— Морду хоть оближи, — сказала Джаредина, глядя на него с укоризной. — А то вся пасть в овечьей шерсти.
Дракон ухмыльнулся и провел по носу огромным красным языком, раздвоенным на конце.
Джаредина ощипала драконью добычу, не спрашивая, где тот ее взял, целиком поджарила на костре (ножа, чтобы тушку разделать, у нее не было), подкрепилась, потом отряхнула руки и сказала:
— Ну? Теперь-то что?
И он молча протянул ей крыло.
На сей раз они летели куда ниже, тише и медленней, чем прежде. С земли летящего дракона, верно, можно было принять за большую хищную птицу, неторопливо реющую в своих охотничьих угодьях. Джаредина сидела прямо, подогнув ноги и сжав коленями мускулистые лоснящиеся бока, и руки ее, державшие драконью гриву, лежали спокойно, не пытаясь им править, точно ослом упрямым. Дракон летел, куда хотел, и она знала теперь, что по первому ее приказу он спустится наземь, а оттого и не торопила его. Любопытно ей было, что ж это такое он вознамерился ей показать.
Джаредина, дочь мельника Гуса, мира никогда не видала. Для нее и путешествие по реке до столицы Семи Долин было немыслимо громадным приключением, которого она не так чтобы сильно жаждала. Но Семь Долин, как видела она теперь, были лишь крошечной частью мира, лежавшего вокруг — и под ней. Родной край давно остался позади, и теперь они летели над равниной, покрытой густым, непролазным лесом — куда там черной чаще над Горбатым перевалом! Лишь кое-где виднелись проплешины вырубленного леса, на которых ютились деревушки, выстроенные из деревянных домиков, и от одной деревушки к другой тоненькой полосочкой тянулись дороги: ни дать ни взять — бусины, нанизанные на нитку и увенчавшие чью-то волосатую голову. Потом лес стал редеть, а там и вовсе кончился; дальше лежала бурая степь, точно голый лист теста, заготовленный для печи, и изредка вспенивало ее то стадо диких коней, галопом несущихся вместе с ветром, то созвездие красных огоньков, в которых угадывались скученные костры. А еще дальше долетели они до края, утыканного скалистыми холмами, точно ежиная спинка — иголками. Ни людей, ни зверья здесь видно не было, зато слышно было, даже на такой высоте, как грохочут водопады речушек, перекатывающихся через камни и разлетающихся брызгами в бесчисленных озерцах.
Дракон рассказывал Джаредине обо всех этих местах. Она не расспрашивала — он сам.
— Вон там, — говорил, указывая головой, словно Джаредина сама не видела, — Щетинистая Падь, самый лесистый край по эту стороны от Льдистого моря. Еще лет сто назад люди там жили на деревьях, точно белки, а потом повадились рубить лес и продавать его южнее, в ваше княжество. И трон твоего князя, и скамья в самом захудалом трактире, и детские игрушки-неваляшки — все выстругано из этого дерева. Нет в этом краю ни пахарей, ни скотоводов, ни певцов, ни продажных девок — одни только лесорубы с плотниками. И чаща вокруг них — как стена. И никто не знает всей правды, что происходит там, за стеной этой, в их запертом мире…
А это — Раскатанная Пустошь. Прозвана так оттого, что когда-то стояло тут могучее царство, сильней и славней которого не было на земле. А потом пришла страшная засуха, выжгла людям нутро, выпалила землю, кору с деревьев пообдирала, опустошила каждый колодец… Все живое здесь умерло, а что не умерло — бежало прочь. За долгие века ветра сровняли город с землей, намели праха, нарастили сухой травы. И ходят теперь тут только дикие кони, потомки тех, на ком когда-то господа этих мест разъезжали, и бродят дикие племена, потомки тех, кто некогда был господами. И есть легенда, что однажды они отроют свой город и снова станут самыми великими на земле.
А там, гляди, — Долина Сотни Ручьев. Вода там такая быстрая и холодная, что даже рыба в ней не живет. Но если кому удастся нырнуть и зачерпнуть пригоршню камня со дна, то будут в этой пригоршне алмазы, обкатанные водным потоком до гладких шариков. И еще — вами, людьми, столь любимое золото…
Он рассказывал и рассказывал, и голос его гудел у нее в голове, и внутри, подле самого сердца. Джаредина не сразу поняла, что он говорит с ней не голосом, не хриплым своим звериным рыканьем, а как тогда, на корабле — прямо в душу ей шепчет своей душой. Она вдруг испугалась — не верила все-таки ему, уж больно добреньким стал сказываться. Да к тому же и послана она была за ним не для того, чтобы выслушивать побасенки…
— А дальше, — все пел и пел он ей в душу, — далеко, за морем, есть такие края, о каких ты даже в былинах не слышала. Там есть озера цветов, что колышутся на ветру, набегая волнами на берег, и если спустить на это озеро лодку, то она побежит так же споро, как если бы плавала по воде. Есть города в глубоких пещерах, выстроенные из чистого серебра, и стены дворцов отполированы так, что глядеться в них можно, как в зеркало. Я тебе все это покажу… весь мир…
— Ну хватит! — сказала вдруг Джаредина и, привычным уже движением намотав его гриву на запястья, потянула изо всех сил. — Довольно голову мне морочить! Садись!
