В этом мире никогда не было Гитлера, но от этого ничуть не легче. Уж лучше бы он был. Вторая мировая война все равно произошла. Германия, Франция, Британия, Испания, Италия и еще куча всякой мелочи объединились, чтобы напасть на Россию. Оказалось, что Землю и ресурсы создал бог, поэтому те не могут принадлежать каким-то диким русским, ведь всего того же хочется цивилизованным европейцам (свое-то они давно сожрали).
В очередной раз объединенная Европа ополчилась против России, чтобы огрести по полной. Ну а Эйфелева башня, Лувр, Биг-Бен, Стоунхенндж, Колизей и многое другое – военные трофеи. Пизанскую башню брать не стали, а завалили окончательно. Назначили нас варварами? Что ж, получите и распишитесь, то, чем пугали своих избирателей.
Как я устроился в новом мире? Неожиданно неплохо. Стал писателем. Не особо утруждаясь, описываю свой прошлый мир и в ус не дую. Я теперь родоначальник нового направления фантастической литературы, дизельпанк называется. Как бы выглядел мир, если бы двигатель внутреннего сгорания оказался не забавной игрушкой, которой изредка от нечего делать балуются ученые в своих лабораториях, а реально работающей машиной с КПД повыше, чем у паровой? Никто в такую ахинею, конечно же, не верит, но читают с удовольствием. Правда, кое-что приходится переделывать. «Боинг» или «Конкорд», какими они не были в моем мире, тут воспринимаются абсолютно не научным фэнтези. Зато они же в варианте кабриолета идут «на ура».
Поэтому с космической фантастикой тут довольно туго. Имею в виду привычную мне. А вообще, конечно, пишут. Голливуд тоже ежегодно радует зрителей своими шедеврами. Недавно смотрел новую экранизацию «Первые люди на Луне» Уэллса. Что забавно, этот писатель тут был и его книги мало чем отличаются от привычных мне. Однако специалистам из Голливуда это ничуть не помешало снять фильм правильно.
Джентльмены-американцы (ну не англичане же, в самом деле!) полетели на Луну на ракете-кабриолете. Ракета, естественно, работала на паровом двигателе. Только тремстам китайским кочегарам там места почему-то не нашлось. Путешественники были экипированы, как и положено астронавтам: на голове цилиндры из блестящей металлической ткани, на глазах футуристического вида гоглы, на лицах дыхательные маски. Правда, очки и маски быстро, почти сразу, сняли, под ними лица актеров плохо видны, что не нравится зрителям.
А я космическую фантастику не пишу. Ведь всем известно, паровой двигатель может создавать реактивную тягу за счет выпускания пара, дизель же на такое не способен. Его выхлоп слишком слаб для передвижения в космическом пространстве. Поэтому будущее, бесспорно, за паром.
Ольга ЖаковаПо обоюдному согласию
– Что ты сказал?! – Я задохнулась от возмущения. – Да как ты мог! Нет, я не буду ничего слушать! Это… это… Нет! Не говори ничего больше, ты сказал достаточно. Не желаю слушать. Заткнись! – почти завизжала я. – Никогда больше, слышишь, чтобы никогда больше… ты же знал, как это для меня важно! Все кончено, слышишь, ты?
Я оборвала связь, огляделась, тяжело дыша. Ублюдок, скотина, инкубатор несчастный! Никогда его не прощу, никогда. Да я тебе… да я тебя… убью, просто убью!
На мое счастье, улица была пустынна, не то кто-нибудь мог бы вызвать успокаивателей. Не их дело, конечно, это не их гребаное дело… но я была громкой и могла кому-то помешать.
А, ладно, катитесь в утилизатор! У меня веская причина. Я хочу его убить! Иначе не успокоюсь. Быстро я вызвала поиск, вывела на линзу список ближайших хосписов. Есть готовые клиенты? Да, есть один неподалеку. Не переставая ругаться под нос, я запрыгнула в машину и погнала. Вызову журналистов, пусть все знают, что ты сделал, искусственник! Почему твоя банка не лопнула и ты не сдох эмбрионом? Говорила мама: не связывайся с инкубаторниками, они бездушные, черствые, наглые, мерзкие… Я бросила вызов на портале объяснений убийства, и тут же сразу трое откликнулись. Отлично, хороший получится шум, ты все узнаешь, пластиковое сердце! Из-за тебя убиваю!
Я неслась как бешеная, едва успевая вписываться в повороты. Город-навигатор, считав мою биометрику, подсовывал самые пустые улицы и глухие переулки, без наземников. Ты у меня получишь, гомункул, в пробирке выращенный! Я тебе покажу, как настоящие люди реагируют!
Журналистов у хосписа еще не было, сердце разочарованно екнуло. Но ждать я не могла и рысью бросилась внутрь.
У стойки электронного информатора меня встречала одинокая фигура в белом халате, по старинке. Они все тут… устаревшие немного. Классическая белая мебель вдоль стен, пустынный, гулкий холл, выложенный настоящей керамической плиткой. Ну да, тут одни старики, небось, под них сделано.
Доктор протянул широкую ладонь и несмело улыбнулся.
– Это вы запрос посылали?
Я наскоро тряхнула его теплую руку.
– Да, ведите. Должны журналисты подъехать, но ждать я не могу. У меня все бурлит! Какие условия?
– Вот сюда, пожалуйста, – доктор указал на отделанный деревянными, ничего себе, панелями коридор. – Условий никаких, мы давно уже ждем кого-нибудь. То есть… он ждет, но мы тоже, поверьте, ждем. Вы твердо решили? Ему… очень нужен кто-нибудь. Вот здесь распишитесь только, это предварительная заявка, – он протянул смарт со стилусом.
