нец, по женщинам. По одухотворенным, гордым и нежным женщинам, умеющим принимать и дарить любовь.
Тао приходилось брать местных девушек. Легким, небрежным творением укладывать красавиц в постель. Только вот, отправляя такую восвояси наутро, он всякий раз испытывал разочарование и горечь. Плотская любовь удовлетворение давала лишь телу. Чувств не было, и потому душа оставалась нетронутой и холодной.
Он множество раз подумывал о том, что надо бы влюбиться. Заставить себя полюбить варварку, невзирая на ее ограниченность и невежество. Заставить не получалось: любовь не поддавалась рассудку. Так же, как не поддавалась творениям.
Человека можно принудить к поступку, говорили творцы-основатели, и он будет действовать сообразно твоим интересам. Но принудить человека в твоих интересах мыслить и чувствовать невозможно.
Варвары исправно платили дань – раз в год торговый караван заходил в порт, сундуки с золотом и тюки с товарами на канатах спускали в трюмы. Тех, кто не мог уплатить или отказывался уплатить, без лишних слов отправляли на каторгу. Остальные терпели, гнули хребты и шеи, покорно кланялись, в страхе шарахались прочь, заискивали, угодничали. И ненавидели. Даже дети. Даже девушки, которые делили с творцами ложе. Даже ленивые и ограниченные молодчики, которым позволили обучиться грамоте и затвердить расхожие слова из чужого языка.
У Тао ненависти не было. Напротив, он зачастую сочувствовал угнетенным и бесправным северянам. Излишнюю жестокость не одобрял, на публичных казнях старался не присутствовать и не раз просил наместника помиловать преступника, хотя умом и понимал, что править порабощенными племенами следует железной рукой.
Тао покинул каменную клетку, как называл отведенное ему помещение на цокольном этаже некогда принадлежащего королевской семье дворца. Взбежал вверх по мраморным ступеням короткой винтовой лестницы, пересек парадную залу, кивнул стоящей на страже в дверях паре творцов низшей, четвертой череды и отправился на конюшню.
Конные прогулки Тао любил, пускай ступать жеребцу приходилось не по столичным бульварам, а по крытым прохудившейся брусчаткой узким и кривым варварским переулкам. Тем не менее немало гармоничных, элегантных и дерзких творений Тао сложил именно здесь, на чужой земле, под чужим небом с чужим солнцем на нем. Сложил, покачиваясь в седле под варварскую суету и разноголосицу.
Тао вспомнил слова, которые произнес десять лет назад, через месяц после того, как впервые ступил на эту землю.
Каким бы мудрым ты себя ни числил
в соцветьях слов и праведных трудов –
но каменеют, каменеют мысли
под тяжестью январских холодов.
И кажется, утрачена основа;
весь этот мир – как ястреб, сбитый влет,
и не осталось ничего живого,
лишь лед и снег, все те же снег и лед.
Реки замерзшей неподвижна лента,
угрюмый берег, гибельная жуть,
– Зима, послушай: с этого момента
не гневайся и милосердней будь!
Холода стояли страшные. Старые творения прохудились от времени и с морозами больше не справлялись. Творцы нижних черед не справлялись тоже. Зимы с каждым годом становились все суровее. Так было до тех пор, пока не появился Тао.
Ночь за ночью Илай проводил в подвальной темноте, едва разбавленной тусклым светом, мятущимся с восковых свечей и огарков. Он исхудал, осунулся и не помнил, когда в последний раз ел досыта и спал вдоволь. Сложить буквы в слова удалось без особого труда. И теперь эти слова завораживали Илая, затягивали в себя, держали и не желали отпускать.
«…надлежит собрать воедино свое естество, сосредоточиться, и тогда…»
«…всякий предмет похож на какой-либо другой. Найди сходство и…»
«…слабеют со временем. Ищи новые сочетания взамен утративших силу. Чтобы починить…»
«…от простого к сложному. Сначала отвори дверь, зажги свечу, порази дикого зверя и лишь потом чини мир…»
«…тем сильнее, чем сильнее речи твои, тем надежней, чем больше ты вложил в них, тем быстрее…»
Раз за разом Илай вчитывался в обрывки фраз, повторял их, заучивал, произносил вслух, выкрикивал в гулкий подвальный мрак. И… ничего не происходило. Вообще ничего.
Тайны чинителей, о которых говорил умирающий отец, остались в пропавших, размытых строках. Илай знал это точно, наверняка. Он мучительно пытался вернуть пропажу, по горстке уцелевших слов догадаться об утерянном.
– Сначала отвори дверь, – в который раз повторил Илай. – Всякий предмет похож на какой-либо другой. На что похожа дверь?
Подвальная дверь была похожа на дверь. И только на нее. Дверные косяки походили лишь на другие косяки. Петли – на другие петли. Плотно подогнанные друг к дружке дубовые доски разве что на соседние.
У Илая кружилась голова, мысли путались, неведомая мудрость чинителей, казалось, издевалась над ним. Подвальная дверь словно скалилась, ухмылялась замочной прорезью.
– Ухмылялась. – Илай растерянно проговорил последнюю мысль вслух. – Но дверь же не рот, чтобы ухмыляться. Хотя…
Его внезапно пробило холодным потом. Дверь открывается – так же, как и рот. Распахивается. Если снять дверь с петель и опрокинуть на бок, она и формой будет напоминать…
– Рот, откройся! – не додумав, выпалил Илай. – Ну же! Ну!
