Ей всегда хотелось чуть большего, чем у нее было. Это хотение наполняло кипучей энергией ее миниатюрное ладное тело и уравновешивало спокойный темперамент Антона.
— Представляешь, — говорила она, не переставая щелкать каналами телевизора, — Кирилл мне говорит, мама, на гимнастику я больше не пойду. Знаешь почему?
— Ему никогда не нравилось на гимнастике, — Антон был противником принуждения. Грустное эхо детства.
— Потому что мы не купили ему штаны «Найки». — Наташе не нужен был собеседник сегодня. Ей нужен был чуткий слушатель, способный сопереживать. — Ты понял, Шестопалов? Те желтые штаны, из-за которых он устраивал истерику. Оказывается, без них он не чувствует себя полноценным спортсменом.
— Я думаю, что у других ребят такие штаны. Это нормально, Ната. Социализация в обществе потребления. Давай купим ему штаны.
— Антон, воспитание, по-твоему, это «давай делать все, что он хочет»?
— Нет. Но и не «давай отказывать ему по всякому поводу». У нас от штанов не убудет. А у Кирилла исчезнет повод отказываться от гимнастики.
Ната помолчала.
— Логично, — признала она. — Логика, Шестопалов, это твоя сильная сторона. Выкладывай деньги на штаны. И мне на курс питательных масок.
Антон удивился:
— Слушай, ты работаешь в SPA-салоне! Тебе эти маски полагаются бесплатно.
— Во-первых, не полагаются. Во-вторых, у нас это слишком дорого. В-третьих, это специальные тайские маски, предотвращающие старость.
Антон забрал пульт у Наты из рук, придвинулся к ней и запустил обе руки под ее халат.
— Тебе не надо предотвращать старость, — сказал он. — Честно-честно. Ого, а у тебя под халатом ничего нет?
— Я все жду, когда ты заметишь, — сказала Ната с прорезавшейся хрипотцой. — Пойдем в спальню, Шестопалов. От тебя так приятно пахнет алкоголем, что я готова с тобой прямо на столе.
Антон начал целовать ее в шею, поднял и посадил на стол. Распахнул халат, огладил грудь, положил руку на лобок.
— Телевизор сделай громче, — прошептала Ната, целуя его ухо. — Я буду кричать.
— Завтра лечу в Питер, — сказал он ей. — На конференцию. Буду там пару дней.
Они лежали в постели, Ната щекой у него на груди. Ее волосы пахли жимолостью.
— Увидишь наших, передавай приветы.
— Увижу. — Он смотрел в потолок, на покачивающиеся в уличном свете тени тополей. — Томиных увижу точно. Гриша звонил на днях, звал повидаться.
— Ну, все понятно с твоей конференцией, Шестопалов.
— Чего?
— Да ты как Томку увидишь, забудешь свои нуклеотиды. Что я тебя, не знаю?
Леру со второго курса все звали Томка. По фамилии Гриши. Он ухаживал тогда за ней изо всех сил и через три года добился результата. У них, можно сказать, тоже не было выхода — молва поженила их задолго до того, как Лера сделал окончательный выбор в пользу надежного и верного Грини.
— Слушай, не начинай только, — попросил Антон.
— Да я не начинаю, — Ната потерлась о его бок. — Давно уже смирилась с тем, что ты Лерку любишь всю жизнь. Это как типа наступление зимы. Холод ненавижу, а сделать ничего не могу.
«Холод ненавижу». Сегодняшний разговор с Астафьевым. Ната, Натка, что же мне делать?
— Если я Лерку люблю, почему на тебе женился?
— А вы такие сложные оба. Замороченные. Сложным людям нужны простые. Тебе — я, Лерке — Гриня.
— Ты же не простая, Ната. Ты же притворяешься только.
— Притворяюсь, — согласилась она. — С тобой научилась. Иначе как с тобой быть? Сложно. Пятнадцать лет вместе, а ты все о другой бабе думаешь.
— Ната.
— Все, все. Сплю. И ты спи. Тебе силы понадобятся.
«Пятнадцать лет, — думал Антон. Тени тополей расплывались перед его глазами. — А помню как вчера».
— Слушайте, ну эта газпромовская хрень — это пипец, — Антон помотал головой. — Я ее вживую впервые увидел. Полный пипец. Церетели отдыхает.
— На следующий год еще одну обещают, — вздохнул Гриня. — У меня пациент в градостроительном комитете. Бумага уже на подписании.
— От чего его лечишь?
— Да у них одна проблема. Не стоит. Бабла рубят во, — Гриня показал. — А не стоит.
— Что ты им колешь? Силикон?
— Зачем так грубо? Сейчас тоньше работаем. Гормональные всякие вытяжки.
— Помогает?
— Нет. Помогает «Виагра». Но «Виагру» каждый лох может, а у нас один шприц полтонны бачинских. Осознаешь культуру потребления, бро?
Они заржали.
— А ты все там же, Антон? — спросила Томка.
Они совсем не изменились. Гриша подвижный, жилистый, только седины прибавилось. Но он еще в институте щеголял белыми прядями. Лера хрупкая, худая, девочка-птица. Нет, уже женщина. Ее фарфоровая красота созрела, обрела законченность. Крохотные морщинки усталости тронули уголки глаз.
Антон поймал себя на том, что слишком откровенно любуется ее движениями. Как она режет хлеб, как ставит тарелки. Томка поражала его не только тем, что замечали все — красотой и вызовом, который несла ее красота, — он видел в каждом ее движении отточенность, завершенность. С детства чувствительный к своим и чужим ошибкам, Антон находил в Лере идеал безошибочности. В библиотеке он часами мог следить за тем, как она пишет, точно послушных солдат строит буквы.
