– Я дура, да? – пряча глаза, спросила она.
– Нет, с чего это? – удивился я.
– Сама не знаю. Но думаю, может, недаром Колдун дал мне такое имя. Знаешь что, не зови меня больше так. Давай я буду Ту, а ты Про.
– Давай, – согласился я. – Как скажешь.
– Мне почему-то стало не по себе, когда поняла, что ты видел меня нагой, Про. Мне это показалось постыдным. Я сама не понимаю, отчего.
Я в замешательстве развел руками.
– Я тоже не понимаю.
Я понял это в один миг, внезапно, на исходе жары. Мы решили провести ее в землянке у реки, а в обратный путь пуститься, когда спадет зной. Медное солнце садилось на западе, Золотое на востоке. Река нежилась, искрилась, играла сплетающимися лучами. Пахло свежестью, землей и немного дымом от прогоревшего костра. Было тепло и тихо, если не считать птичью разноголосицу, доносящуюся с лесной опушки. Я сидел, скрестив ноги, у входа в землянку и сыто щурился, глядя на спустившуюся к реке Ту. Она сбросила с себя недавно пошитую из шкуры молодого рогача накидку, затем исчезла из виду, скрытая береговым откосом и появилась вновь, с маху сиганув в воду и рассыпав вокруг себя брызги.
Она размашисто плыла прочь от берега. Длинноногая, смугло-золотистая от загара, с заколотыми в узел черными волосами, она походила на диковинную рыбу. Я поднялся, неспешно спустился к береговой кромке и уселся на выпирающую из реки корягу, свесив ноги в воду. Я улыбался, глядя на стремительно рассекающую речную поверхность Ту, и думал о том, до чего красивы и слаженны ее движения.
Это потому, что она сама красивая, пришла вдруг новая мысль. Я сморгнул и почувствовал в груди нечто странное, зябкое и волнующее одновременно. Ту развернулась и поплыла к берегу. Я безотрывно смотрел на нее – на смуглое скуластое лицо с черными глазами под бровями вразлет, на тонкую талию, широкие бедра, налитую, с бордовыми ягодами сосков грудь, появляющуюся из воды, когда Ту взмахивала рукой на вдохе. У меня закружилась вдруг голова, а по низу живота прокатился жар, будто меня там ошпарили.
– Эй, что с тобой? – спросила подплывшая к берегу и озадаченно глядящая на меня Ту. – Голову напекло, что ли?
– Да. Наверное, – выдавил я.
Что со мной, я понял отчетливо и ясно. С трудом поднявшись на ставших вдруг ватными, ослабевших ногах, я в чем был бросился в воду. Глубоко нырнул и вымахнул на поверхность уже на стремнине. Мгновение-другое позволил течению нести меня. Затем повернул назад. Жар унялся. Как вскоре выяснилось, ненадолго.
Следующие несколько дней я провел, будто в тумане. Все валилось из рук. Я спотыкался на ровном месте, запинался, мямлил и наживал синяки, напарываясь на стены землянки, которые перестал замечать.
– Пора собираться, Про, – сказала однажды поутру Ту, выглянув из жилища наружу. – Слякоть вот-вот наступит. Надо спешить, если хотим успеть до сильных дождей.
Я кивнул, отбросил рогачью шкуру, которой укрывался на ночь, вскочил и больно приложился макушкой о земляной свод.
Ту почему-то не засмеялась, когда я, бранясь, принялся потирать ушиб. Она смотрела на меня пристально, в упор, и тогда я, сам не понимая, что делаю, шагнул к ней. Ту подалась мне навстречу, наши руки встретились. У меня отчаянно закружилась голова, а земляной пол качнулся вдруг и поплыл под ногами. Жаркий туман навалился на нас, обдал, затянул в себя, сорвал с нас одежду. Не удержавшись на ногах, мы упали на звериные шкуры, а жар во мне стал нестерпимым, и я…
Я долго не мог отдышаться, а когда мне это, наконец, удалось, Ту сказала тихо, едва слышно.
– Я боялась, что этого никогда не произойдет.
– Почему? – спросил я, тесно прижимая ее к себе. – Постой, ведь женщины выбирают себе мужчин. Ты могла бы давно уже…
– Не могла. Было рано. Неправильно. И не так. Я чувствовала, что не так. Может быть, потому что мы выплятки.
– Может быть, – согласился я. – Давай никуда не пойдем. Останемся здесь вдвоем, ты и я. Зачем нам еще кто-то?
Настала и отошла слякоть, за ней мороз.
– Я в тягости, Про, – сказала Ту, когда он сменился травой.
Не знаю почему, но я обрадовался.
– Давно? – спросил я, улыбаясь.
– Кажется, да. Нам придется вернуться в селение. Иначе дитя помрет, я не знаю, как выхаживать новорожденных.
Мы пустились в обратный путь, едва сошел снег. Я шагал по звериной лесной тропе, и мне было хорошо и радостно – спокойно и волнующе одновременно. Много позже я дал название тому, что было у меня на душе. Я назвал это с-частьем, хотя такого слова в моем языке и не было. Но я придумал его. С-частье – это когда идешь рядом с частью себя самого.
Он вымахнул из бурелома в десяти шагах у меня за спиной, в зазор между мной и Ту. Огромный, свирепый лют, оголодавший после морозной спячки. На мгновение я обмер. Всего на миг, один ничтожный миг на полвздоха. В этот миг мое с-частье оборвалось. Ушло, растяло, унеслось в облака вместе с Ту.
