Свободой пользуйся святой —
Без предварительной цензуры,
Но с предварительной тюрьмой.
Призыв к выступлению против царизма с оружием в руках, обогащение эпиграммы элементами политического лозунга — характерные особенности сатирической миниатюры той поры.
Кратковременный, но мощный взлет политической эпиграммы в эпоху русской революции вновь сменился полосой ослабления наступательного пафоса сатиры. Боевая сатира большевистских изданий не могла говорить полным голосом в условиях разгула реакции и жестоких цензурных репрессий. В этой обстановке широкое распространение получила сатирическая литература либерального толка, представленная на страницах многочисленных легальных изданий. Попытка «Сатирикона» влить свежую кровь в гаснущее и хилое дитя века не могла быть сколько-нибудь состоятельной. Ибо сочетать законным браком припудренный классицизм XVIII века с модернизмом, как пытались делать в своих стихах и рисунках «сатириконцы», — занятие по меньшей мере малоперспективное. Неправильно было бы присутствие элементов горечи, пессимизма (эпиграммы Саши Черного) воспринимать как попытку неприятия общественных устоев, критики государственной системы. Пессимизм, доходящий до отчаяния в сатирических стихах Саши Черного, — это, скорее, следствие предчувствия гибели того мира, над несообразностями которого поэт смеется или негодует.
Индивидуальное мастерство Саши Черного было достаточно высоким. Поэт верно подмечал крайности и вывихи буржуазного искусства («Рождение футуризма»). В эпиграмматическом цикле «Вешалка дураков» он зло высмеял засилье пошлости, глупости, самодовольства. Однако в сатире его бросалась в глаза какая-то вторичность. Неоклассицизм в графике, отчасти в поэзии, культивировавшийся на страницах «Сатирикона», определил некоторые существенные черты художественной практики ведущего поэта журнала. Возвратом к классицистической манере были многочисленные эпиграммы на дураков, болванов, «баранов», нацеленные на отвлеченные пороки вообще. В ряде случаев давало себя знать понимание сатиры как искусства второго и даже третьего отражения. Отсюда многочисленные стилизации Саши Черного, его пародии на пародии («Юнкер Шмидт», «До реакции» и др.).
Как видим, через полтора века круг замкнулся. Чтобы его разорвать, нужна была революция. Но это уже принципиально иной этап в истории древнего и вечно обновляющегося жанра, этап, заслуживающий особого рассмотрения, выступающий за хронологические рамки настоящего издания. Одно обстоятельство тем не менее заслуживает по крайней мере беглого упоминания.
С начала 1910-х годов и вплоть до 1917 года, в период неуклонного нарастания освободительного движения и подготовки решающей классовой битвы, русская эпиграмма еще раз превосходно послужила делу революции. Нельзя не вспомнить в этой связи многочисленные эпиграмматические стихи Демьяна Бедного. В его боевой, хлесткой сатире находят воплощение идеи русской социал-демократии: необходимость союза рабочего класса и крестьянства, борьба с буржуазно-помещичьей реакцией, с враждебными большевизму политическими партиями. При этом в отличие от басни, где торжествовали аллегория, иносказание, намек, в эпиграмме — лаконичной и часто афористической — поэт бил по крупнейшим политическим мишеням. Особенно доставалось царским министрам, лидерам буржуазных партий, ликвидаторам и меньшевикам. Остроумно и зло разрабатывались Д. Бедным темы, выдвигаемые и отстаиваемые большевистской «Правдой». Отсюда особый накал и страстность обличительных выступлений поэта, ставшего одним из крупнейших родоначальников революционной пролетарской сатиры.
Близкую к Д. Бедному позицию занимали И. С. Логинов, В. В. Князев, Красный (К. М. Антипов). Их эпиграммы сыграли известную роль в разоблачении реакционных сил. Здесь были продолжены традиции некрасовской сатиры, эпиграммы, культивируемой плеядой демократических поэтов 1860-х годов.
Русская эпиграмма прошла вместе со всей литературой путь от просветительского дидактизма к реалистической полнокровности, от грубоватой инвективы к отточенному совершенству сатирической типизации и индивидуализации, от абстрактно-отвлеченной тематики к постижению актуальных социально-политических проблем.
Для становления эпиграммы как самостоятельного и неповторимого вида сатирического искусства важное значение имело взаимодействие ее с близкими или родственными жанрами. Жадно впитывались на протяжении без малого двух веков уроки басни и пародии, фельетона и памфлета. Так эпиграмма научилась в самой своей структуре воплощать конфликтность, внутренний драматизм жизни.
Постепенно расширялись тематические границы эпиграммы, обогащалось ее внутривидовое разнообразие. Сложились такие жанровые подвиды, как диалогическая сценка и анекдот, мимолетный очерк нравов и философская сентенция — то в форме лаконичного куплета, то, наоборот, развернутой до нескольких строк пословицы.
