ишествие меня на Зенду. Дальше — дело техники. Берем камешки, нанимаем популярного дизайнера с Земли. И вуаля! Эксклюзивные поставки скульптур зендянам. Эксклюзивные, это важно. «Небесный маркетинг» в действии. Бумага уже есть, иначе бы я не говорил об этом вслух так беспечно. Не правда ли, милая? Еще вина, пожалуйста.
Последние две фразы он адресовал стюардессе. Стюардесса обозначила аккуратную улыбку, молча кивнула и отправилась за вином.
— Зендийская форма на девушке, — сказал Виталик. — Видишь эту юбку до пят и курточку, застегнутую под горлом?
— Красавица. Наверное, действительно зендийская форма: одеваются они аккуратно до крайности, как мормоны.
— Да, удивительный народ. Как-то странно повлияла на них изоляция. Словно откатились в старые добрые целомудренные времена. Знаешь, мне вся Зенда кажется одним небольшим провинциальным городком. С небольшими провинциальными развлечениями. Простота, вежливость, чистота. Эти ребята вообще чокнутые по части морали: не нюхают кокаин, не трахаются до свадьбы, даже правила на дороге соблюдают. Я там один раз вывалился из бара в полтретьего ночи. Так что, ты думаешь, я увидел? Светофор на пустой улице и два пешехода, ждут, пока зеленый загорится! Ну, можно понять: у них сто пятьдесят лет не было свежих голливудских фильмов и телешоу. Порноканалов, порносайтов и виски «Ред Лэйбл». Им не показывали земные новости. Что им оставалось делать? Они все сто пятьдесят лет читали, писали, рисовали и лепили. Строили яхты и катались на лодках в парке. И вот тебе сливки их культуры — скульптурка, мать ее, скорбящей матери. Робинзоны духа, что и говорить. Сто пятьдесят лет без нашего привычного медийного разврата! Ну, это скоро кончится. Но сперва — сперва! — я продам им их же шедевры. А потом — потом! — начну продавать им «Субботние сиськи».
Стюардесса принесла нам вино.
— Доброго вечору, пане. Куди вас доставити: до отелю чи магазину. У магазин! ще тривають робота, тому…
— Переводчика, нах! — затребовал Виталик. — Надоело разбирать ваш полуукраинский.
Я повесил сумку на плечо и помахал Виталику.
— Удачи! Береги бороду, нахал.
— А ты не теряйся, — подмигнул он мне. — Как закончишь работы — звони, прокатимся на острова.
— Перекладача пану Ягодову, — услышал я краем уха, затем кто-то толкнул меня в плечо, и я поспешил в общий автобус. Виталик повернулся к поданному автомобилю, ему открыли дверь.
Когда автобус подрулил ко входу в космодром, на оконном стекле появились капли грибного дождя. «Небесный маркетинг» — всплыла фраза. Что он имел в виду?
— Почему «небесный»? Маркетинг? Может, ты хотел сказать «космический»?
— Нет, именно небесный, — Виталик ответил так быстро, как будто весь день ждал этого вопроса.
Трясло нещадно: нас тащил на себе рахитичный мотопланер о двух водородных двигателях. Антигравы и реактивные самолеты на Зенде были запрещены местной властью, как и все, что могло загадить курорт. Говорят, что водород из тех же параноидально-бережливых соображений производят за пределами зендийской атмосферы, так что позволить себе такую прогулку могли немногие. В числе немногих был Виталик. Сейчас он, несмотря на тряску, сохранял важный и уверенный вид, держа руки на объемном животе. Он даже лениво перебирал пальцами, как будто находился в домашнем кресле у камина.
— Именно небесный. Понимаешь, космос — это нечто понятное. Он просчитан, изучен и виден в иллюминатор. А небо — оно всегда где-то сверху. Забирайся сколь угодно высоко на гору, взлетай на самолете, смотришь наверх — оно там. Ты стремишься и стремишься к нему, но никогда не достигаешь. Поэтому космический маркетинг — сама обыденность, а вот когда ты проявляешь высший пилотаж, рвешь стереотипы, покупаешь для людей выступление самого дьявола, — пусть он пляшет для них канкан в короткой юбочке, — вот такое мы называем маркетингом небесным.
— Не боишься работать конферансье для дьявола?
Виталик пожал плечами:
— За это платят. — Он отвернулся к иллюминатору. — Перед нашим отлетом Берн прислал мне бритву, помазок и чашку для бритья. Чашка из никеля. Я было хотел в чашку насрать и выслать ее обратно Берну, но постеснялся местной почты: провинция, не поймут. Не знаешь, чего от них, культурных, ждать. Зендийцы — они как дети. Жалею, что не видел их глаз на открытии магазина. Угораздило нас с тобой сунуться на острова перед самым открытием. Кто ж знал, что непогода. А эта колымага, — он пнул стенку, — добрую неделю не сможет нас вывезти.
Он скривился и замолчал. Остаток пути мы ехали молча.
Приземлившись в столичном аэропорту, мы пересели в ожидавший лимузин, и заспанный водитель повез нас напрямую к магазину, где продавали Виталькины скульптуры. Проезжая одну из немногочисленных улиц, я увидел отражение нашего автомобиля в окне: черный лакированный кузов, забрызганный грязью. Казалось, навозный жук вполз на ухоженную грядку с цветами.
Магазин был пуст.