Я стоял перед заколотым лютом, переводя взгляд с его туши на то, что осталось от растерзанной, разорванной когтями Ту. Потом рухнул на колени и завыл. От не с-частья. Того, что рвет тебе душу, когда осознаешь, что второй части нет с тобой больше.
Были дни, когда я не хотел больше жить и лежал, раскинув руки и глядя невидящими глазами в равнодушное небо. И были дни, когда брел, не разбирая дороги, неведомо куда. Трава отошла, сменившись жарой. Я жил – без вкуса к жизни, без цели. Потом настал день, когда я сказал себе:
«Люди делятся на мужчин, женщин и выплятков. Мужчины и женщины живут вместе. И выплятки должны жить вместе. Я – выпляток, единственный, других не осталось. Почему таких, как я, больше нет?»
Я понял, что должен узнать, кто я. И чтобы жить дальше, найти себе подобных.
Я вернулся в то место, откуда был родом, за день до равножарья. Долго стоял на лесной опушке, глядя на то, что осталось от селения. На поваленные колья изгороди в некошеной траве. На завалившуюся на бок кузницу, на горелые останки хижин. И на разбросанные по уже начавшим прорастать сорняками улицам человеческие костяки.
Я всматривался в побоище до рези в глазах. Потом до заката рыл общую могилу на краю кладбища. Когда настало равножарье, оттащил в нее останки сельчан. Завалил землей и камнями, чтобы злым духам было не добраться до мертвецов.
Когда Медное солнце умостилось над головой, я нашел ведущую на восток тропу, по которой уносили добычу. Но я не пошел по ней, потому что оставалось еще одно дело – то, ради которого я вернулся.
Подземные склады были разграблены, но тот, в котором хранились дощечки с буквами, уцелел. Я выволок их наружу – сотни и сотни оставленных предыдущими поколениями назиданий будущему потомству.
Будь на моем месте Буквочей, он нашел бы нужные записи за час-другой. Я потратил на это весь остаток жары и первую половину слякоти. День за днем я вгрызался, вчитывался в надписи, кляня себя за то, что в свое время едва научился складывать буквы в слова. Я был близок к отчаянию, когда, наконец, нашел записи, что были вырезаны ножом Колдуна.
К равнослякотью я знал о себе все. Знал о трех великанах, явившихся в селение с юга. Об их доме, который они называли кораблем и который свалился с неба на землю за кольцо до моего рождения. О том, что великаны живут очень далеко, на звездах, и живут они гораздо дольше людей. О женщинах, выбравших себе пришлых и от них зачавших. И о решении, которое принял старый Провидец, предшественник Колдуна. Он пророчил большую беду, и чужаков ночью зарезали во сне, чтобы ее отвадить. Три сезона спустя на свет появились мы, выплятки. Провидец до этого дня не дожил. Он завещал Колдуну умертвить и нас. Но Колдун ослушался предшественника. Он велел оставить нас в живых.
Я нашел могилу Колдуна на кладбище и поклонился до самой земли.
– Спасибо, – сказал я. – Спасибо тебе.
Потом я двинулся на восток. Я знал, что мне предстоит теперь сделать.
Охотников было четверо, самый рослый из них едва доставал мне до пояса. Я убил всех прежде, чем они успели опомниться, и забрал их оружие. На закатах я подобрался к селению. Ночь переждал в лесу и на рассветах напал.
Ударом ноги я свалил изгородь и перескочил через падающие колья. Кто-то из стражников успел метнуть в меня копье, но оно лишь оцарапало мне грудь. Кто-то другой пустил стрелу, которая ожгла мне кожу, не причинив иного вреда. Они были слабы и немощны, эти люди, в схватке со мной, выплятком. Я убил их одного за другим.
Я не собирался мстить и поэтому не стал истреблять весь род – я хотел лишь продолжить свой. К полудню старейшины выслали переговорщиков. К закатам я с ними договорился.
Я взял их женщин, тех, которые вступили уже в пору плодородия, но еще не рожали. Я брал их одну за другой, заставляя себя думать, что на месте каждой из них – моя Ту. Потом я ушел на северо-запад. Мороз и траву провел в старой землянке на берегу реки. К равножарью вернулся. К концу жары новые выплятки появились на свет.
Я часто думаю о них, о великанах со звезд. Выше ли они меня ростом. Умеют ли охотиться, сеять колос-траву и вырезать на дощечках буквы. Мне это неведомо, но кое-что я знаю твердо. Великаны чрезвычайно сильны, они поздно взрослеют и долго живут, а их женщины не выбирают себе мужчин. Пары соединяются потому, что между мужчиной и женщиной возникает нечто, названия чему я не придумал. И тогда наступает с-частье.
Мне пятьдесят четыре кольца. У меня десять сыновей, столько же дочерей, а у них полсотни детей. Скоро на свет появятся дети этих детей, но я, наверное, не доживу.
Мы отстроили то селение, откуда я родом, и живем в нем. Мы – выплятки. Плоть от плоти великанов со звезд, что искали приют на нашей земле. Я верю, что прокрутятся кольца и великаны появятся вновь. Мы ждем их, ведь мы – это они. Их кровь течет в наших жилах.