Ничего не произошло опять. Илай утер со лба испарину.
– Рот, отворись! – выкрикнул он. – Распахнись! Расширься!
И вновь ничего.
– Раззявься!
Он отшатнулся, налетел спиной на сложенную в углу ветхую рухлядь и лишь чудом устоял на ногах. Дверь со скрипом отворялась. Медленно, будто нехотя. Сама по себе.
В два прыжка Илай оказался на пороге. Ухватил дверь за ручку, с грохотом захлопнул, отступил на шаг.
– Рот, раззявься! – выкрикнул он.
Дверь, скрипя, с натугой отворилась вновь.
Дни и ночи слились для Илая в безвременье. Отворять двери стало для него самым важным, единственно важным занятием.
– Рот, ощерься! Оскалься! Распялься!
Двери отворялись. От одних слов медленно и неохотно, от других – мгновенно и настежь. Вот что означало «… тем сильнее, чем сильнее речи твои, тем надежней, чем больше ты вложил в них, тем быстрее…». Редкие, неожиданные слова действовали сильнее обиходных и досужих. Те слова, которые трудно найти, которые таятся на задворках ума, и надо собрать свое естество воедино, чтобы извлечь их наружу.
Двери отворялись. С каждым днем все медленней и неохотней. Пока не перестали отворяться совсем.
«… слабеют со временем. Ищи новые сочетания взамен утративших силу. Чтобы починить…», – вот это о чем, понял Илай. Со временем слабеют слова и сравнения, необходимы другие, свежие. Их надо искать.
Так: дверь похожа на рот. А он на что? Рот похож на…
– Илай, что с тобой? – окликнула брата пятнадцатилетняя белокурая Ладица. – На тебе уже который день лица нет!
Илай обернулся на голос.
– На что похож рот? – рассеянно спросил он. – Обычный рот. На что?
– Ни на что, – удивилась сестра. – Зачем тебе это? Ты бы лег поспать, Илай. Ляжешь? Ну пожалуйста, ради меня! На тебя смотреть больно.
Илай оглянулся по сторонам.
– Понимаешь, – прошептал он. – На что похож рот, крайне важно. Неимоверно важно, поверь. А я никак не могу сообразить.
– Ну, например, на пасть, – улыбнувшись, сказала Ладица. – У людей рот. А у волков, – она засмеялась, – пасть, чтоб им всем пропасть.
Илай охнул. Обнял сестру за плечи, наскоро поцеловал в лоб и умчался.
– Пасть – пропасть, – бормотал он, сбегая по узкой лестнице в подвал. – Что-то в этом есть, точно есть. Два разных слова одинаково звучат. Они созвучны. А если найти другие, но тоже сходно звучащие?..
Пасти. Волчьи пасти. Собачьи. Звериные. Теперь двери. Дубовые. Тяжелые. Резные. Старинные. Илая внезапно осенило.
– Пусть двери мне откроются старинные, как пасти открываются звериные, – выдохнул он.
Подвальная дверь распахнулась, будто ее со всей силы пнули ногой. Илай долго стоял на месте, осмысливая произошедшее. Затем довольно потер руки и зашагал прочь.
С заколоченной, приржавевшей к петлям дверью заброшенной пекарни на восточной окраине города он бился с неделю. И уже готов был сдаться, но неожиданно сложил в уме созвучные строки.
– Откройся, дверь. Откройся резко, до конца, как жизни смысл всегда открыт для мудреца, – попросил Илай, и гвозди выпали из пазов, рыжей трухой осыпалась ржавчина.
Двери отворялись теперь перед Илаем одна за другой. Сами по себе слетали засовы, без всяких ключей отпирались замки. И – зажигались свечи.
Был перед дверью тусклый свет. А за –
черным-черно, хоть выколи глаза.
Что ждет меня за дверью – не пойму,
не одолеть сгустившуюся тьму…
И как последний житель на земле
я тихо прошепчу в кромешной мгле:
– Пускай лесным цветком взойдет в ночи
победный яркий огонек свечи!
Слова и сравнения! Созвучные слова и необычные, неожиданные сравнения, вот в чем все дело, – вывел для себя Илай. – Созвучиями и силой слов можно чинить мир. А значит… А значит, можно и его изменять.
Есть все же некое очарование в варварском городе, думал Тао, мерно покачиваясь в седле. В гончарных и кожевенных мастерских, пристроенных к дощатым и бревенчатым жилищам. В ветряках на склонах пригородных холмов и мельничных колесах на речном берегу. В приземистых скобяных лавках и шумных питейных заведениях. Мимо одного такого Тао как раз сейчас и проезжал. В открытое окно были прекрасно видны творцы четвертой череды Флао и Алео, расправляющиеся с кислым местным пойлом в глиняных кружках. Тао поморщился – сам он предпочитал тонкие отечественные вина, за которые платил немалые деньги купцам с торговых судов.
– Господин творец! Господин творец!
Тао повернул голову. К нему неуклюже семенил выряженный в обноски оборванец из тех, кому позволили освоить местную грамоту и с грехом пополам заучить расхожие слова великого языка творцов.