– Жаль, – Марат встал и проговорил это с ироничными нотками в голосе. – Жаль, что болтливым тебя делают только наркотики. Мне нравится, как ты говоришь. Очень трогательно. Попробуй ещё разжалобить меня – с детства не плакал, а ты так вдохновенно рассказываешь о том, что я тебя убил. Я думал, гордые мальчики не жалуются. – Он наклонился к самому лицу Александра и проговорил, почти касаясь губами его уха: – Жалко разбивать такую прочную куклу. Разобьешься на такие мелкие кусочки, что никто потом не склеит. Даже я. А я ведь люблю тебя. И пока не наигрался. Завтра я анонимно оплачу счёт на лечение твоей сестры. Можешь считать это благотворительностью… Впрочем, думай что хочешь, мне всё равно. Так или иначе, по контракту ты никуда не денешься от меня как минимум до сентября. А дальше – посмотрим. Но не надейся, что я отпущу тебя, – он усмехнулся, подталкивая Александра к двери, а потом добавил: – Поцелуй от меня сестренку, ладно?
Короткий сентябрьский вечер угасал, отражаясь последними лучами солнца в окнах спешащих электричек.
Поезда мягко скользили вдалеке, спокойно и невероятно привычно перестукивая равнодушными колесами. Я помнил этот стук ещё с тех пор, как был Первым Я самого себя, который в этом времени пока не родился.
Сердце моего восемнадцатилетнего папы словно пыталось вторить этому ритму, и я мог видеть, как судорожно пульсируют вены на его висках, напоминая мне о том, как именно устроено человеческое тело.
Александр отвернулся от огненного заката и с холодной решимостью открыл футляр с пистолетом, который всё это время нервно сжимал под мышкой. Кончиками тонких пальцев он медленно провёл по мягкой внутренней обивке, едва касаясь нежного бархата, пока не уперся в ледяной корпус черного орудия убийства, украденного из сейфа отца.
Я молча наблюдал за тем, как Александр осторожно взял в руку почти невесомый пистолет, на мгновение показавшийся мне даже игрушечным, и резко приставил дуло к теплому виску.
Тонкие пересохшие губы прошептали беззвучно:
«Я больше не могу. Так не должно было быть», а палец судорожно прикоснулся к курку.
Раздался резкий выстрел, и Александр упал на спину, широко открыв голубые глаза, устремив печально-решительный взгляд в темнеющее небо.
Он умер почти мгновенно, оставшись одиноким и невероятно бледным на фоне алой крови, залившей беззаботную траву, колеблющуюся под осенним ветром.
Александр не дожил всего несколько месяцев до встречи с моей мамой.
Я вдруг увидел её, одетую в несколько вульгарное свадебное платье. Более взрослую, чем на фотографии с двадцатилетним папой, с короткой стрижкой и непривычным для меня выражением лица.
Я долго вглядывался в неё, стараясь понять, что именно изменилось, пока не почувствовал, что мамина улыбка хоть и не выглядела грустной, все же таила в себе какую-то невысказанную печаль.
За руку Анну держал счастливый Виктор, выпивающий пенящееся шампанское из сверкающей рюмки.
Их сын, появившийся на свет в ноябре, был младше Натаниэля на два года.
Они виделись всего один раз, нечаянно встретившись на улице недалеко от школы. На тот момент Кириллу уже исполнилось пятнадцать, а Натаниэлю было почти семнадцать лет. Никто из них даже не поднял головы и не повернулся вслед второму. Оба шли в наушниках, накинув на голову капюшоны, а Кирилл курил какие-то вонючие женские сигареты.
В первое мгновение я не узнал Натаниэля: он был одновременно точно таким же, каким я видел его в последний раз, и совершенно другим.
Я не мог бы сказать, что он значительно повзрослел, просто что-то неуловимо поменялось во взгляде его проницательных глаз – исчезло выражение по-детски наивного восхищения и удивительно тонкого понимания мира.
Натаниэль бывал на нашей крыше всего один раз, случайно попав туда на своё совершеннолетие, напившись с абсолютно чужими ему друзьями.
Он сидел в одиночестве на её заснеженном краю и горько плакал, уткнувшись лицом в смешные вязаные варежки разного цвета – синюю и салатовую. В этот момент он был невероятно похож на меня. На несуществующего меня.
С тех пор он больше никогда не светился теми невероятными оттенками немыслимых цветов, за которыми я так восторженно наблюдал при наших встречах в другой реальности.
Зимой, в одиннадцатом классе, он вдруг перестал готовиться к поступлению в медицинский и, совершенно забросив учёбу, начал работать над каким-то сложным и запутанным романом – о гении, не сумевшем найти своё место в жизни и погибшем нелепо и случайно.
Основная идея была в том, что смерть главного героя была единственным спасением от серой жизни, которой и сам Натаниэль когда-то так боялся.
Ему отказали одно за другим четыре издательства, отметив, что стиль произведения весьма неплох, но сюжет слишком нагроможден и полон наивной философией, которая интересна разве что некому избранному кругу читателей, который вряд ли получится найти.
Кроме того, Натаниэлю советовали пойти учиться в литературный институт или попробовать поискать более приземленные сюжеты, с персонажами, в основе которых лежали бы реальные люди.