Он отвел взгляд.
— Я все там же. Тружусь на благо Отчизны. Надо сказать, последние пару лет уже не то чтобы безвозмездно. Ситуация выправляется.
— По тебе заметно, костюмчик шикарный, — подмигнул Гриня.
— Ната заказала. Она как прежде — финансовый локомотив нашей семейной ячейки. Меня только на косметику и кеды для Кирюхи хватает.
— Скромничаешь, скромничаешь, Шестопалов.
— Как Ната? — спросила Лера.
Она закончила накрывать на стол и села рядом с Гриней. Ее светлые глаза следили за жестикуляцией Антона.
— Ната хорошо. Выучилась на права, летает вовсю. Передавала приветы, поцелуи. Просила фотографии Машки.
— У нее электронная почта какая? Я вышлю. Прямо сейчас, — Гриня подхватился.
Томка мягко положила ему руку на плечо.
— Гриша осваивает компьютер, — сказала она. — Темпы поражают. Но его участие в воспитании ребенка и прочих аспектах супружеской жизни неуклонно снижается.
— Подсел на онлайновые игрушки, — виновато объяснил Томин. — Такая оказалась зараза.
— Ты борись. У меня ассистент, Зайцев, чуть из семьи не ушел. В этот играл, как его, «Варкрафт».
— «Варкрафт» — ерунда, старье.
— Так, начались мужские разговоры, — Томка встала, оправила платье. — Вы без меня обсудите ваших эльфов, я проверю, как там Машка.
Она вышла. Гриня тут же подсел к Антону, капнул в рюмки, нагнулся к самому его уху.
— Бро, скажи, ты Натке изменяешь?
— Бывает, — не стал увиливать Антон. — А ты?
— А я нет, — выражение лица у Грини сделалось почти что жалостливое. — Веришь, хочу, а не получается. У меня на других баб, кроме Лерки, не встает. Недавно клиентка одна прямо в кабинете, все дела, ширинку расстегнула. Но не могу! Околдовала она меня как будто, еще в институте.
— Ты просто очень хороший человек, Гриня, — сказал Антон. — Вот и все колдовство.
— Не скажи. Лерка — она ведьма. Недавно один мальчик во дворе Машку обидел. Она вышла, посмотрела на него, а через пять минут он себе лоб на турнике расшиб. В кровь. Прикинь?
Антон вздохнул, посмотрел на часы.
— Слушай, Томин, время уже недетское. Пузырь мы с тобой в два рыла выжрали. Пора нам баиньки. Вызывай мне такси, поеду в гостиницу.
— Не надо такси, Томка тебя отвезет. Она же не пила.
— Брось.
— Сам брось. Она Машку пошла проверить, чтобы не волноваться потом.
Гриша посмотрел в глаза Антона, и ни следа выпитого не было в его усталом, все понимающем взгляде.
— Лера тебя отвезет, — сказал он. — Пять лет — долгий срок. Вам, уверен, есть о чем поговорить.
Они ехали молча. На светофоре Лера взяла Антона за руку. Сжала. Держась за руки, они оставили Васильевский, проехали по набережной.
Они ехали не в гостиницу. Возле кирпичного здания, в котором Лера работала на последнем курсе, машина остановилась. Томка опустила стекло, достала пачку сигарет.
— Ты куришь? — спросила она.
— Бросил.
— Я тоже.
Они задымили.
— Здесь была лужа, — сказал он. — Там, где дорожку выложили.
— Гигантская, — она стряхнула пепел за окно. — Здесь ты меня поцеловал. Перенес через лужу на руках, а потом поцеловал.
Ее лицо стало задумчивым, отсутствующим.
— Это был лучший поцелуй в моей жизни, — сказала она. «О, ей есть с чем сравнивать», — ожил второй голос. Антон вдруг понял, что этот голос принадлежит не ему. Он слышит его с детства, но голос чужой. А настоящий вот, говорит сейчас:
— Мне жаль нашу лужу, — сказал Антон.
— И даже зверю ведома жалость, — продекламировала она и выбросила окурок. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь. Поехали, Антон.
Ее лицо, ее голос — в них не было ни следа тепла. Она приехала сюда не предаваться романтичным воспоминаниям. Просто у них было не так много общих мест, Питер всегда был для Антона чужим.
— Ты хотела мне сделать приятно, — сказал настоящий голос Антона. — Получилось наоборот.
Она утопила кнопку стеклоподъемника.
— Тебе неприятно? — спросила она, поворачиваясь к нему.
«Я хочу сделать ей больно, — подумал Антон. — Даже просто ударить. Чтобы увидеть хоть какое-то отражение моих чувств».
— Пять лет ты снишься мне каждый день, — сказал он. — Иногда мы разговариваем. Иногда трахаемся. Пожалуй, чаще трахаемся. Разговоров у нас было достаточно, подсознание сублимирует. Я не в ладах с прошлым, Лера. Я внушил себе, что ему место в настоящем. Но вот ты рядом, как пять, как десять лет назад. И я понимаю — прошлого нет, как в той книге, что мы читали вдвоем. Его не существует. Меня в тебе не осталось. Все, пф-ф, — он дунул на ладонь, — сдуло ветром.
Чуть опущенные уголки рта и глаз придавали ее лицу выражение печали.
— Может, я просто не хочу ничего показывать тебе, Антон, — сказала она. — Изо всех сил не хочу показать тебе, что когда мы просто сидим, просто разговариваем, даже когда ты смотришь на меня — я там, внизу, вся мокрая.