– За то, что не вернуть, – согласился я.
Выпили.
– Ну, выкладывай, что принес.
– Свидетель любви, с любовью отданный, – выложил я на стол платок.
– Ловко выкрутился со словами.
– Для Лауры это больше, чем слова… или платок. Еще – прощение настоящего друга, дарованное предателю, – отцепил от пояса кинжал.
Пак кивнул.
– Благословение истинно верующего – со мной.
– Неплохо. Но где доброта? Без нее не выйдет.
– Она у тебя. Кидай кошель на стол.
Пак недоверчиво посмотрел на меня, пожал плечами и сделал, что сказано.
Сверкнуло.
– Сработало, – расплылся он вдруг в идиотской улыбке. – Но как?
– Кошель я тебе отдал. Честно выигранный. Забыл?
Но Паку-Ротэхюгелю было все равно:
– Свободен, наконец-то свободен! – закричал он и пустился в пляс. – Уж и разгуляюсь я!
– Погоди, свободен-то я, а ты скован, – прервал я.
– Балда, дыл-да! – захохотал Пак. – А еще поэт! Только когда творческая мысль скована верой, любовью, дружбой и добротой, она свободна по-настоящему! Свободна – для добра. Да что с тобой говорить, вот, на. – Он вручил мне лютню.
И тут все завертелось, закружилось…
Дороги войны – опасное место. Но когда рядом такие друзья, как Дитрих фон Альтберг, можно отвлечься. Затянуть колки расстроенной лютни, например, а то и взять пару аккордов.
– Скорей бы Империя, – сказал Дитрих.
– Говорю тебе – считай, у порога уже. Чем думаешь заняться? – произнес я, пытаясь понять, что происходит и где я.
– Может, в Ливонию махну…
Одно я знал точно – уж кому-кому, а этому в Ливонию точно надо, как мне на собственные похороны.
– Чего ты там не видел, Альтберг? Представь, у меня только что было видение. Не езди туда. Займись замком и семьей – не прогадаешь. Если приспичит на войну – без меня никуда. Понял?
– Как скажешь. А ты чем дома займешься, герцог?
– Я? Меня дожидаются невеста, подобной которой нет во всем белом свете, и вартбургский турнир. И хватит обзываться титулами, барон. Зови меня просто Тиль.
Сергей УдалинИгорь Евгеньевич переходит на темную сторону силы
Любомудров с ненавистью и робкой надеждой взглянул на будильник. Нет, тот и не думал униматься, дребезжал во все децибелы. Игорь Евгеньевич по горькому опыту знал, что завода хватит еще минут на семь. Тут и безногий встанет.
– Вот же ж… – ничуть не тише прибора проревел Любомудров, но вовремя осекся и закончил совсем не так, как собирался: – Торжество научной мысли.
Стены в квартире были жидковаты – не ровен час дочка услышит. Зачем ребенка расстраивать? Хватит и того, что у самого настроение паскудное. А каким ему еще быть, когда шестую смену подряд пашешь, без отдыха. Не говоря уже обо всем прочем…
Вот и правильно, вот и не говори.
Он быстро выполнил обязательную утреннюю программу и вышел на кухню. Катька уже допивала кофе, хотя уж ей-то необязательно было вставать в половину седьмого. А вот на тебе – умылась, оделась, причесалась и вообще выглядит, как только что купленная.
Игорь Евгеньевич справился с приступом зависти и поздоровался на старообрядный манер:
– Доброе утро.
– Знание – сила, папа, – по-новомодному ответила Катька.
Да и ладно бы просто ответила, а то ведь еще глазами сверкнула – прямо как те, из телевизора. Дочкин энтузиазм все-таки вывел Любомудрова из себя.
– Ну хоть дома-то можно без этого юродства? – буркнул он и тут же пожалел о сказанном.
Катькины глаза сразу потухли, она уткнулась носом в чашку, быстро, обжигаясь, допила кофе и вышла из кухни.
Да, нехорошо получилось. Надо бы поговорить с ней, только не сейчас – времени нет. Вот завтра будет выходной – можно с ней в зоопарк, что ли, сходить. Ей ведь так нравится гулять в зоопарке. Нужно только выгадать момент, когда там никаких лекций не читают. Не может же быть, чтобы они трындели без перерыва.
От этих мыслей Любомудров сразу приободрился, быстренько справился с завтраком и помчался на работу.
Но домчался только до первого этажа. У подъезда уже дежурили старушки из Общества просвещения. В одинаковых синих форменных курточках и с одинаково восторженными сморщенными личиками. Они так торопились донести свет науки до Любомудрова, что даже забыли про свое партийное приветствие.
– Как вы считаете, – вкрадчиво залепетала одна, – нанотехнологии приведут к новому витку научно-технической революции?
– А что вы знаете о темной материи? – тут же встряла вторая, слегка отпихивая в сторону конкурентку.
Игорь Евгеньевич скрипнул зубами, но решил, что одного срыва за утро достаточно, и с виноватым видом протараторил:
– Извините, дорогие мои, некогда мне сейчас, честное слово, некогда, на работу опаздываю.
Он ловко протиснулся между стеной и ослабившими напор старушками и, чтобы выгадать себе лишние пять секунд для бегства, сам выпалил традиционное:
– Ученье – свет!
