Вместо ответа Ортана резко выбросил вперед руку.
Проходя сквозь каменную грань, рука чудовищно искажается. Огромная когтистая лапа выползает из камня, обхватывает меня за пояс и утягивает внутрь.
Внутри камня темно и пыльно.
По ту сторону камня стоит хлипкий столик на гнутых ножках. Прямо к столешнице прилеплена воском толстая свеча, которая горит еле-еле, как будто нехотя. Рядом со столиком в огромном кресле сидит он.
Я выдвигаю из-под стола табуретку, которой еще мгновение назад там не было. Кресло мне ни к чему — я не намерен здесь засиживаться.
— У тебя ничего не выйдет, Тенна, — говорит он.
— Ты обманул Хранителя Башни Севера-и-Востока. Он умер, но перед смертью отправил меня сюда, — говорю я. — Ты обманул Хранителя Башни Юга-и-Запада. Он потерял силу духа, а это хуже смерти, но он дал мне ключ, чтобы я смог войти в башню и убить тебя.
— Я поистине господин этого мира, Тенна, — говорит он. — Я всемогущ.
— Это ненастоящий мир, — говорю я. — Уродливое отклонение от истинной реальности. Складка времени, которую нужно разгладить. Ты же не можешь выйти отсюда, Ортана! Ты заперт в магическом тоннеле между двумя башнями, который не принадлежал нашему миру и не принадлежит этому. Если ты появишься в нищем и варварском мирке, который гордо зовешь своим, он исчезнет. Обратится в ничто. Ибо ты сам — часть большого, настоящего мира, и потому ты один — больше всего этого мирка, вместе взятого.
— Я всемогущ, Тенна, — говорит он. — Я поистине создал все, что есть ныне сущего. И женщину, которая пришла с тобой. И нынешнего тебя.
— Да как ты смеешь мнить себя творцом?! — взрываюсь я. — Ты ничего не создал, ты только вычеркнул, уничтожил, разрушил! Железо и огонь — вот все, что ты оставил им. Магия огня и железа — какая жалкая часть истинной магии мира! Ты нарушил Равновесие, ты сжег обе библиотеки, ты… ты убил Ихаллу!
— Насчет Ихаллы… я сожалею, Тенна, — примиряюще говорит он, и я вижу, что ему действительно жаль. — Это было давно.
— Время есть неопределенность, и значением ее наделяем мы сами, — говорю я. — Я ненавижу всех, кто позволил катастрофе свершиться, — и себя не меньше, чем тебя. Ненависть жжет меня сейчас так же, как сто и двести лет назад. Внутри «сейчас» времени нет. Защищайся!
И я вижу, что он впервые заметил в моей руке обнаженный меч.
— Ты сам — разрушитель! — кричит он и бьет кулаком по столу.
Свеча вспыхивает ярким бездымным пламенем.
— Эта вещь сродни твоему миру, — вкрадчиво говорю я. — Немного сумел я спасти, Ортана. Нет больше посоха Трав, триста лет никому не служит щитом Воздух, но это… Сталь, закаленная в огне, и немного варварской магии, помогающей убивать. Ей хорошо здесь. Здесь, в тоннеле между башнями, мы с тобой почти равны, Ортана. Что ты противопоставишь моему мечу?
Из черного ничто за спинкой кресла он достает книгу в железном переплете, с которого содран священный Знак. Я знаю, что это за книга, я много раз читал ее.
Это книга Огня.
Та самая, которая, попав в тоннель, нарушила Магическое Равновесие мира.
И родила пожар.
Алый огонь взвился из рук Бессмертного и хищной птицей метнулся Тенне в лицо.
Меч Тенны просвистел в воздухе, рисуя стальную радугу. Клочья огненной птицы рассыпались искрами.
(В белой башне под синими небесами юная и серьезная девушка посмотрела в каменное зеркало.)
Завершая дугу, меч тяжко обрушился на Бессмертного.
Бессмертный расхохотался. Из-под железного переплета книги выскочил клубок оранжевого пламени и расплющился под мечом, превращаясь в огненный щит. Целая вереница пылающих шаров вылетела из книги и устремилась к Тенне.
(«Начинай, Ортана».)
На мгновение Тенна стал похож на безумного жонглера. Оранжевые шары бросились на него со всех сторон. Он отбивался от них мечом, нанося уколы, рубя и рассекая.
Поврежденные шары падали вниз и умирали, истекая жидким огнем.
(Зеркало исчезло, осталась лишь рама.)
— На что ты надеешься, Тенна? — крикнул Бессмертный, и от его голоса вспыхнули во тьме тоннеля тысячи жадных костров. С каждым словом они разгорались все ярче и ярче. — Это смешно! Я могу играть так хоть целую вечность!
Тенна взмахнул мечом и срубил вокруг себя красные язычки огня. Но за пределами очерченного им круга тьмы крошечные пожары стремительно росли ввысь и вширь.
(Высокий мужчина шагнул к зеркалу.)
— Вечности нет, — выдохнул Тенна, занося меч. — Есть лишь «сейчас».
Тысячи костров сошлись в один. Яростное пламя взвыло, как зверь. Сплошная стена огня встала поперек тоннеля. Пылающие драконьи языки обвились вокруг лодыжек гостя. И чудовищный огненный клинок по одному мановению Ортаны обрушился на Тенну.
С хриплым стоном Тенна упал на одно колено.
Торжествуя, Ортана прыгнул вперед — добить, искрошить, уничтожить.
Тенна просто перекатился в сторону, пропуская его. Простая ловушка.
