, не давать читать священные тексты[2105] и молиться именно за того человека, который «напустил» икоту[2106]. В этом регионе активность демона часто ограничена бытовой сферой[2107]. Так, приступ может спровоцировать определенная пища (лук[2108], редька[2109], мясо, курица, рыба[2110]), насмешки окружающих, а также упоминание некоторых видов животных и рыб. Важную роль здесь играет щука — согласно верхокамским поверьям, в голове у этой рыбы есть косточки, сложенные в форме креста, из-за чего сидящий в икотнице бес ее не выносит[2111], икотницы часто не употребляют в пищу и даже одно упоминание о щуке может привести к припадку. В одном из верхокамских свидетельств приступ начинается после того, как икотница видит зеленую муху («говёну жужгу»): «тожно зачало отрыгать, а вот говёну жужгу на дороге увижу — тут и умираю, валюсь»[2112].
Как уже упоминалось, самым ярким проявлением одержимости служат специфические припадки. У кликуш они, как правило, случаются в храме во время Херувимской песни, однако могут происходить и дома. В этот момент одержимые падают на пол, начинают метаться и биться, рвать на себе волосы и одежду[2113], их «ломает и корчит»[2114], «корчит, как в приступе падучей болезни [эпилепсии — В. Р.]»[2115], тело сводит судорогой, глаза «закатываются под лоб»[2116], на губах выступает пена. Считается, что во время припадка бес начинает «сильно волноваться», «то опускается вниз, то поднимается вверх, давит грудь, давит горло», так что «у кликуши захватывает дух, мутится в глазах, голова кружится и она с воплями падает на землю»[2117]. Во время припадка кликуши обладают нечеловеческой силой: согласно ряду свидетельств, их с трудом могут удержать несколько взрослых мужчин. По сообщению из Томской губернии, испорченные женщины «приходили в беснование, икали, кричали по-птичьи, лаяли по-собачьи, ругали всякого, кто им встречался, ломали и кусали себе руки, щипали тело»[2118].
Припадок — это не единственное, что может произойти с одержимыми. Еще они (точнее, сидящие в них демоны) издают специфические звуки: «орут»[2119], лают[2120], кукарекают, охают[2121], всхлипывают, хохочут, скрежещут зубами[2122]. На икоту в Верхокамье также указывают приступы навязчивого икания, зевоты[2123], кашля[2124].
Это [кликуша Пелагея — В. Р.] была худая, высокая женщина, со впалой грудью, с землистым цветом лица, с большими тусклыми глазами, с плотно сжатыми губами, на которых никогда не появлялась улыбка; выражение болезненности и тяжелой скорби застыло на ее истощенном лице. Она не пропускала ни одной службы и каждую обедню, во время чтения Евангелия и пения Херувимской, начинала кричать кукушкой, в остальное же время службы она большей частью была в памяти. В большие же праздники и особенно на Страстной неделе припадки были сильные и продолжительные; она кричала даже после службы, подражая всевозможным животным: выла волком, ревела коровой, свистала соловьем, каркала вороном и страшно стонала. «Лихо мне, лихо, — кричала она во время чтения Евангелий, — жжет, жжет! Совсем сгорела! Вот же тебя, вот, не ходи сюда, не мучь меня!» При этом она рвала на себе волосы и старалась изо всех сил биться головой об пол. «Да нет, же, нет! Нельзя мне убить Пелагею, как улетит ее душенька из тела, куда я тогда денусь, куда схоронюсь? Улечу я, добрый молодец, в лес дремучий, сяду на сухую осину и закукую горькой кукушкой»[2125]. Часто во время службы она разражалась ругательствами на священника, и чем набожнее был священник, тем ругательства были ожесточенней. Иногда больная выбегала из церкви, снимала с себя верхнюю одежду, засучивала рукава: «Спи, Пелагея, а я, добрый молодец, Ермолай Иванович, погуляю! Спасибо сваткам[2126], дал мне волюшку погулять по белу свету». И с неприличными прибаутками она плясала вприсядку[2127].
