У него завидный нрав.
Неподкупен — как Иуда,
Храбр и честен — как Фальстаф.
Обратим внимание на качественно иной тип насмешки, нежели тот, который определял пафос пушкинской эпиграммы-инвективы. Некрасов казнит литературного шпиона и доносчика, с которым как с немаловажной силой приходилось всерьез считаться Пушкину, веселым презрением. Эта эволюция коренилась в существенных социально-исторических сдвигах. Не просвещенные одиночки, как в XVIII веке, не опора на литературно-общественные кружки, как в пушкинскую эпоху, а ощущение того, что художник — представитель «партии народа» в литературе, — вот что рождает совсем иное мироощущение, определяет новые краски сатиры. Поэтому первая же некрасовская эпиграмма отметила новую тенденцию в развитии жанра (во всяком случае в ее передовом, революционно-демократическом изводе) на грядущие полвека.
Это не значит, конечно, что намеченный путь был единственным в революционно-демократическом лагере. Скажем, эпиграмма в вольной русской печати, эпиграмма, лишенная цензурных оков, во многом продолжала традиции беспощадной инвективы, охотно пользовалась приемами открыто плакатной сатиры (Н. П. Огарев, а также революционная анонимная эпиграмма 1860-х гг.).
В существенно изменившейся литературно-общественной атмосфере эпохи назревало желание самых радикальных политических перемен. Все это вызвало бурное развитие сатиры в различных жанрах — от злободневного очерка до социально-обличительного романа, от фельетона и памфлета до эпиграммы.
Летучая анонимная миниатюра воплощала прежде всего политическое, классовое содержание поступка, события, явления. От этого неизмеримо возрастало эмоциональное «силовое поле» произведения. Да и объекты, которые выбирались авторами революционных эпиграмм — от венценосного монарха до жадной толпы царедворцев и министров, — все это придавало ей особую остроту и действенность. Открытие памятника царскому сатрапу — генерал-губернатору Москвы А. А. Закревскому — было отмечено целой серией ядовитых четверостиший, среди которых выделяется следующее:
Позор и чести и уму,
Кому пришла охота
Поставить памятник тому,
Кто стоит эшафота.
В анонимной эпиграмме второй половины XIX века встречаются в изобилии оценочные эпитеты. И это не случайная черта, но характерная примета, выявляющая гневную направленность произведения, клокочущую ненависть его создателя. Впрочем, это отнюдь не значило, что к приемам иронического осмеяния, комического контраста, гротескно-гиперболической деформации такие авторы не прибегали. Вот эпиграмма «Попросту», с убийственной меткостью запечатлевшая типическое явление эпохи:
Не мудря, он всех живущих,
От людей до насекомых,
Разделяет на секомых
И секущих.
Либеральная эпиграмма (М. Розенгейм, В. Бенедиктов и др.) избрала манеру крикливого обличительства, внешне задрапированного в ювеналовские одежды. Выступая против несущественных отрицательных сторон действительности, а в лучшем случае против крайностей социального неблагоустройства, либеральные обличители тем самым в наиболее опасный для царской монархии момент конца 50-х — начала 60-х годов, когда политика ярых крепостников привел с бы к нежелательным осложнениям, помогали сохранить в неприкосновенности власть господствующих классов. Их стрелы метили в индивидуальные недостатки, в чиновничьи плутни, но отнюдь не в общественные устои. Если на наиболее трудном этапе кризиса крепостнической системы, в период революционной ситуации 1859–1861 годов, наблюдается рост либерально-обличительной литературы, то последующие годы характеризуются ее упадком.
Это и не случайно. К 1865 году были осуществлены те реформы, борьба за которые являлась конечной целью тогдашней политической программы либералов. Таким образом, новая историческая обстановка, естественно, отменила стимулы, определившие в какой-то мере литературу этого направления. Кроме того, либеральные обличители быстро обнажили подлинные свои намерения.
М. Е. Салтыков-Щедрин, вскрывая причину недолгого успеха либерально-обличительного направления, указывал именно на эту сторону. «Почему, например, — писал он в 1863 году, — так скоро потеряла кредит так называемая обличительная литература? А потому именно, что большая часть обличителей относилась к делу обличения неискренно; потому что между обличителями являлись большею частью такие личности, которые заливаются-заливаются всевозможными либеральными колокольчиками, да вдруг как гикнут… ну, и выйдет мерзость неестественная! „Эге, да вы гуси!“ — скажет публика и бросит книжку под стол»[21].
Но именно в то время, когда псевдообличительная литература отживала последние дни и сходила со сцены, знаменем передовой демократической сатиры становится журнал «Искра». Некрасов, В. С. Курочкин и Д. Д. Минаев выступают основоположниками русского стихотворного фельетона. Их сатирические куплеты, пародии и эпиграммы завоевывают огромную популярность и авторитет.