Во второй раз в этом мире Ортана с книгой в руках врезался в невидимую плоскость зеркала, и та взорвалась кипящей лавой. Огнем был порожден этот мир, и Огнем же…
Вне времени и вне мира Огонь встретился с Огнем.
Меч Тенны обрушился на Ортану, как рушится горная лавина на путника, застигнутого в ущелье. Маг едва успел подставить под удар книгу.
…Огонь встретился с Огнем и нашел в нем достойного противника. Струи алого пламени разбивались о желтые огненные щиты. Один костер старался сжечь другой. Пожар хотел убить пожар. Магия книги Огня сражалась сама с собой, и книга, что служила лишь оболочкой, осталась без охраны.
От удара железный переплет раскололся на кусочки. Книга камнем выпала из рук Ортаны.
Тенна отбросил меч, схватил книгу и бросился к выходу из тоннеля в башню.
Позади него страшно закричал Ортана.
Тот, кого не защищает Равновесие, в пламени первосущего Огня живет недолго…
«Мама, мама, расскажи историю!»
Дети — это увлекательно, но в чем-то похоже на понос. Никогда не знаешь, в какой момент тебя прихватит. Время летнее, по хозяйству дел невпроворот, а тут — историю ей изволь.
«А мантикору покормила?» — спрашиваю я для порядка. Знаю, что покормила. Дочурка у меня вообще умница, только характером удалась в отца. Если чего себе в голову вобьет, то не отстанет.
Летний вечер светел и тих, воздух пахнет акацией.
Что же ей рассказать-то? Вот разве…
«Было время, когда вся магия мира была собрана в книгах, а книги те хранились в двух башнях. Башни берегли Магическое Равновесие мира, и заходить в них разрешалось только самым мудрым и достойным — тем, кому не могла явиться мысль нарушить Равновесие».
Не могла, да явилась… Я вспоминаю душную гарь и вездесущий пепел. И как страшно было ждать, забившись под лестницу в подвале…
«Но маг Ортана захотел стать самым сильным. Когда настало время магам обеих башен говорить друг с другом и открылся тоннель между башнями, Ортана прыгнул туда и взял с собой книгу Огня. И Равновесие было нарушено. Ужасный пожар сжег все книги, кроме той, что была у Ортаны. И в мире не осталось больше магии Травы и Радуги, Воды и Камня. Миром правила магия Огня и Железа.
А потом маг Тенна пришел и победил Ортану».
Легко сказать: победил. Как вспомню, какой он выбрался оттуда, черный да обожженный… И башня была вся в огне. Но это был уже обычный огонь, он вскоре погас, гореть-то там было уже нечему…
«Он победил Ортану, но прежнее Магическое Равновесие вернуть не смог. Книги сгорели, и магия оказалась рассеянной по всему миру».
Может, это и хорошо, что до нее теперь так сложно добраться.
Но Тенна вбил себе в голову, что надо написать новые книги. Значит, доберется.
— Мама, мама, а дальше?
— Дальше — мыть руки и спать, — говорю я строго.
Чихать она хотела на мою строгость.
— Я к мантикоре!
Только и успеваю, что поправить у нее на шее медальон со Знаком Тенны.
Ольга ОнойкоИСПОЛНИТЕЛЬ
Памяти Никки
— Каша! — с отвращением сказала она, сморщив нос. Нос был курносый, с черной родинкой над кончиком. Все казалось, что это она промахнулась карандашом для глаз, и тянулась рука — стереть. — Ка-аша!
— Чирей, — отозвался он равнодушно, шаря по полке в поисках чайного пакетика.
— Я это не буду!
Под курносым носом дымилась банка растворимой картошки. Сидела девица не по-людски: прижав локти к бокам и наклонив голову к самой банке, точно собиралась лакать по-кошачьи. Дешевый карандаш, щедро размазанный по векам, расплывался и сыпался. Вытаращенные глаза девицы дико поблескивали из черных облаков.
— Ну чаю попей. С печеньем.
— Я есть хочу! У тебя почему нечего совсем?! Каша!
— Говорить учил меня мастер старый Йода, Хлора и Фтора.
— Дурацкий Кашка! — Она зафыркала, подняла длиннопалую худую руку и оттолкнула банку. Желтое пюре, похожее на растворимую пластмассу, потекло по столу. Пальцы девицы легли на стол, побарабанили. Локоть ее оставался прижатым к боку.
Киляев вздохнул.
Терпеливо вытер стол от картошки, выбросил изгаженную тряпку в мусорное ведро. Налил чаю, развязал узел на пакете с печеньем. Сел на табурет напротив девицы.
— Тирь, — безнадежно сказал он. — Ну чего ты, в самом деле?
— Я чего? Ты чего!
— Зачем ты сбежала?
— Хочу и сбежала. И не сбежала. Я гуляла.
— Гулёна.
— Мямля.
Она и печенье брала не по-людски: вытягивала над пакетом растопыренные пальцы и сгребала сухие пластинки в горсть, нещадно ломая их и кроша в хлебный песок. Потом запихивала в рот то, что оставалось в кулаке. А еще она чавкала ужасно и чай изо рта проливала. Киляев честно пытался ее хоть как-то воспитывать, но Тиррей в ответ на каждое осторожное замечание принималась крутить носом и заявляла, что «будет тогда спать». Это в лучшем случае. В худшем она начинала злиться, а злилась Тирь как дикий зверь — страшно. С зубами, ногтями и воплями такими, что однажды соседи вызвали милицию, решив, что безобидный с виду Киляев на самом деле маньяк и у себя на квартире кого-то насилует.