Я наблюдал за происходящим как в замедленной съемке, успевая рассмотреть мельчайшие детали и увидеть даже то, что должно было произойти только через мгновение: побледневшего Натаниэля, падающего назад с простреленной грудью, и кровь, заливающую белоснежные странички книги.
Это было даже не страшно, а просто настолько неотвратимо и реально, что я больше не мог дышать, а только смотрел, не отводя ни на секунду застывший взгляд, как будто мог чем-то помочь Натаниэлю.
Если бы у меня было хотя бы пару секунд, то я обязательно крикнул бы со злостью, чтобы он не стоял как идиот, а спасал свою жизнь.
Но Натаниэль почему-то даже не пытался отклониться. Он застыл с гордо поднятой головой настолько спокойно, словно в любой момент мог силой мысли остановить пулю, готовую через мгновение пронзить его сердце.
Ослепляя своей холодной лучезарностью, он сверкал ярче, чем когда-либо, а потом вдруг, вдохнув полной грудью, Натаниэль поднял глаза наверх. Не знаю, что он собирался увидеть в сером равнодушном небе, возможно, звёзды, с которыми хотел попрощаться в своё последнее мгновение.
Но вместо этого он встретился взглядом со мной, и я не успел спросить: «Как же мне спасти тебя, Натаниэль?»
Вместо этой слишком длинной мысли, на которую у меня просто не было времени, я сжал зубы и подумал отчаянно и невероятно уверенно всего одно слово, способное сохранить ему жизнь: «Защищайся».
Натаниэль упал, дернувшись вниз с нечеловеческой скоростью, исполняя мой безмолвный и твердый приказ.
Пуля пролетела в нескольких сантиметрах над его головой, не убив и не ранив.
Я улыбнулся и, шагнув назад от поручня, потерял сознание.
Я очнулся всего через мгновение от удара о крышу.
Изо рта вырывалась только тишина, напоминающая задушенные рыдания. Щеки горели, а кончики моих пальцев, наоборот, были настолько холодными, что, казалось, я мог бы заморозить всё, что угодно, своими прикосновениями.
Я чувствовал одновременно бесконечный ужас и невероятное напряжение во всём теле, от которого сводило руки и ноги.
Меня ранили капли раскаленного дождя, летящие с равнодушно-серого неба. Я судорожно вдыхал их вместе с потяжелевшим воздухом, обжигая легкие изнутри.
Пространство вокруг пульсировало, оглушая меня и не давая снова потерять сознание.
Я впился ногтями в гладкую поверхность крыши и сжал зубы, не в силах больше сопротивляться давлению реальности, искажающейся вместе со мной.
Если бы в эти мгновения Мир был живым существом, то он мог бы убить меня одним только взглядом или словом.
Наверно, я даже невольно молил об этом. Но он молчал, наблюдая за моими мучениями и словно проверяя, как скоро я погибну, рассыпавшись в космическую пыль.
Сквозь желание сдаться я вдруг с невероятной ясностью ощутил: не хочу умереть вот так глупо, заранее оплаканным смеющимся дождем, под невидимую ухмылку безмолвного зрителя. Надо было встать на ноги и гордо умереть от испепеляющего взгляда, вместо того чтобы беспомощно захлебнуться в беззвучных рыданиях.
Я должен был сделать это сразу, или мне уже не хватило бы сил когда-нибудь подняться.
Но кто-то взял меня на руки.
Кажется, это был Фаллен.
Я попробовал улыбнуться ему, но не смог пошевелиться, беспомощно растворившись в его невесомых объятиях.
Мне запомнилось лишь чувство невыносимой жажды и солоноватый вкус собственных слёз, стекающих кровавыми струйками на потрескавшиеся и побелевшие губы. А когда моя голова коснулась подушки, я тихо простонал, закрыв воспаленные глаза, и провалился в спасительную пустоту.
Там дышалось легко и свободно, но лишь одно короткое мгновение.
То, что ещё секунду назад казалось бесконечной темнотой, внезапно превратилось в черное небо без звёзд, ещё более холодное, чем то, которое смеялось надо мной, когда я умирал на крыше. Но теперь я находился на земле, снова не имея возможности сдвинуться с места или что-нибудь сказать.
Рядом стоял Драшов, направив на меня дуло пистолета.
Мне оставалось прожить всего две мысли. Пару секунд до выстрела.
– Ну что, ты готов умереть? – прозвучал холодный и равнодушный вопрос в глубине моего сознания.
Я прикусил губу и беззвучно прошептал в ответ слова Александра, стараясь сдержать дрожь в голосе: «Это всё неправильно. Так не должно быть».
Невольно всматриваясь в черное дуло направленного на меня пистолета, я впервые в жизни с невероятной ясностью почувствовал, как сильно не хочу умирать. Мне стало холодно от мысли, что всего через мгновение меня уже не будет существовать. Исчезать страшно.
Но почему Натаниэль не боялся? Почему в его взгляде за секунду до выстрела не было ни капли сожаления или хотя бы десятой части того ужаса, который ощущал я, стоя на его месте?
Удивительно, но в последнее мгновение своей жизни я думал о Натаниэле, мечтая спросить его: «Что ты надеялся разглядеть среди облаков, когда поднимал глаза к небу? Скажи, чувствовал ли ты холод в груди и понимал ли так же отчетливо, как я, что должен умереть?»
