Я хватаюсь за протянутую мне палку – была не была!
– Ха! Он пытается обмануть меня. – Невидимый собеседник не торопится вытягивать меня наверх. – Ты получишь награду.
Его вкрадчивый голос звучит над самым моим ухом. Он сдергивает с моих глаз повязку и рывком вытаскивает меня.
Я… я… вижу! Вижу черную оплавленную почву под ногами, узкий длинный мыс теряется далеко во мраке, и море огня вокруг выбрасывает яркие бордовые языки пламени – единственный здесь источник света. Передо мной стоит Савелий, совершенно обнаженный. Но я понимаю, что это не может быть он. Как бы в ответ на мой невысказанный возглас удивления его лицо начинает меняться, его новые лица мелькают все быстрее и быстрее, так что я перестаю их различать. Отец смотрит на меня злыми глазами, я отрицательно мотаю головой, и калейдоскоп лиц продолжается. Я смаргиваю и вижу перед собой самого себя. Сгорбленного, старого, заросшего зеленым мхом в каждой складке.
– У меня нет лица. Редко кому дозволяется выйти отсюда, но никто не выходит отсюда таким, каким вошел. – Криве показывает пальцем вверх. На конце посоха, которым он вытащил меня, – хрустальный наконечник копья. – Это копье поможет тебе окончить твои мелочные земные дела. Ударь им о землю!
Я бью концом копья в землю. Из огня выпрыгивают волки, сильные, крупные, глядят на меня с собачьей преданностью.
– Эти шавки помогут тебе. Как ударишь копьем второй раз, все эти твари сложатся в камень, гигантскую скалу под твоими ногами. И будут оставаться скалой, пока ты не призовешь их снова. Но призвать и упокоить их ты можешь только ночью, солнечный свет испепелит волков. Это уже не те оборотни, что были у Радогаста. А свои дневные проблемы решай сам.
Я подчиняюсь, с шелестом черные тени слетаются к посоху и стелются под ним.
– Спасибо?..
– Ступай!
– Ты чего-то недоговариваешь?
– А разве хоть кто-то когда-нибудь тебе что-то растолковал? Ты сам умеешь делать дурацкие выводы.
– Мне долго служить? Сторожем?
Он пожимает плечами.
– Это не моя забота. Время – иллюзия. У меня нет никакого желания самому следить за выходом. – То, что Савелий считал входом в Ад, для Криве было выходом, понял я. – Ступай. Можешь вообще не служить. Врата должны быть закрыты! До срока! Придет срок – их откроют без тебя!
Я медленно иду по тропе обратно, копье кладу себе на плечо. Одежда на мне стала древесной, местами твердой, местами податливой, листья струятся из каждой ее складки. Вместо сапог – лапти, но удобные. Я ненароком оглядываюсь. На скалистом мысу мне вслед смотрят трое: сгорбленный широкоплечий неизвестный старик, король Казимир без короны и юноша Савелий, выражения их лиц одинаково задумчивые, печальные и оценивающие. И нет вокруг никакого моря огня. Только молочно-белая, исходящая паром вода.
Я новыми глазами рассматриваю все вокруг и не могу наглядеться. Светит полная луна. Стволы сосен – белые, хвоя – седая. Нет никаких красок, кроме белой, черное – только небо. Я шагаю через лес, копье служит посохом. Принюхиваюсь. По привычке я вкладываю в это немного больше, чем поиск запаха. Тянет дымом костра. Мне некуда спешить, и я шагаю через лес и через ночь.
Я выхожу на опушку и вижу военный лагерь, который только-только просыпается. Солнце делает мир цветным. Долго любуюсь горами мусора, дымом костров, на которых готовят завтрак, лошадьми, что бредут с выпаса, копьями, собранными в пирамиды. Наблюдаю смену караула, смотрю, как возвращаются пикеты. Кажется, никто не замечает меня.
За лагерем видны стены замка. Замок строится. Его валы еще не успели зарасти травой, а бревна стен желтеют свежими распилами. Главная башня тоже деревянная. На стене видны часовые, их взгляды обращены вниз, на лагерь. Все ясно, строящийся замок в осаде. Вокруг замка выкопан ров, но воды в нем нет. Я пытаюсь разглядеть символы на стягах, что развеваются над лагерем и над стеной. Но символы или не видны, или неизвестны мне. Кто в замке? Кто его осаждает? Деревушка-посад сожжена. Вглядываюсь в ее очертания. Бывал ли я тут прежде? Бывал. Передо мною сожженные Усвяты, довольно большое, но бедное землевладение отца. Небо становится голубым, и я долго любуюсь его цветом. Мне почему-то нет дела до страданий жителей. Новые свежие эмоции от видимого мира захлестывают. Я не позволяю сороке сесть на меня, отгоняю копьем. Из лагеря вывозят на телегах пищали, расставляют в ряд шесть штук и лениво мечут каменные ядра в стену. Сверху осаждающих обстреливают из ручниц. Точности не хватает ни тем, ни другим. Я наблюдаю за перестрелкой довольно долго. Осаждающие успешнее, под их огнем выщербины в стене становятся все глубже, вопрос времени, когда стена будет пробита. Толку от огня со стен нет совсем. Ни разу не попав, защитники прекращают стрельбу. Я понимаю, почему осаждающие не расстреливают ворота. Видимо, надвратная башня вооружена лучше. Никем не замеченный, возвращаюсь в лес. Странно, но я совсем не чувствую голода.