На протяжении двух столетий жанр развивался неравномерно. Были взлеты, но были годы и десятилетия подготовительной, упорной работы, а то и просто провалы. Так случилось, например, в самом начале XIX века, в период мрачного семилетия 1848–1855 годов. Так обстояло дело и позже — в самом конце XIX — начале XX века. Однако общая тенденция развития эпиграммы шла по восходящей линии. Пролагателями новых путей, авторами, обозначившими крупнейшие вехи в ее истории, стали Кантемир, Сумароков, Пушкин, Некрасов, Минаев, Д. Бедный. Выдающиеся художники поднимали новые жанровые пласты не в одиночестве. Они были окружены в свое время мастерами меньшего масштаба, так сказать, популяризаторами их достижений. Это тоже по-своему интересная страница в истории эпиграммы. Насыщение эпиграммы социальным и философским содержанием сопровождалось усовершенствованием собственно художественно-эстетического плана.
В конце XIX — начале XX века эпиграмма не достигла уровня классических мастеров этого жанра. Даже на страницах лучших изданий, таких, как «Сатирикон» и «Бич», искусство эпиграммы приходило в упадок, заменялось стилизованной безделушкой. Острое жало сатиры притуплялось, сглаживалось. Исключением, как уже говорилось, была эпиграмма в наиболее передовых изданиях 1905–1906 годов, а позднее на страницах большевистской печати.
Истинное возрождение жанра принесло искусство нового мира в творчестве В. Маяковского, А. Архангельского, С. Васильева, С. Швецова, С. Смирнова и других поэтов. Их сатирическая миниатюра противостояла утонченной, рафинированной, залитературенной эпиграмме «Сатирикона» и других либеральных изданий того времени. Здесь гремел победный, грубовато-соленый даже не смех, а поистине раблезианский хохот. Бесценный опыт русской классики XIX века, особенно эпиграммы революционной демократии и пролетарских изданий, входил органической составной частью в творчество советских мастеров карающей строки.
Л. Ф. Ершов
ЭПИГРАММЫ
ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XVII ВЕКА
Симеон Полоцкий
1. <ИЗ ЦИКЛА «ОБЛИЧЕНИЕ»>
Идеже место несть обличению,
тамо свобода грехов творению.
2. ПРАВДА
Знающе правду, а о ней молчати —
есть злато в землю тщетно закопати.
3. НИЩЕТА ЦАРЕЙ
Царие и князи, суще пребогата,
обыкоша скудость едину страдати:
Много рабов имуть, сокровище в злато
соблюдают иным зело пребогато,
Но нищи суть в други правду глаголивы,—
вси бо по их воле глагол деют лстивы.
4. <ИЗ ЦИКЛА «СЫТОСТЬ»>
Ястреб сытый из руки аще испустится,
сед на древе, к пустившу не скоро вратится,
Подобие и человек, егда сыт бывает,
бога отбег, не скоро к нему ся вращает.
5–7. <ИЗ ЦИКЛА «МОНАХ»>
Любяй зрим быти и прочыя зрети,
монах несть могущ хвалу богу пети.
Огонь есть со сеном — инок со женами,
не угасимый многими водами.
В кремень железо тогда ударяет,
егда пол женский инока касает.
8.<ИЗ ЦИКЛА «ПОХОТЬ»>
Похоть псу есть подобна: гонима — гонзает,
аще же питается — в тебе пребывает.
9. СЛЕПЕЦ
Слепец аще слепцу руковожд бывает, —
и вождь, и водимый во яму падает.
10. <ИЗ ЦИКЛА «НЕВЕЖДА»>
Невежда ученого елма поучает, —
слепец очитого мужа провождает.
11. НЕУДОБНАЯ И НЕПОДОБНАЯ
Четыре неудобна дела обреташе,
пятое неподобно, Платон глаголаше.
«Неудобно, — рекл, — дело гордому служити
и от сребролюбива мужа что просити.
Еще со лживым мужем куплю совершати
и со искусства праздным беседы творяти.
А неблагодарному доброе творити,
исповедую, — веема неподобно быти».
12.<ИЗ ЦИКЛА «ЗАВИСТЬ»>
Яко ехидну плод чрева снедает,
тако завистна зависть умерщвляет.
13. <ИЗ ЦИКЛА «СОВЕСТЬ»>
Здравому постеля есть упокоение,
та же немощному есть мужу мучение.
Точне совесть есть мужу покой преблагому,
та же — ложе терново человеку злому.
14. ДИОГЕН
Диоген-философ егда умираше,
от друг обстоящих вопрошаем бяше,
Где изволит телу погребенну быти.
«Изволте мя, — рече, — в поли положити,
На верее земленнем». Они отвещают:
«Тамо тело твое звери растерзают».
Он рече: «Палицу при мне положите».
Они: «Что ти есть в ней, друже нарочите?
Не почюеши бо, сый души лишенный».
Он же: «Векую убо бываю смущенный:
Аще не почую, звери не досадят,
егда растерзавше тело мое снядят.
Где-либо хощете, тамо погребите,
мне во ин век с миром отити дадите».