Мы вошли в палату. Алые маки на занавесках смотрелись неуместно в этом царстве белого. Белые подоконники, белый стол, белые стулья, белая кровать… желтый старик на ней.
При нашем появлении он чуть приподнялся с подушек, глаза блеснули. Но тут же упал обратно со стоном.
– Извините, – прошептал он, и мне пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. Голос был сиплый, очень слабый. Старик был совершенно лыс, кожа на голове и лице покрыта коричневыми пятнами, глаза ввалились, острый нос, тонкие, едва видные губы. Между морщинок выступили капельки пота.
– Я готов, – просипел он. Простыня обрисовывала контуры скелета. Лежащие поверх простыни руки подрагивали. – Скорее… пожалуйста.
Доктор ободряюще похлопал меня по плечу:
– Оставлю вас.
– Подождите, ему не надо… попрощаться?
– Он один. С женой попрощался десять лет назад, на кладбище, детей не было. Ну, удачи.
Пока я летела сюда, мне хотелось бить, крушить… убивать. Но в этих белых чертогах бурление чувств поутихло. Я присела на край кровати, не зная, как начать.
– У вас есть… предпочтения? – тихо спросила.
Старик смотрел мне в глаза чистым взглядом, в нем не было страха.
– Мне все равно, – просипел он и вдруг скривился, пальцы задергались по простыне, сгребая ее в горсть, впиваясь в матрас. Я отпрянула.
– Прошу вас… – Его взгляд помутнел от боли, но он был еще в сознании. – Я столько ждал… почти потерял надежду… Я ничего не чувствую, кроме сжигающей болезни, вы принесете мне облегчение. Все документы готовы, я готов… начинайте.
И он откинулся на подушках, сложил руки на груди. Придвинувшись, я взяла его за горло.
– Так можно?
– Хорошо, – слабо улыбнулся он. – Хотите, я закрою глаза, чтобы вас не смущать?
– Да, если можно.
Темные, почти черные веки закрылись, скрывая радужку и желтый белок. Горло под пальцами вздрагивало, сухая кожа была прохладной и шершавой. Я надавила. Какой же он тощий! Просто скелет. Даже мои маленькие руки обхватывали его шею чуть не целиком.
Шевельнулся кадык, дернулась щека. Одна нога у старика задрожала, и он слабо улыбнулся одними губами:
– Простите, крутит, мочи нет. Всего хорошего вам. И спасибо за помощь…
Нет, не могу так! Он-то мне ничего не сделал, верно?
Я быстро убрала руки и нажала кнопку вызова у изголовья, чувствуя, что сама вся дрожу. Доктор вошел сразу же, словно караулил у двери. Наверное, так и было.
– Дайте шприц, пожалуйста.
– Да, вот, берите.
Точно караулил. Я приняла пластиковую палочку с иглой в колпачке.
– Если журналисты явятся… не пускайте их, ладно?
– Конечно.
Он вышел. Старик смотрел на меня из-под полуопущенных век лукаво и слегка с укоризною, чего, мол, тяну. Я села рядом, погладила его по руке.
– Поссорились с кем? – шепнул он.
– Да, немного. То есть… много, конечно, пересрались до разрыва. Я сказала, что видеть его больше не хочу.
– Жаль, что мне повезло на таком плохом месте, – улыбнулся он, превозмогая лицевую судорогу.
– Спокойного сна, – сказала я с усилием. Вены у него везде выпирали, кожа обтягивала их, будто там были тоненькие косточки. Я осторожно ввела иглу в самую крупную вену на тыльной стороне ладони и вдавила поршень. Маленькая доза вошла почти сразу целиком. Я надавила еще, вынула шприц, положила на белую тумбочку. И накрыла ладонь старика своей.
– Посидеть с вами?
– Если не трудно. – Он пытался улыбаться, но выходило плохо. Посмотрел опять: – Не торопитесь?
– Да вы о себе думайте. – Я почти всхлипнула.
– Я-то свое прожил, чего обо мне думать, – шепнул он. – О вас беспокоюсь.
– Да мне что, переживу. – Я сжала его пальцы, чувствуя, как слезы подступают к глазам. – Действует?
Старик не ответил, но лицо разгладилось и больше не дергалось, тело расслабилось, губы тронула мягкая, умиротворенная улыбка.
– Спасибо… – словно выдохнул он.
Не знаю, сколько я сидела. Было тихо, но его дыхание было тише тишины, и я не заметила, когда его не стало. Дыхания, старика… просто сидела, смотрела на спокойное лицо и ни о чем не думала. Сколько ему было лет? Что он сделал в жизни? Давно ли болел? Почему не получилось вылечить? Или уже не хотел? Теперь не спросишь…
Наконец я встала и на негнущихся ногах вышла из палаты. Если он и не умер, то определенно был на пути к смерти, и мне тут больше нечего делать, что могла, я уже сделала.
Доктор стоял у двери, прислонившись к стене, заложив руки в карманы халата, запрокинув голову и прикрыв глаза.
– Все? – вполголоса спросил он. Я кивнула.
– Пойдемте, надо бумаги заполнить.
Он проводил меня в кабинет на другом этаже. Шаги гулко разносились по пустынному коридору. Есть ли кто-то за этими белыми дверями? Кто-то, кто ждет смерти? Каково это – настолько мучиться, что смерть становится желанным избавлением?