Я даже не вздрогнул, когда пуля дотронулась до моей грудной клетки своим смертельным прикосновением, а только медленно опустился на колени и, так же как Натаниэль, в последний раз посмотрел на небо.
Оно действительно было без звёзд – они погасли, захлебнувшись темнотой, не пожелав наблюдать за тем, как я умираю.
Мне захотелось дотронуться до этой космической пустоты, напоминающей чернила, пролитые на белую материю, чтобы спасти хотя бы одну звезду и сказать ей что-нибудь на прощание.
Я протянул руку наверх и коснулся твердой поверхности.
Матовые стеклянные стены, не пропускающие свет, окружили меня со всех сторон. Я лежал, не смея пошевелиться, спрятанный в какую-то невероятную геометрическую фигуру – она была для меня и небом, и землей; верхом и низом, как закрывшаяся книга, с черными страницами и огненными буквами.
Эти буквы были повсюду, настолько повсюду, что казалось, я стал частью огромного сияющего текста.
И снова невозможно было увидеть начало и конец каждого слова, написанных без интервалов и знаков препинания. Слова вспыхивали подобно фитилю свечи, сияя огнем жизни – спокойным и ярким.
Я сел, прижимая руки к окровавленной груди, и изо всех сил прокричал:
– Что от меня нужно?
Но мне ответила лишь тишина. Она не звенела, привычно заполняя все пространство вокруг, а молчала, убивая любые звуки. Я ожидал услышать всё, что угодно, но только не её.
Время остановилось. Его просто не было, как не было и пространства. Я находился в центре Вечности – в самом её сердце. Вокруг меня ничего не происходило, совсем ничего, только буквы, написанные нитями жизни, мерцали, отражая свой собственный живой свет.
Они пересекались, взаимодополняя друг друга, словно два текста, сияющие разными оттенками. Но в них не было действия: линии обрывались, перекрещиваясь причудливым образом, словно одна из них внезапно перечеркивала другую.
– Зачем я здесь? – снова крикнул я в тишину. – Зачем?
Но звуки опять исчезли.
Похоже, в центре Вселенной не было совсем ничего. Даже ответов. Только молчаливая пустота.
Я расхохотался.
Почему-то мне было безумно смешно осознавать, что я оказался прав: миром действительно правят лишь бездушные буквы. Всё написано, всё предрешено, ничего не изменить.
Я положил голову на колени, чувствуя разочарование. Простые ответы все же лучше, чем никаких.
Но сердце Вселенной пусто. И ответить некому. Ответов нет. Ни простых, ни сложных.
Я усмехнулся.
«Но ведь ты и есть целый мир», – тихо прозвучали слова Натаниэля в моей голове.
Я – мир?
Что это значит?
Что в центре Вселенной всё-таки есть кто-то, кто может ответить на вопросы и изменить историю. Этот кто-то – Я?
Да, я могу писать на Огненном Языке Жизни, как Натаниэль. А эти два сияющих текста передо мной – наши истории.
Слова вспыхнули, обретая смысл. Я видел каждое из них. Нет, Я и сам состоял теперь из Огненных Букв.
Прикоснувшись пальцем к простреленной груди, я осторожно вытащил окровавленную пулю.
Текст обрывался, запутываясь на моменте, когда Натаниэль поднял глаза к небу и встретился взглядом со мной. А дальше только одна сверкающая линия.
Безличная. Принадлежавшая только одному из нас.
Это безумно простой ответ. Да или нет. Только он или только я. Выбрать двоих – равносильно отсутствию решения. Бездействию.
Из двух историй продолжится только одна, и я могу дописать её.
– Ты слышишь меня?
Знакомый голос раздался откуда-то издалека, одновременно прозвучав внутри моей головы.
– Прошу, только не умирай. Ещё немного… Я… прости меня.
Слова разбивались и тонули в холодной тишине, оставаясь без ответов.
– Я здесь, я пришёл. Чувствуешь?
Кто-то взял меня за руку теплыми дрожащими пальцами.
Значит, мне нужно было ответить?
Ответить.
Ответить ему.
Для этого нужно заново учиться дышать.
Всего пара слов, одно мгновение.
Попрощаться.
Нет, тоже попросить прощение.
Это не сон.
Все не закончится, когда я проснусь.
Он просит открыть глаза. Хорошо, всего на секунду.
Открыть глаза.
Открыть.
Глаза.
Я резко дёрнулся наверх, сталкиваясь головой с Натаниэлем.
Он даже не отшатнулся от внезапного удара, а, наоборот, застыл на мгновение, глядя на меня сияющим взглядом, который был громче любых слёз или слов.
Между нами снова была стена из молчания, разделяющая два мира: его и мой. И я даже не знал, какой из них в эту секунду был менее реальным.
Но Натаниэль вдруг сверкнул самым невероятным светом из всех, какие я только видел, и прижал меня к себе, сломав любые преграды, которые разделяли нас.
И даже если бы его прикосновения могли ранить меня, я ни за что не оттолкнул бы его в этот момент.
Согнув непослушные руки, я осторожно обнял Натаниэля в ответ так, как будто он был чем-то невесомым и хрупким.