Неподалеку поле, засеянное незнакомым растением. Яркие синие цветы заливают равнину. Как ребенок, я долго ищу на опушке такое положение, чтобы синее небо и синее поле разделяла только узкая полоска горизонта, и никаких деревьев. А если смежить веки, то можно вообще представить себя на небе.
Я бреду через поле синевы и ближе к незнакомой деревне натыкаюсь на привычные поля ржи. В деревню не захожу. Людей ни в поле, ни возле домов не видать. Понятное дело, война. Я ухожу в лес и весь оставшийся день наблюдаю за зверями и птицами. Это куда интереснее людских войн.
Вечереет. Я возвращаюсь на опушку, чтобы посмотреть на замок. Делаю несколько шагов, и меня замечают часовые. День осады прошел. Перестрелка окончилась. Штурма не последовало, но осаждающие стали на шаг ближе к успеху. Двое воинов подходят ко мне и останавливаются в десятке шагов.
– Кто такой?
Я не отвечаю. Тот, кто посмелее, приближается и, испугавшись, убегает. Узнал, что ли? Или еще что? Я оглядываю свой наряд. Кажется, человеческое во мне только лицо.
Из лагеря появляется отряд, воины строятся и приближаются ко мне. Из-за их спин выезжает всадник. Я невольно любуюсь его грациозностью и богатым доспехом. Это Ян Ильинич, повзрослевший, статный. Его лицо теперь шире, но крючковатый нос и пронзительный взгляд остались прежними. Он приближается настолько, чтобы узнать меня, вздрагивает, бледнеет.
– Ты! Явился?!
Злая радость играет на его лице.
– Выполз из своей норы наконец? Ну что ж. Долго ты под моими ногами путался, пора закончить наш спор! Зол я на тебя, Юрок, ох как зол! Что мешало побрататься нам? Мы б с тобой горы свернули! Все из-за девки, да? Эх!
Он наклоняется ко мне, чтобы заглянуть в лицо, и отшатывается.
– Что у тебя с глазами?
Ильинич бледнеет. Мне не хочется отвечать. Та мука, что я претерпел по воле Криве, словно заслонила все наши прошлые дрязги. Иной вопрос беспокоит меня, но спросить я не решаюсь. Если осаждающих возглавляет Ян, то кто тогда в замке?
Ильинич возвращается к воинам. Они строятся полукругом. Ему так нужен поединок? Дурак! С гиканьем боярин устремляется на меня. Выхватывает из-за спины лук и стрелу за стрелой выпускает в меня. Он искусный стрелок, никакая пищаль не сравнится с его скоростью и меткостью. Ясно вижу приближающиеся стрелы, мои новые глаза словно что-то добавляют к тем навыкам владения копьем, коим обучил меня Савелий. Я отбиваю стрелы, не меняя позы. А Ян уже несется на меня с копьем наперевес.
– Я не собираюсь мстить тебе! – кричу я, но вместо слов неясный хрип истекает из моей груди.
Это я уже видел. Криве имел в виду окончить эти земные дела?
Я отбиваю копье Яна, он проскакивает мимо, довольный, что не подставил спину. Возвращается для новой атаки. Второй раз я целюсь копьем в его руку, хочу расщепить древко. Но Ильинич уворачивается, мой удар приходится выше, в прикрытое броней плечо. Сила удара накладывается на напор его коня, боярин вылетает из седла, роняет копье. Он не смотрит на удирающего коня и выхватывает меч.
– Я не хочу тебя убивать! – снова кричу я.
Ян не желает слышать. Он совершает длинный выпад, только так он может достать меня до того, как я пущу в ход копье. Всю силу и все свое искусство он вкладывает в эту единственную атаку. Я собираюсь обезоружить его – отвести его руку и выбить клинок одним движением. Но копье оказывается у боярина под мышкой. Ян не видит его и, продолжая выпад, сам надевается на острие единственным неприкрытым панцирем местом.
Все кончено. Будущее, что показал мне Криве, сбылось. Моя третья месть свершилась, как ни стремился я избежать ее. Значит, это я – леший? Тьфу!
Воины, ощетинившись копьями, надвигаются плотным строем. Это был честный поединок, и, возможно, они просто хотят забрать тело, но мною овладевает ярость. Я уже догадываюсь, кто в осажденном замке. Подняв голову, высоко подымаю над собой копье, вертикально, и последний луч закатного солнца отражается в хрустальном наконечнике. С размаху бью древком о землю. Из-за моей спины, словно крылья, вырастают черные тени волков. Им ничего не нужно приказывать. Они набрасываются на людей, на лагерь. Мне не требуется пускать копье в ход.
Неспешно я шагаю сквозь схватку в сторону лагеря осаждающих. Волки неуязвимы, отряд Ильинича не столь многочисленный, чтобы задавить зверюг массой. Вот волк грызет глотку воину, и я переступаю через дергающиеся ноги. Вот несколько воинов сгрудились в кольцо спиной друг к другу и отбиваются мечами, но их скорости не хватает для борьбы с волками. Хищники кружат вокруг них на неимоверной скорости и выдергивают из строя по одному. Мне приходится обходить их. Кто-то пытается бежать, но это еще хуже, потому что к лужам крови добавляются разбросанные оторванные конечности. Как таковых поединков нет, любой волк слишком тяжел, чтобы заботиться о точности нападения. Не обращая внимания на раны, зверь идет напролом сквозь мельтешащее оружие, прямо к горлу противника. Хрип, рычание, и волк ищет следующую жертву. Быть может, плотный строй с сомкнутыми щитами смог бы прорваться к укрытию, но дружинники боярина упустили эту возможность.