После очередного вежливого письма с отказом в публикации Натаниэль порвал распечатанную версию романа, а потом в бессилии долго зачеркивал ручкой уцелевшие строчки, калеча собственные слова и покрывая их слоем чёрной краски.
Он больше никогда ничего не писал.
Когда Натаниэль не поступил в университет, то даже не расстроился по этому поводу, словно и не стремился туда.
В 2018-м его забрали в армию, и он погиб во время тренировки по стрельбе, получив смертельное ранение в грудь.
Моя мама никогда не любила Виктора по-настоящему, точно так же, как он не любил её. Они наигрались в отношения ещё до рождения их самовлюбленного и недалекого сына.
Каждый чувствовал себя чужим и ненужным – Виктору ещё много лет предстояло ждать встречу с Лерой, в сердце мамы навсегда осталось пустое место для Александра, с которым ей не было суждено познакомиться в этой жизни. Равно как и увидеть когда-нибудь меня.
Нас просто не существовало.
Я прислушался к биению сердца Александра. Мы снова были на грани жизни и смерти. Всего в одном невесомом мгновении от совершенно другого будущего.
И меньше всего меня волновало то, что в этой новой истории мне не было суждено появиться на свет. Гораздо сильнее я боялся той пустоты, которую видел в глазах Натаниэля, в глазах моей мамы и её абсолютно посредственного сына, родившегося вместо меня.
Больше всего мне было грустно из-за Натаниэля, как будто в эти мгновения в моих руках была и его судьба. Судьба, которая должна была измениться значительнее, чем у любого из тех, кого коснулась бы сегодняшняя смерть под сентябрьским небом, усыпанным загорающимися звёздами.
– Ты прав, так не должно быть! – тихо произнёс я, представляя, что бы сказал Натаниэль, если бы попытался спасти мою жизнь. – Не делай этого. Ты сильный. Почему ты сдаешься?
– Я ненавижу себя, – в глазах Александра появились слёзы, а дрожащая рука с пистолетом опустилась вниз. – Ты же знаешь, моя жизнь и я сам проданы, а всё, что я могу, – это надеяться, что Ангелина никогда не узнает о том, какой ценой спасена её жизнь. Я ни о чём не жалею, но больше я не смогу смотреть в глаза ни ей, ни маме, ни отцу. И я уже много месяцев не могу играть на скрипке, – он говорил каждое слово так, как будто читал собственный смертный приговор, а потом сказал мне: – Но сегодня ты снова рядом, здесь, в моей голове. Помнишь, ты сказал когда-то, что, возможно, пришёл спасти мне жизнь… Что мне нужно делать?
– Беги. Бросай всё и беги.
Александр растерянно посмотрел по сторонам, а потом, кивнув, уверенным движением поднял с земли футляр и, сунув туда пистолет, со злостью выкинул его куда-то за деревья, следуя моему совету буквально.
Пролетев несколько метров, футляр стукнулся о ветку дерева и провалился куда-то под землю, став совершенно незаметным под слоем прошлогодних листьев.
Александр проследил взглядом за этим недолгим полётом, а потом развернулся и, устало опустив голову, пошёл в сторону железнодорожных путей.
Предстояла последняя теплая ночь ранней осени.
С неба сверкали звёзды. На мгновение мне показалось, что где-то среди них сиял, внимательно наблюдая за мной, ещё не родившийся Натаниэль.
Александр долго молчал, а потом вдруг, тоже посмотрев на небо, спросил:
– Если я все брошу, если смогу убежать, разве я не сделаю хуже? Ты должен знать, есть ли у меня хоть сколько-нибудь счастливое будущее.
– Есть, оно есть, – негромко ответил я, ощущая незримое присутствие Натаниэля, который тоже каким-то невероятным образом говорил эти слова Александру вместе со мной. – Я не знаю всего, что будет дальше, но однажды каждый из нас встретит необыкновенного человека. В этом и будет смысл. И тогда мы поймём, что всё было не зря. Ты мне веришь?
Прижав руки к груди, мой восемнадцатилетний папа вдруг радостно рассмеялся и произнёс шепотом:
– Я верю. Анна, мы обязательно встретимся. Прости меня…
Перед глазами пронеслись события последних часов: то, как я упал на кровать рядом с папой, прошептав, что устал и хочу домой, и то, как меня посадили в машину, даже не пытаясь растормошить, а теперь каким-то невероятным образом я оказался спящим на кровати Натаниэля.
Удивительно, но я словно наблюдал за собой со стороны, отлично осознавая, что нахожусь сразу в двух местах одновременно.
Но кто из нас Первый Я? Который Я – Настоящий?
В окно светило утреннее солнце, а за письменным столом, положив голову на руки, спал Натаниэль.
Мне было необходимо рассказать ему что-то невероятно важное, касающееся нас двоих.
Я боялся, что мысли, как яркий сон, потускнеют и забудутся, и тогда снова придется начинать всё сначала.
Протянув руку к Натаниэлю, я потряс его за плечо. Он зажмурился от моего прикосновения, а потом резко открыл глаза и сказал то, что я почему-то ожидал услышать меньше всего: