Я хотел ответить ему: «Ты тоже», но не успел.
Продолжая свою мысль, Натаниэль загадочно произнес:
– Я пишу книгу. Про тебя.
– Про меня, – эхом повторил я. – Но когда ты писал первую главу, ты же не знал, что тогда встретился на этой крыше именно со мной?
– Нет… Но с самого начала ты что-то изменил во мне. Знаешь что я почувствовал, когда впервые посмотрел тебе в глаза?
– И что же?
– Я увидел целую Вселенную, способную заставить меня мыслить так, как хочешь ты. Это было страшно, удивительно и…
– Больно, – осторожно закончил я.
– Да мне и сейчас больно встречаться с тобой взглядами, – удивительно беспечно сказал Натаниэль, словно мы заговорили о чем-то совершенно обыкновенном и естественном. – Но мне не страшно.
– Не страшно, – снова эхом повторил я, а потом спросил: – Помнишь, ты написал мне когда-то, что боишься, что тебя забудут?
Он кивнул.
– А почему ты не сказал мне тогда, что тебя пугает лифт? Я думаю, лифт страшнее.
Мы рассмеялись, и сквозь смех Натаниэль проговорил:
– Когда я кому-нибудь рассказывал о своих книгах, мне никогда не удавалось их дописать. Так было всегда. Но… с тобой все будет по-другому. Ты ведь не просто кто-то.
– Не просто кто-то? Ну да, не такой, как все? Особенный?
– Нет, особенные не хуже, а лучше остальных.
– Но я не особенный… Особенный скорее ты.
– Да, я всегда хотел быть не таким, как все. Мечтал выделиться, сделать что-нибудь великое…
– Но ты ведь…
– Нет. – Натаниэль вздохнул. – Те, кто считают себя избранными и мечтают о великих делах, навсегда останутся обыкновенными людьми. А такие, как ты, – нет. Те, кто живет, не завышая планок, не стремятся к великим целям и не пытаются доказать миру, что он без них рухнет… вот такие и есть особенные.
– Да таких сейчас миллиарды, – нахмурившись, ответил я. – По-твоему, все, кто ни о чем не задумывается, – избранные?
– Не совсем так. Просто по-настоящему великие дела совершают не для того, чтобы доказать, что способен сделать что-то, что не смогут другие.
Я удивленно замолчал, а потом, повинуясь внезапному порыву, произнес:
– А что, если я правда окажусь особенным? Ты ведь… не испугаешься?
Он растерянно кивнул, а я внимательно посмотрел на Фаллена, не совсем представляя, что собираюсь сделать.
Натаниэль попытался проследить за моим взглядом, но посмотрел в пустоту.
– Ты ведь ничего не видишь, да?
– Не вижу.
– Ладно, – вдохнув, я осторожно дотронулся двумя пальцами до лба Натаниэля.
Его карие глаза смотрели на меня так, как будто я действительно был кем-то волшебным.
Впервые со дня нашей встречи я вдруг до конца осознал, что Натаниэль светится ярким космически-синим цветом, именно таким, какой я искал всю жизнь.
Внезапно мы вместе засверкали необыкновенным оттенком, излучая чистую энергию.
Это было невероятно.
– Я… я вижу, – тихо проговорил Натаниэль, глядя на Фаллена.
Я никогда не встречал такого количества сияющих эмоций: в глазах Натаниэля были и страх, и надежда, и радость, и удивление, словно в это мгновение исполнилась его заветная мечта.
– Кто это? – тихо спросил он.
– Это Фаллен.
Натаниэль прижал палец к губам и замолчал, словно испугавшись, что нечаянно разрушит волшебство этого момента.
– Не беспокойся, – невольно улыбаясь, произнес я. – Он здесь, чувствуешь?
– Невесомый и теплый, – коснувшись пальцами раскрытой ладони Фаллена, прошептал Натаниэль, а потом, осторожно сняв руку со лба, на одно мгновение обнял меня крепко и восторженно, прошептав негромко и безумно радостно: – Спасибо!
На секунду я разозлился и испугался.
Если бы Натаниэль попытался сделать нечто подобное раньше, я бы наверняка отшатнулся и ни за что бы не допустил даже обыкновенное прикосновение.
И хотя мне не было больно или неприятно, я настолько посерьезнел, что Натаниэль побледнел, глядя на меня, и, похоже, собирался сказать тихое «прости».
– Ладно тебе. – Мне не хотелось испортить этот момент, стоящий, возможно, целой моей жизни, и поэтому, немного наклонившись вперед, я тоже приобнял Натаниэля за плечи.
Я оторвал от календаря страничку и передвинул окошко для даты на первое апреля.
Повернувшись на звук разрываемой бумаги, Лера проследила за моими нехитрыми манипуляциями, а потом очень многозначительно сказала:
– Завтра суббота. Виктор ведь снова работает?
Я пожал плечами, словно вопрос был риторическим или обращенным не ко мне.
– Работает, даже в выходные работает, – выдержав некоторую паузу, ответила сама себе Лера не то с невероятным уважением к отцу, не то с легким укором в мою сторону. – Каждый день занят делом – ни минуты свободной для самого себя нет. Я ему говорю – отдохни, а он не хочет. Пример своим подчиненным подает. Настоящий лидер. Не то что ты.
