и чистоты.
И, мы видели, как в истории России, не каждого благословлял преподобный Сергий.
Ваше письмо очень интересно будет всем, до кого оно дойдет.
И как воинский, и как человеческий документ. И как христианский.
Это скромность Ваша говорит – «…я хочу, чтобы хоть несколько из моих испанских строк прозвучало во Славу Божию…»
Да, сейчас, время, когда надо исповедать Божью славу. Не только веровать в нее. Исповедывать славу Творца, это тоже воинствование против косности Мира.
Но Вы, дорогой, ошибаетесь, что это Ваши первые строки из Испании, говорящие о славе Божьей.
Я был приведен в Испанию после встречи с Вашими строками в журнале «Часовой», весной 1937 года. Вы писали тогда, как лежите в госпитале, как там приносят Св. Причастие раненым испанцам… И как захотелось Вам тоже принять эти неизреченные Тайны… Эти Ваши строки (среди других внешне описательных строк) и подвинули меня посетить Вас и других, находящихся в белой Испании, православных.
Благодарю Господа, что Он мне дал этот путь.
Вы писали те строки свои (в «Часовомъ») не задумываясь, может быть, над ними. Но из глубины Вашего духа исшел тогда Ваш голос и дошел до Православной Церкви. Голос призывающий Господа в Теле Его, в Церкви Его.
Теперь это Тело Христово, это созерцание народа в Церкви влечет Вас и проявляется в Вашей любви к храмам (особенно – поруганным, как Само Тело Христово) и в Вашем предстоянии с людьми, соединенными пред Христом.