Писатели эпохи классицизма обращались «к уму». Реалисты, отдавая должное и силе непосредственного человеческого чувства, привели в гармонию разум и эмоции, расширив сферу воздействия сатирического слова. Либеральные псевдосатирики 50–60-х годов пылкой эмоциональностью своих стихов подменяли аргументы разума, доводы мысли. Безобидным обращением к поверхностно трактованному «чувству» они засоряли сознание хламом и ветошью квази-ювеналовских филиппик. Трескучий фейерверк гневных фраз, нетерпимых будто бы ко всяческому злу эскапад, жарких обвинений в устах розенгеймов, бенедиктовых и других оборачивался блистательной пустотой. В результате создатели всей этой либерально-эмоциональной плотины «возмущения» и «негодования» представали эпигонами эпигонов классицизма начала XIX века.
В передовой сатирической поэзии 40–70-х годов происходит усиление как интеллектуально-аналитического начала (сознательное революционное отрицание), так и обогащение усложняющегося сатирического метода посредством приемов самораскрытия отрицательного персонажа с помощью иронической насмешки, язвительной издевки.
Некрасов-сатирик начинает свою деятельность с пародийно-иронического преодоления некоторых традиционно высоких жанров. Например, строго торжественный жанр оды переводится в «низкий», сатирический план. Характерно, что спустя 60 лет по этому же пути пойдет и ранний Маяковский. Создавая свои знаменитые пародийно-сатирические гимны, он травестирует уже ту стихотворную разновидность, которая составляет «самый выспренний род оды»[22].
«Современная ода» (1845) Некрасова — это зерно, из которого прорастает вся последующая сатира поэта. Внешняя шутливость тона «Современной оды», «Колыбельной» и других ранних произведений Некрасова никого не обманывала. Внутренний сарказм — вот что определяло тональность его сатиры. При этом негодующе-ораторские приемы сменяются либо несобственно-авторской речью, либо монологом-исповедью персонажа. Революционно-демократическая направленность творчества Некрасова определила некоторые существенные сдвиги в области эпиграмматического жанра. Поэт выступает от имени партии народа в литературе. Так эпиграмма-инвектива, отражая эволюцию общественного мнения и углубление метода критического реализма, перерастает в эпиграмму-приговор.
Гоголевский совет «припречь подлеца» как нельзя лучше отвечал задачам революционно-демократической сатиры. Некрасов, постигая сущность нового типа государственного служащего, сформированного условиями буржуазно-помещичьей действительности и совершенно непохожего на заскорузлого сутягу-подьячего сумароковских времен, подмечает главную его особенность: «Будешь ты чиновник с виду и подлец душой». Позднее эта оценка современного момента отольется в афористические строки: «Бывали хуже времена, Но не было подлей» — так удивительно совпадающие со щедринским «применительно к подлости».
Итак, подлость, маскируемая добродетелью и благонамеренностью, — вот родовые черты капиталистического хищника, не любящего выставлять на публичное обозрение скрытый механизм злого и пошлого. В 60–70-е годы Некрасов создает серию сатирических портретов буржуазных дельцов, финансовых и промышленных воротил, «рыцарей» первоначального накопления. Однако эпиграмм на них не пишет, а прибегает к жанру фельетона или памфлета, временами поднимаясь до сатирической поэмы («Суд», «Современники»). В те же годы поэт выступает против М. Н. Каткова и А. А. Краевского, но посвящает им не эпиграммы, а стихотворения фельетонно-памфлетного типа.
В том же духе ранее была создана и эпиграмма на П. В. Анненкова («За то, что ходит он в фуражке…»). Таким образом, эпиграмма в некрасовском творчестве претерпевает известную трансформацию. Даже в том случае, когда поэт не выходит за границы традиционного четырехстишия, у него появляются такие модификации, которые заметно обновляют привычные жанровые формы («На И. И. Кауфмана», экспромт «При отъезде Дмитриева в Киев из Ярославля»).
Эпиграммы создаются Некрасовым и на личность и на отвлеченные нравственные пороки, но они затрагивают и определенные социальные течения, процессы, политические партии. Например, четверостишие «За желанье свободы народу…» разоблачает тот строй угнетения, при котором все лучшие человеческие устремления подавляются чугунной пятой самодержавия.
Если Пушкин, отвергнув каноны классицизма, запрещавшего сатиры «на личность», выступил основоположником эпиграммы — сатирического портрета, то у Некрасова эпиграмм на личность почти нет. «Остроумие Некрасова, — отмечал исследователь его творчества, — такое же сжатое и по яркости не уступающее остроумию Пушкина, совершенно чуждо отдельных лиц, оно носит широкий общественный характер»[23]