Дракон не стал артачиться и тотчас покорно спикировал вниз, на вершину невысокого холмика, поросшего мягкой золотистой травой. В траве, перепархивая с одного громадного цветка на другой, играли ярко-синие бабочки.
— Тебе что-то надобно от меня, — теперь она не спрашивала, а требовательно утверждала. — Для того ты крутился вокруг Клеменса, поджигая поля, для того вызволил меня из Рубелевой башни. Для того мед мне тут в уши льешь, точно заправский менестрель. Да только я не дура! На что соблазнить меня хочешь, ты, пакостливая и хитрая скотина? Пока не скажешь всю правду, как есть — вот ни с места отсюда не двинусь!
Дракон выдохнул, и пламя, рванувшись коротко из приоткрывшейся пасти, выжгло в траве длинную черную плешь, обугленные бабочки попадали на траву невесомыми хлопьями пепла.
— И нечего меня стращать, — предупредила Джаредина и для пущей острастки еще раз посильнее дернула его за гриву. — Не из пугливых!
— Вижу, — прогудел дракон. — Вижу, что не из пугливых, девушка. Оттого и подумал, что они тебя примут.
— Да кто примет-то?
— Сородичи мои… драконье племя на Ржавом Острове.
Хорошо, что Джаредина все еще верхом на нем сидела — так он хоть не увидел, как она рот разинула.
— Да как же… — выдавила она. — Ты что же, решил, что я с тобой в твое логово отправляюсь? Зверушкой твоей на привязи буду до скончания веков? Знаю я, как вы, драконы, к нам, людям, относитесь!
— И ничего ты не знаешь, — раздраженно ответил тот и тряхнулся весь, точно мокрый пес, выбравшийся из воды. — Слезь! Я человеком обернусь.
Джаредина вмиг оказалась на земле. Крутанулась на месте — а он уже и стоит перед ней, высокий, ладный, с русыми волосами, небрежно взъерошенными надолбом, с затаенной хитрецой болотно-зеленых глаз, с бледными пятнышками веснушек на носу. И одетый! Вот боги знают отчего, а тут Джаредина сильней всего удивилась.
— Что, — скаля свои ровные белые зубы, ухмыльнулся тот, — красавчик?
Она только фыркнула.
— На меня твои чары не действуют, забыл, что ли?
— Да я и без чар вроде бы ничего, — обиделся дракон. — Мы ведь, драконы, в людском облике страсть как собой хороши. Нечеловеческая красота — слыхивала про такое?
— Губы у тебя больно пухлые, — заявила Джаредина. — Как у девки. Глянуть противно.
Дракон снова вздохнул и безнадежно покачал головой.
— Мне иногда чудится, ты на меня так ощериваешься из-за того только, что считаешь себя драконоборицей. А помнишь, что я тебе сказал? Люди не все знают.
— Люди, по-твоему, вообще сошки гнилые. Почему я тебе верить должна?
— А тебе разве не понравилось со мною летать? — спросил он вдруг, и Джаредина нахмурилась.
— Это ты к чему? И при чем тут это вообще?!
Он сел на землю, рядом с полоской им же выжженной травы, подцепил пальцем клок пепла, зависший на уцелевшем стебле.
— Есть легенда, — сказал, разглядывая этот клок, — у нас, у драконов. Вскоре после сотворения мира Драгобарр, главный драконий бог, надумал избрать себе возлюбленную из созданий, им порожденных. Долго выбирал он, долго присматривался, пока не остались самые лучшие. Было их трое: змея, птица и человеческая женщина. С каждой из них Драгобарр разделил ложе, и от союзов этих родилось три новых племени. От змеи родились ящерицы, в ваших краях они теперь все сплошь выродились и стали не длиннее ладони, но на востоке есть острова, где живут еще прямые потомки тех ящериц, и так они велики, что ни один дом на твоей родине такую бы не вместил. От союза с птицей родились крылатые фурии, их никогда не бывало в этих местах, они обосновались на севере, и нет в тех краях тварей сильнее и злее. А от союза с женщиной на свет родились драконы. Единственные из прямых наследников Драгобарра, наделенные разумом.
— Сказки, — сказала Джаредина, но не очень-то уверенно это прозвучало. Ибо что, как не сказочное диво, сидело перед ней в траве, рассеянно теребя пепел костра, разожженного его же дыханием?
— Для вас, людей, может, и сказки. Только даже вы знаете, что каждый дракон умеет оборачиваться человеком. Некоторые из нас людьми рождаются — если матерью его станет не драконица, а человеческая женщина. Мы же и в истинном своем облике, и в оборотном к соитию способны…
И лукаво глянул на нее, но Джаредина только зубы покрепче сжала. Не проймет!
— Так ты, стало быть, ненавидишь своих собственных кровных родичей. Хорош, нечего сказать!
— Да было бы за что любить вас. Было время, незапамятное, но было, когда мы жили с вами в мире. Хотели вместе вознести оба наши племени к великому процветанию! Да только людям оно не надо. Людям надо одно только золото. А мы его, как на зло, на дух не выносим. Так Драгобарр решил, для того, чтобы мы не забывали, что несмотря на все наше родство и способность становиться, как вы, — мы все же иные. И всякий дракон, который, польстившись на суетные блага человеческого существования, решал навек остаться в облике человека, обречен был жить в нищете, потому что не мог тронуть золота. А без золота человечишке не протянуть, и уж всяко — не насладиться людским бытием.