— Игорь! — поморщилась Ирина, суеверно не терпевшая никаких упоминаний о смерти в контексте экспедиций мужа.
— Нет, ну правда, — продолжал Колесов, — бесит в людях вот эта напыщенная манера судить обо всех по себе. Они даже не способны понять, что я путешествовал бы даже в том случае, если бы остался последним человеком на планете…
Он собирался еще что-то сказать, но в этот момент мелодично запел ви-ком.
— Это Валерка! — воскликнула Ира, нажимая кнопку.
Пространство над проектором осталось пустым — очевидно, качество связи было слишком плохим, чтобы передавать объемное изображение. Вместо этого бородатое лицо Валерки возникло на стене, распугав лениво колышущиеся на видеообоях тропические джунгли. Его грубый свитер на этом фоне смотрелся достаточно комично. Во плоти Валера присутствовать, увы, не мог — до конца зимовки оставалось еще два месяца.
— Привет честной компании! Игорек, поздравляю.
— Спасибо, Валер. Как погодка в Ново-Лазаревской?
— Нормальная погодка. Ясно, безветренно и минус семьдесят один по Цельсию. Вы там случайно не знаете, что такое «глобальное потепление»? Мы всей станцией не можем понять, что значат эти слова.
— Угу, — подхватил я. — Сочинение «Как я провел лето» ученика Лопатина Валерия. «Лето я, как обычно, провел на юге. Было минус семьдесят градусов…»
— Это у вас там, в Северном полушарии, лето, — напомнил Валерка. — Здесь зима.
— А вы их там как-то различаете? Нет, серьезно — никогда не понимал, как можно по доброй воле на полгода забраться в морозильную камеру.
— Кто бы говорил! — блеснул белыми зубами Лопатин. — Сам-то куда собираешься? Тебя как, уже можно поздравить?
— Ну… — смутился я. — Вообще-то официально это еще не объявлено… но вообще да, я в основном составе.
— Витька! — гневно повернулась ко мне Светлана. — Значит, вся Антарктида уже в курсе, а родной сестре сказать.
— Ну я же говорю — это пока неофициально, — отбивался я. — Мало ли что еще случиться может…
— Типун тебе на язык, — не слишком последовательно возразила Светка, которая в глубине души наверняка была бы рада, если бы меня перевели в дубль. Мне бы не понравилось, если бы она высказала это вслух, хотя осуждать ее я не мог. Все-таки предстоящая экспедиция опасна. Пожалуй, опаснее всех прочих, когда-либо предпринимавшихся людьми. Самые отчаянные плавания и походы Колесова по сравнению с ней — просто загородные прогулки.
— Так это правда? — серьезно посмотрел на меня Игорь. — Марс?
— Марс, — кивнул я.
— Поздравляю. И завидую, честно говоря.
— Да ладно, — улыбнулся я. — Что ты, гор и пустынь еще не навидался?
— Таких — не навидался. Это ж сколько претендентов было?
— Много, — я и в самом деле не знал, сколько именно. — Сам понимаешь, наша квота — один член экипажа. Двое будет американцев и еще двое — от Евросоюза. От японцев — только роботы.
— И кто остальные? — продолжал расспрашивать Игорь.
— Ребят, до официального объявления — не имею права. Не обижайтесь. Да и потом, вы их имена все равно вряд ли слышали.
— Ничего, скоро услышим, — откликнулся со стены Валерка. — Ну ладно, я, собственно, позвонил только Игорька поздравить, ну и теперь Витьку заодно…
— Посиди с нами, Валер, — предложила Света.
— Не могу, — проникновенно приложил руку к груди Лопатин. — У меня скоро дежурство начинается. Да и что за посиделки с нашим узким каналом, который даже 3D не тянет… Опять же жрать местную синтетику и смотреть, как вы уплетаете Иркины кулинарные шедевры, — это выше моих сил, — он вновь широко улыбнулся. — Ну ладно, всем успехов, Витьку особенно. Пока.
Валерка отключился.
— И на сколько это? — осведомилась Ирина, глядя на меня. — Год?
— Полтора. Даже чуть больше.
— Стало быть, не только мне теперь по ночам одной просыпаться и думать, где он, мой, и что с ним, — вздохнула она. — Ну ладно, ты-то, Виктор, не женат. А остальные четверо?
— А они, мужики, все такие, — вмешалась Светка. — Только о себе и думают.
Все мы знали, что Светлана все еще пребывает в расстроенных чувствах после развода, и относились снисходительно к подобным некорректным обобщениям, но я все же не удержался:
— То есть, по-твоему, рисковать собой — это значит «думать только о себе»?
— А о ком же? О благе человечества? Вот скажи мне, Витька, — оттого, что вы на Марс слетаете, что, хлеб лучше расти станет? Подсолнечное масло подешевеет? Если бы все деньги, которые вбухиваются в этот полет…
— Света, — терпеливо произнес я, — ну ты же человек с высшим образованием… пусть и гуманитарным… Что ты рассуждаешь, как безграмотный обыватель?
— Ну конечно! Интересы науки и все такое. А что, японцы глупее вас? Передовая научная держава, между прочим. Но они шлют роботов. Ро-бо-тов. Это и куда дешевле, кстати, их кормить-поить-кислородом снабжать не надо. А вам непременно нужно самим переться. Где тут ваша хваленая логика?