– А неученье – тьма! – на автомате ответили просветительницы и только после этого сообразили, что добыча ускользает.
– А вы знаете, – запоздало защебетала первая, – что в эту субботу в Музее квантовой физики…
Любомудров бежал со всех ног, но все же услышал, как вторая подхватила:
– …будет демонстрироваться ящик Шредингера?
– Тот самый, с котом, – уточнила первая.
– Тем самым, – добавила вторая.
Утреннее транспортное безумие понемногу стихало, и Любомудров наконец-то смог расслабиться за рулем своей маршрутки. Даже начал прислушиваться к тому, что вещал лектор с информационного экрана в салоне – какую-то безобидную чушь по палеонтологии. Мезозой, триас, пермский период – ничего, вытерпеть можно. Вот только слышно было плохо. Два оболтуса на заднем сиденье в голос делились друг с другом новостями явно не научного характера и время от времени заливисто гоготали. Пассажиры начали недовольно оглядываться. В конце концов невзрачного вида женщина постбальзаковского возраста выразила общие пожелания:
– Молодые люди, нельзя ли потише? Слушать мешаете.
Оболтусы присмирели, но ненадолго. Через пару минут они уже снова ржали на весь салон.
– Это возмутительно! – завизжал толстый мужчина в очках и с лысиной, тщетно скрываемой под шляпой. – Водитель, остановите машину и высадите их. Не умеют себя вести – путь идут пешком.
Его, разумеется, поддержали остальные. Весельчаки начали огрызаться, еще больше заводя протестующих. Обстановка накалялась. Любомудров досадливо поморщился. На первый взгляд ничего плохого парни не делали – не ругались, не мусорили, не приставали ни к кому. Но они мешали приобщаться к знаниям, а это – одно из самых страшных преступлений. Хуже может быть только распространение антинаучных заблуждений. Становиться соучастником и укрывателем Игорю Евгеньевичу совсем не хотелось. Он проскочил напряженный перекресток и все-таки притормозил. Оно ему надо – из-за двух дураков на жалобу нарываться? И не факт, что дело обойдется одной жалобой.
Началось все лет пять назад и поначалу даже забавляло Любомудрова. Еще одна дурьректива сверху – мало, что ли, мы их пережили? Когда начальник парка велел ему явиться в выходные на семинар по математическим преобразованиям в многомерных пространствах, Игорь Евгеньевич не стал артачиться и ходил ради смеха. Но от повторного посещения наотрез отказался. И тут же загремел на три месяца в неоплачиваемый отпуск.
Жена Любомудрова учла его ошибки. К аналогичному предложению от директора своего магазина она отнеслась с предельной серьезностью. А со временем втянулась и стала посещать семинары с удовольствием. Потом объявила, что уезжает на все лето в археологическую экспедицию на Урал – и все, больше Игорь Евгеньевич ее не видел. Нет, видел один раз – издали, на академическом ходу. Она шла в первых рядах процессии, как и большинство других, облаченная в мантию и профессорский колпак. Вдвоем с каким-то худосочным очкариком несла огромный портрет то ли Шлимана, то ли Шампольона – Любомудров их тогда еще не различал. Потом процессия двинулась к Академии наук, а Игорь Евгеньевич пошел в другую сторону.
Еще она пару раз она звонила Катьке, но дочь не стала посвящать Любомудрова в детали. Наверное, жалела. Или стеснялась. Катька резко изменилась после этого, почти перестала выходить на улицу, просиживая целыми вечерами за компьютером. Но Игорь Евгеньевич ни разу не застал ее ни за играми, ни за перепиской в чате. На мониторе всегда оказывались какие-то схемы, таблицы, диаграммы.
Казалось бы, нужно только радоваться, но на душе у Любомудрова было неспокойно. Правда, через полгода ему стало не до этих тревог. Подоспели другие. На работе начались чистки. Всех, не участвующих в научной работе, поувольняли. Но Игорь Евгеньевич к тому времени уже благоразумно вступил в научное общество. Ему сразу же утвердили тему для диссертации по молекулярной биологии. Если поднапрячься, Любомудров мог бы даже вспомнить ее название. Только желания такого у него не было.
Теперь Игорь Евгеньевич даже радовался тому, что дочь по вечерам сидит дома. Пусть молчит, пусть из своей комнаты почти не выходит. Но все равно рядом. Слышно, как она там у себя шебуршит. Стены-то ведь…
Да и неизвестно еще, с кем она на этой улице свяжется. Последние полгода Игорь Евгеньевич и сам старался лишний раз не выходить из дома. По городу начали разгуливать патрульные Научного дозора в белых одеждах. А по ночам – по ночам во дворы стали заезжать белые фургоны. И увозить в неизвестном направлении тайных мистиков, эзотериков и схоластов.
А неделю назад к Любомудрову подошел начальник парка и попросил подменить напарника. Такое и прежде бывало, так что Игорь Евгеньевич с легкой душой согласился, лишь поинтересовался для порядка:
– А что с ним, заболел?
Начальник зачем-то оглянулся, выпучил глаза и прошептал:
– Забрали его, понял? На повышение образования.