– Что так долго, Сашенька? – спросила от двери Евдокия Ивановна.
Саша не ответила, слишком занятая проглатыванием размякшего наконец от пропитавшей его крови комка сухой травы. Щурясь со света, Евдокия Ивановна не сразу поняла, что происходит, а когда разглядела, без лишних слов отвесила Саше полновесную пощёчину и потащила из сарая.
– Что ж ты творишь, полоумная? – приговаривала подоспевшая на шум Катерина Викторовна, заставляя Сашу открыть рот и пальцем выковыривая сено. – Совсем оголодала, бедняжка. Есть люди, которые дадут тебе еды за украшения, тёплые вещи или лекарства. Хочешь? Отвести тебя к ним?
Саша закивала обрадованно и оттерла с подбородка разбавленную кровью слюну. Она очень хотела жить.
Они шли по заснеженным улицам. Саша не верила, что за полтора месяца яркий современный город можно превратить в тёмное безжизненное царство, ей казалось, что всё это сон, декорация к неведомым сказочным событиям, и что вот сейчас появится Иван-дурак, снесёт голову Чуду-юду на Калиновом мосту, и вспыхнут фонари, заструится тепло по трубам выстуженных домов, и тёмные бугорки на обочинах снова превратятся в живых людей, поднимутся и заспешат по своим делам.
Одной рукой Саша держалась за Катерину Викторовну, другую держала в кармане пальто. Там, в тёмных недрах старого драпа, она сжимала в кулаке два колечка и простенькую цепочку с янтарным кулоном – боялась потерять.
Они зашли в неприметный серый подъезд, не отличимый от доброго десятка таких же, поднялись на второй этаж и остановились возле обитой дерматином двери. Катерина Викторовна вдавила кнопку звонка, внутри квартиры раздался резкий звон.
– Иду! – тотчас отозвался весёлый женский голос, дверь распахнулась, являя взгляду полную блондинку среднего возраста.
– Рада видеть! – улыбнулась блондинка.
Катерина Викторовна кивнула сухо, всем своим видом показывая, что ни за что не пришла бы, не будь в том крайней нужды.
Блондинка усмехнулась краешком накрашенных губ, кивнула: проходите, мол. Саша прошла, спиной чувствуя, что Катерина Викторовна идёт следом. Она вдруг оробела до мелкой дрожи под коленками.
В жарко натопленной буржуйкой комнате пахло спиртным. В углу сидели двое мужчин, на столе перед ними стояла бутылка коньяка, тарелка с нарезанной колечками колбасой, белый хлеб и разломанная плитка шоколада. Сашин рот немедленно наполнила вязкая слюна, она с трудом оторвала взгляд от шоколада.
– Что вам? – грубо спросил мужчина постарше.
Его маленькие глазки остро смотрели из-под кустистых бровей, крупные руки, покрытые мелкими светлыми волосками, тяжело лежали на инкрустированной коричневыми цветами столешнице. Второй был изящнее, значительно моложе, на него смотреть было приятнее. Впрочем, от обоих исходило ощущение беспощадно сытой силы.
– Тушёнку, крупу, сухое молоко, жир, какой есть, – ответила за Сашу Катерина Викторовна.
Саша вынула немудрящие свои драгоценности, положила на стол между колбасой и рукой старшего.
– Три тушняка, два килограмма гречки, пакет молока, – сказал старший, скользнув взглядом по украшениям.
– Пять, – сказала Катерина Викторовна. – И три пачки комбижира.
– Наглеешь, Катя. Не нравится – проваливайте.
– Подожди, пап, – вмешался молодой. – Пусть берут.
Он откинулся в кресле, по-мужски рассматривая Сашу. Под его взглядом она почувствовала себя серой и неуклюжей, засвербила обветренная кожа на губах, румянец бросился в лицо. Саше отчаянно захотелось постоять под горячим душем, приодеться, накрасить губы. Она позавидовала встретившей их блондинке, чистенькой, ухоженной, хорошо пахнущей, беззаботной.
– Собери, что она сказала, и принеси ещё две рюмочки, – кивнул блондинке молодой. – Не угодно ли выпить с нами, дамы?
– С чего такая честь? – насмешливо спросила Катерина Викторовна, но на предложенный табурет села.
Саша тоже присела за стол, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить кусок колбасы и не засунуть в рот и сожрать, задыхаясь и чавкая от удовольствия.
– Меня зовут Глеб, – представился молодой, разливая янтарную жидкость по рюмкам. – Отца моего – Вениамин Сергеевич, подругу мою – Верочка. Выпьем за знакомство?
Саша взяла рюмку, мучительно стесняясь пальцев с неухоженными, обрезанными под корень ногтями, и опрокинула. Коньяк немилосердно впился в порезанный давешней травой рот, прокатился по пищеводу и рухнул в содрогнувшийся пустой желудок, взорвавшись яростной тепловой бомбой. Саша взяла кусок шоколада, осторожно разжевала, чувствуя, что опьянела сразу и сильно.
– С вами, Катерина Викторовна, мы давно знакомы, а как вас звать, барышня? – продолжил Глеб.
– Александра Петровна, – ответила Саша слегка заплетающимся языком. – Будем знакомы.
– Ещё по рюмочке?