— Искусственный интеллект все еще слишком несовершенен, чтобы полноценно заменить человеческий разум в любой непредвиденной ситуации.
— Отговорки, — отрезала моя сестра; когда она заведется, ее всегда проблематично остановить. — Вот представь себе, что появился такой робот, который гарантированно может заменить любого из вас. Даже лучше вашего справится. Ты по доброй воле уступишь ему свое место в экипаже? Вот только честно — уступишь?
— Если будет принято такое решение…
— Я не про чье-то решение. Я про тебя лично. Хочешь, чтобы вместо тебя робот полетел?
— Не хочу, — пришлось признать мне.
— Quod erat demonstrandum[1], — мстительно продемонстрировала Светка свое высшее гуманитарное и принялась развивать наступление: — А ты, Игорь? Ну ладно — Марс. Никто не был, научная ценность, то-се. Но на Земле-то никаких белых пятен не осталось. Все давным-давно изъезжено-исхожено, а что еще нет, то отснято со спутников с точностью до каждой былинки. Так что тут ни о какой науке речь не идет. Так зачем тебе все эти путешествия на веслах через океан и пешком через пустыни?
— Ну, видишь ли, Света, — Колесов задумчиво поскреб бороду, — меня об этом, конечно, много раз спрашивали, и я всегда отвечаю, что это способ преодолеть себя, убедиться, что ты что-то можешь. Не кому-то там доказать — самому убедиться… Но не только это. Просто только там, наедине с морем или джунглями, я чувствую себя по-настоящему свободным…
— Спасибо! — язвительно откликнулась Ирина.
— Нет, Ирк, ты не обижайся. Домашний уют — это здорово, конечно. И мне очень важно знать, что меня любят и ждут. Но той свободы, которая там, это не заменяет. Дополняет, да — но не заменяет.
— Свободы? — усмехнулся Арнольд. — Удивительно, до чего сильно порою заблуждаются люди.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Игорь.
— Я имею в виду, что могу с абсолютной точностью ответить на вопрос Светланы. Если вы, конечно, уверены, что хотите знать правду. — Он вновь замолчал.
Люди часто произносят выражение «лучший друг», но я ни разу не слышал, чтобы кто-то говорил о худшем друге. Меж тем очевидно, что где есть первый, есть и второй. Даже в отношениях двух людей редко наблюдается полная симметрия, а в компании из нескольких человек, какой бы дружеской она ни была, тем более найдется кто-то, к кому относятся хуже, чем к остальным. Это может принимать очень разные формы. Иногда над таким человеком постоянно подшучивают — вроде бы беззлобно, но слишком уж явно чаще, чем над всеми прочими. Или же его мнения спрашивают в последнюю очередь, а то и не спрашивают вовсе, зная, что он ни за что не пойдет против большинства. Бывает и так, что между этим человеком и остальными просто царит некий холодок отчужденности, невидимая граница, не настолько плотная, чтобы вовсе отсечь его от компании, но все же ощутимая.
В нашей компании худшим другом был Арнольд, и он был худшим другом третьего типа. Так сложилось с тех пор, что мы знали друг друга, и, похоже, самого его это вполне устраивало. Его отстраненность от остальных проявлялась даже в его имени, слишком претенциозном для наших палестин, которое он к тому же не позволял сокращать или переиначивать, настаивая, чтобы его называли исключительно «Арнольд». Он предпочитал больше слушать, чем говорить, и почти всегда был серьезен и сосредоточен. О своих делах он рассказывал неохотно, после окончания университета мы даже не знали толком, где и кем он работает, — впрочем, распространяться на последнюю тему он просто не имел права, нам было известно лишь, что это какой-то секретный институт, имеющий отношение к биологии.
Вместе с тем нельзя сказать, что Арнольд был просто высокомерным занудой. Все знали, что если он что-то обещал, то непременно сделает, а если сделать не сможет, то прямо и честно скажет об этом сразу, а не будет отделываться конфузливыми отговорками типа «ну-у… может быть, на той неделе… извини, сейчас совсем зашиваюсь…». Врать Арнольд, похоже, не умел вообще. Отмалчиваться — да, но не врать, даже в мелочах. При этом он вполне отдавал себе отчет, что истина не всегда бывает приятной, так что это его присловье — «если ты уверен, что хочешь знать правду» — мы слышали уже не в первый раз.
Больше всех Арнольда ценила Светка. Нет, не в каком-то там романтическом контексте — эта тема Арнольда, насколько нам было известно, вообще не интересовала ни в каком виде. Просто, как объяснила мне сестра, «есть такие темы, которые с мужиками не обсудишь. Даже с тобой, хоть ты мне и брат. И с подругами тоже: вместо ответа по делу начнутся ахи и охи на полчаса. И неизвестно, какая Маша какой Лене будет потом все это в красках пересказывать. А Арнольд — ну, он как компьютер… в хорошем смысле. Ставишь вопрос — получаешь ответ. Иногда неприятный, да — но честный и правильный. И знаешь, что все это останется между нами».
А вот Ирина, появившаяся в нашей компании позже всех, напротив, Арнольда сразу невзлюбила. Она, конечно, благородно старалась этого не показывать, и все-таки это замечал даже такой, по Светкиному выражению, толстокожий динозавр, как я.