Она прошла мимо меня к плите и нарочно чем-то громко загремела, переставляя посуду.
– Все люди должны найти себя, понимаешь? У каждого в мире свое место, – как будто обращаясь к кастрюле, нравоучительно проговорила Лера. – А ты все витаешь в облаках. Даже сейчас ты не слушаешь меня. А знаешь почему?
Я облокотился на стену, почти с интересом собираясь узнать Лерин вариант ответа на этот вопрос.
– Потому что ты избалованный мальчишка, живущий только в свое удовольствие. Виктор тебя поит, кормит и одевает, а ты даже поздороваться с ним нормально не можешь. О какой уж тут благодарности может быть речь. И кто тебя сделал таким самовлюбленным эгоистом?
Я почти равнодушно наблюдал, как слова, произнесенные Лерой, превращаются в острые иголочки и впиваются в меня, причиняя какую-то незнакомую боль.
– Через пару недель тебе уже восемнадцать. – Она произнесла это так, как будто ставила мне смертельный диагноз. – Восемнадцать. Люди в этом возрасте уже совершают великие открытия и создают гениальные произведения искусства.
Я удивленно поднял глаза, не понимая, при чем тут я.
– А ты? Ты же у нас особенный. Этот, как его… – Лера смерила меня взглядом, вспоминая нужное слово. – Аутист, точно. Какое там. Они ведь все по большей части гении. А ты не только что не гений, ты даже делать ничего не умеешь. Ленивый и бездарный подросток, не желающий приложить хоть капельку усилий, чтобы совершить что-нибудь полезное. Я ведь права?
Лера снисходительно посмотрела на меня, ожидая получить в ответ мое безмолвное согласие, но я невольно вздохнул, чувствуя в этих наполовину правильных словах какую-то огромную несправедливость.
– Виктор заслужил хорошего сына, а не такое ходячее недоразумение. Он ведь на тебя даже никаких надежд не возлагает: дай бог, школу закончишь и работать пойдешь. Повезло еще, что таких, как ты, на работу берут.
– Каких «таких»? – совершенно не злобно, а скорее печально переспросил я.
– Таких… – Она посмотрела на меня, словно весь я до последней клеточки был совершенно бесполезным, а потом, видимо, не сумев сформулировать свою мысль, раздраженно проговорила: – Видел бы ты себя со стороны. Тобой людей пугать можно. Бледный, худой, отрешенный весь. Давай хоть стрижку тебе человеческую сделаем, а то ходишь, как непонятно кто – Лера сказала последнюю фразу с таким нескрываемым пренебрежением, что не было никаких сомнений в том, кем именно она меня считает.
Оставляя следы на шелковой кофте, Лера вытерла об себя мокрые руки, а потом грубо потянулась к моему лицу, собираясь убрать в стороны немного спутавшиеся волосы. Я отшатнулся, не давая ей прикоснуться к себе.
Но Настоящий Я вдруг отказался сопротивляться происходящему, отдавая контроль над всем моим существом Кому-то Более Равнодушному, не умеющему чувствовать боль и разочарование.
Я посмотрел вокруг совершенно другим, не ведающим сожаления взглядом: мои холодные глаза светились бесконечной яростью.
Лера испуганно замолчала и резко отшатнулась, словно защищаясь. Но она больше не представляла никакого интереса, так же как и рассыпанные на полу буквы, слова, фразы…
Теперь главной целью был только я.
Я с ненавистью посмотрел на себя в зеркало – в уголках голубых глаз, светящихся знакомыми мне огоньками бессильной злости, появились холодные слезы.
Но они были чужими – это плакал не я, а Тот Другой, с кем невозможно было помириться или поговорить.
Он не ведал спокойствия и прощения.
Сжав кулаки и прикусив губу, чтобы не закричать, я тихо простонал, отлично зная, что теперь ни крики, ни мольбы о помощи не помогут.
Комната расплылась в глазах тошнотворными цветными пятнами, когда я с безмолвной яростью кинулся к столу и резкими движениями, напоминающими удары, сбросил с него все, до чего смог дотянуться. Вещи с глухим стуком попадали на пол.
Больше всего мне хотелось упасть вместе с ними, беспомощно потерявшись, как какой-нибудь ненужный колпачок от ручки, или устало завалиться на бок, как помятые тетради, и просто ждать, пока меня снова поднимут.
О, в этот момент я безумно завидовал бездушным предметам, не способным что-либо чувствовать.
Несколько бесконечно долгих секунд я стоял в середине комнаты, пока Второй Я с пугающе-холодной неторопливостью решал, что бы еще разрушить снаружи, прежде чем снова сломать меня изнутри.
Я чувствовал, как Он улыбался, используя мои губы, сведенные болезненной судорогой в пугающую ухмылку, но ничего не мог с этим поделать, лишившись контроля над собственными эмоциями и телом.
Задушенный где-то в глубине сознания Настоящий Я мечтал упасть на кровать, спрятать лицо в заплаканную подушку и, сжав ее зубами, попытаться заставить себя хотя бы не улыбаться этой отвратительной улыбкой, означавшей полную победу, Того, Кто прожигал меня своей яростью изнутри, не давая даже шанса исчезнуть или спрятаться.
Мир вокруг разбился на миллионы кусочков, из которых невозможно было собрать целую картинку.