Виталик оглядел витрины. В углах идеально чистых стекол поблескивал витой размашистый логотип. Несмотря на вечное лето Зенды, здесь, как и в нашем лимузине, тоже было прохладно.
— Управляющего, — сосредоточенно произнес Виталик в пустоту. — И переводчика.
Оба появились из двери подсобки и замерли с напряженными лицами. Я отошел в угол и присел на кожаный пуфик.
— Статус? — почти без вопросительной интонации отчеканил Виталик. — Продажи?
— Ни одной, господин Ягодов, — перевел усатый и непомерно худой человек.
— Причины? — голос Виталика был ровным, отчего появилось ощущение, что сейчас он кого-то ударит. Управляющий-зендиец что-то быстро и тихо забормотал.
— Не покупают, — перевел усатый.
— Он что, издевается? Я понимаю, что не покупают. Причины?
Снова бормотание и ответ:
— Нет спроса на ваш товар, господин Ягодов.
Виталик перевел дыхание, я вжался в угол.
— Спроса нет? — Виталик шагнул к управляющему, оттолкнув плечом переводчика. — Что это еще значит? У меня твоя подпись на плане продаж имеется: скульптуры должны продаваться минимум по пятнадцать экземпляров в первые три недели. Почему, сука, ни одной?
— Так вони ж зроблеш з пластику, а не каменя, — управляющий надул губы и поправил очки.
— С какого «каменя»? Что он несет? — Виталик повернулся к переводчику.
— С камня тирстоуна, господин.
Виталик замолчал. Он не шевелился несколько секунд, потом покосился в мою сторону.
— Паша? Ты что-нибудь знаешь про тирстоун?
— В путеводителе читал. Их делали из местного камня. Скульптурки эти.
— Так… ты! — Виталик ткнул пальцем в управляющего. — Мне нужно три кубометра этого камня к… сегодня у нас четырнадцатое, одна… две недели. К двадцать восьмому. Нет, к двадцать пятому. Предоплата через моего бухгалтера в течение двух суток. Местной валютой, ясно?
Управляющий наклонил голову и вежливо улыбнулся.
— Тирстоун не производится, господин Ягодов, — ответил за него переводчик.
— Не производится? Не добывается, ты хотел сказать? Опять экологический запрет? Я поговорю с министром Петренко. Он ему, — Виталик показал на управляющего пальцем, — лицензию выпишет, пусть не ссыт.
— Видите ли, господин Ягодов, тирстоун не ископаемое. Строго говоря, это не камень.
— Так, ты мне прекрати юлить. Где ж его брали раньше? — Виталик вжал голову в плечи и надвинулся на переводчика. Переводчик выставил тонкие руки перед собой, словно закрываясь от клиента.
— Тирстоун… это… Я объясню. — Он поправил галстук, и мне показалось, будто он готовился к этой речи. — Дело в том, что лет через тридцать после поселения на Зенде колонистов у первых детей начали замечать некоторые биологические отклонения. И среди прочих было одно странное. То ли в биохимии организма коренных зендян, то ли в местном воздухе было что-то такое, отчего человеческие слезы кристаллизовались на воздухе. Буквально через несколько секунд влага на щеках становится хрупким, но кристаллом. Это и есть тирстоун. Поэтому материала так мало. Поэтому скульптурки такие маленькие.
У Инникова, автора «Скорбящей матери», погиб сын. Автокатастрофа. Водитель был нетрезв. Когда-то еще было очень модно выпивать, это считалось прекрасной земной привычкой. Когда-то было в моде все земное. Больше десяти лет жена скульптора плакала. Каждый вечер. Пока не умерла. На столе, возле фотографии сына, остался камень ее слез.
Инников окрасил камешки и сложил одну из скульптур, которую вы знаете как «Зендийскую мадонну». Всего таких скульптур шесть, все они из настоящих слез, которые местные жители приносили Инникову. Но «Скорбящая матерь» была особенно любима нашим народом, потому что она для нас больше, чем произведение: это символ нашей планеты. Мы — потерянный ребенок Земли. Мы всегда знали, что Большая Планета плачет по нас. Это наша общая боль, наш символ…
— Спокойно. Не дрожи, — Виталик поднял вверх указательный палец и задумчиво склонил голову. — Камень из слез, значит. Не продается. Верно. Оригинально. Спасибо, на хрен. — Он потер указательный и большой пальцы, почесал ухо. — Ты. Собери десять или двенадцать местных проституток. Мои ребята сделают вам… камень из слез. Оплата каждой в час по….
— Господин Виталий, на Зенде нет проституток.
— Что?.. За идиота меня держишь? Парень, везде есть проститутки. Ты кому рассказываешь? Ты как вообще разговариваешь со мной, твою мать? «Господин Виталий», да я тебе…
— Извините, но это общеизвестный факт. Последняя проститутка Зенды крестилась примерно сорок лет назад, о чем написала в книге мемуаров. Книга…
— Молчать!!! Ты мне еще сейчас историю этой шлюхи будешь пересказывать! Книгу с автографом подари для полной радости… бойскаут! Проституток нет? Тебе найти проституток? Ты меня плохо знаешь. Я найду, ты не переживай. Будут плакать. Буду платить — будут плакать, сколько потребуется.
— Не треба. Це не допоможе, — неожиданно громко произнес управляющий, до этого стоявший молча.
Виталик повернулся к нему.