Глеб явно веселился, серые глаза на узком лице смотрели с той самой едкой иронией, которая, в общем-то, нравилась Саше в мужчинах, но в этом, наоборот, бесила. Тепло и спиртное так действовали на неё, что ещё минута – и не хватит никаких сил встать из-за стола, выйти под ледяной ветер и шагать, шагать по заснеженной улице, тут и там натыкаясь на бугорки тел умерших от голода и холода людей. Они умирали, пока эти трое сидели здесь в тепле и пили коньяк, закусывая колбасой и выманивая золото взамен на просроченную тушёнку. Их гладкая Верочка красила губки и ела шоколад, а кто-то умирал, не в силах дотащить до дому салазки с бочкой речной воды.
– Благодарю, – покачала Саша головой. – Нам ещё домой добираться, тяжёлое нести. И вообще, нам пора.
Она встала, взяла приготовленный блондинкой мешок со снедью и пошла к двери.
– Так я помогу с тяжёлым, – поднялся и Глеб. – Далеко ли нести, барышня?
Саша не успела возразить. Катерина Викторовна тоже поднялась, но Вениамин Сергеевич усадил её обратно.
– Посиди со мной, Катя, молодёжь сама справится.
Они шли вдвоём по тёмной, погружённой в смерть улице. Саша то и дело оскальзывалась, но на предложенную руку опираться не захотела. Глеб, не скрываясь, насмешливо наблюдал за ней.
С серого неба повалил колючий снег, и город предстал перед Сашей белым мимом, замерзающим в заледенелом сугробе. Сквозь снежную пелену она почти увидела скрюченную долговязую фигуру и покрытые сверкающей изморозью синюшные губы, искривлённые в сардонической усмешке.
Саша долго искала по карманам ключи, нашла наконец, открыла дверь в холодную квартиру. Глеб вошёл за ней, поставил мешок у входа.
– Спасибо за помощь, – вежливо сказала ему Саша.
Она ждала, когда Глеб уйдёт из её дома и можно будет растопить печку и сидеть возле, грея зябшие руки и ожидая, пока закипит в кастрюльке вода и можно будет сварить гречку и бухнуть туда тушёнки, щедро, сразу полбанки, и есть, забравшись с ногами в кресло, а потом развести молока, две ложечки на стакан, и пить его мелкими глоточками, долго.
Глеб не уходил. Он по-хозяйски оглядывал просторную комнату со старым креслом возле холодной «буржуйки», заглядывал на кухню и в спальню. Саша как раз подбирала слова, какие-нибудь не очень обидные, чтобы выгнать непрошеного гостя, когда он повернулся к ней и буднично спросил:
– Ты дрова где берешь? Я могу человека прислать, он напилит тебе.
Саша удивилась – что это он? С чего бы такая забота?
– Да не бойся ты, не съем, – усмехнулся Глеб и шагнул к ней.
Саша дёрнулась в сторону, но он взял её за отвороты пальто и впился пахнущими коньяком губами в обветренный рот. У него были мягкие губы, такие мокрые, что Сашу немедленно затошнило. Она дёрнулась, упираясь кулаками в его грудь, но Игорь уже отпустил, почти отшвырнул её к стенке.
– Не понравилось? – хохотнул он, посмотрев в её искривлённое отвращением лицо. – Ничего, понравится. Как в следующий раз кушать захочешь, так сразу и понравится.
Он так и сказал – «кушать», и так приторно прозвучало у него это слово, что Саша снова вздрогнула от отвращения. Глеб вынул из кармана целую плитку шоколада, положил на подоконник и ушёл, не прощаясь, нарочно громко хлопнув входной дверью.
Саша долго полоскала рот ледяной невской водой. Шоколад лежал почти на том же самом месте, где давно, сто лет назад, лежала повестка, по которой Игорь ушёл на фронт, и это казалось самым унизительным из всего, случившегося за этот длинный день. Саша знала, что её гордости не хватит, что она всё равно возьмёт шоколадку и будет есть её по кусочку, растягивая удовольствие, и что, может, даже придёт к Глебу, униженно приползёт, умоляя взять её за банку тушёнки, и это осознание было невыносимым.
Дорогая Саша, это письмо ты наверняка получишь, потому что я знаю, что ты жива. По-другому и быть не может, и я скоро приеду, чтобы в этом убедиться. Ты удивишься, но теперь я вожу грузовик, и меня обещали перевести на Ладожскую рокаду не позднее февраля.
Мы сейчас… (вымарано цензурой)
Так что я заслужил суточный отпуск, ты придумай, как мы проведём его, помимо того, о чём я безумно соскучился. Сутки! У нас будут целый сутки, мышонок.
Под Новый год увеличили пайку. По Дороге жизни грузовики везли продукты и почту.
Саша принесла домой еловую ветку, достала с антресоли игрушки, развесила на колючих ветках хрупких стеклянных зайцев и птиц, длинные сосульки и прозрачные шары. Гуся не планировалось, зато был целый фазан, которого можно растянуть на неделю. Исхудавшие, лишённые жировой защиты птицы не выдерживали мороза, и никого из сотрудников теперь не мучил вопрос, что с ними делать – павших животных делили поровну, ели и кормили семьи. Саша исхитрилась приготовить птицу на буржуйке и предвкушала пиршество. Мелькнула было мысль попробовать выменять бутылку шампанского на серебряный браслет, но встречаться с Глебом категорически не хотелось. В полночь Саша зажгла щепочку-лучинку, вместо свечки, и пожелала, чтобы Игорь, где бы он ни был, вернулся домой и чтобы прорвали наконец ненавистную блокаду. Она посидела ещё немного и легла спать.