Все вышеперечисленное может осмысляться как проявления демона, сидящего внутри человека. Однако в некоторых случаях нечистый дух заявляет о себе более прямо и непосредственно, обретает собственную речь, говорит устами человека. Речь икоты может отличаться от обычной речи одержимой женщины. Икота говорит на вдохе («в захват»), согласно сообщению из Калужской губернии, бес, сидящий в кликуше, «кричит у ней словно в животе»[2128]. Антрополог О. Б. Христофорова описывает и другие особенности речи икоты: например, ее голос раздается как будто не из гортани, а откуда-то ниже, из грудной клетки («икота из желудка говорит»)[2129], порой звучит резче и громче, чем голос «хозяйки». Приступ «говорения» отнимает у икотницы много сил, требуется пауза, отдых, прежде чем женщина может продолжить прерванный приступом разговор[2130]. Икота использует много междометий, повторы[2131], иногда рифму[2132]. Повторы и рифмы вообще свойственны для речи нечистой силы (лешего, банника, чёрта и др.)[2133].
К нам на поденщину ходила девушка дер[евни] Ямны Акулина; девка здоровая, толстая, удалая работница, и очень веселая. Это было лет шесть тому назад — ее выдали замуж; и вот я слышу, что ее «испортили», то есть она стала кликушей. «Сидит, сидит, — рассказывали про нее родные, — а там как заплачет, как заголосит! Воет, воет, а потом — бряк оземь — найдет на нее, слюна, так и мужики никак не удержат, а она все кричит: “пустите меня, лихо мне!”, а там замяукает по-кошачью, забрешет по-собачью, грудь и живот у ней так и радует [волнуется — В. Р.] знамо как; а кричит у ней словно в животе». На мой вопрос: «Когда у ней это бывает?» мне отвечали: «В неделю раз, а то и в две, — а в церкви постоянно, как пойдет, достоит до Хёрувимской, так и закричит». В 1892 году я сам видел Акулину вот в таком положении: пришли мы с товарищем к обедне В. С. Вассы и видим около церкви стоит толпа баб; подошли, гляжу — Акулина и, правда, слюна у нее бьет клубком, сама лежит неподвижно бледная как смерть. Я велел бабам смочить ей голову холодной водой, и она очнулась. Бабы говорят, что ей в «середку» чёрта посадили во время свадьбы, потому что муж ее собирался взять другую девушку, но обманул, вот Акулине-то за то, что пошла за него, и сделали. Кричит она в припадке-то и говорит: «А это ты (называет женщину) меня испортила, собаки ты такая-сякая! Это ты, потаскуха, мне беса посадила!». Возили Акулину куда-то отчитывать (куда — не мог дознаться); теперь она не кричит[2134].
Для речи как икоты, так и беса, вызвавшего кликушество, характерны ругательства, матерная брань[2135]. Вообще они могут выражать свое отношение к «хозяйке» и к другим людям, зачастую пренебрегая культурными нормами. Порой такое речевое поведение принимает форму кощунства: бес устами кликуши сквернословит в церкви, поносит священника и священные предметы[2136].
Обычно одержимость (и икота, и кликушество) описывается носителями традиции как совершенное зло, порча, болезнь. Однако для оценки этого явления свойственна и некоторая — отчасти скрытая — амбивалентность. Другими словами, одержимость может иметь свои преимущества, быть в чем-то выгодной или полезной. Одержимые женщины освобождались от части работ, сидящий в них бес требовал лакомств или отказывался от определенных видов пищи. В категоричной форме мысль о выгодах, которые дает статус кликуши, высказывает, например, А. Н. Минх: «Кликуши были очень часты в крепостное время, когда большая часть ленивых баб притворялась испорченными, чтобы не ходить на барщину»[2137]. Кроме того, одержимые нередко становились прозорливицами, к ним обращались за поиском пропавших вещей или предсказанием судьбы[2138], поскольку сидящий в них демон, как и всякая нечистая сила, обладал особым, сверхчеловеческим знанием. Согласно сообщению из Вологодской губернии, одержимая женщина могла предсказать, кто станет следующей жертвой испортившей ее колдуньи[2139].
Вот тут живет ворожащая икота. Иной раз правду говорит, иной раз — нет. Чё вот, кто вот ворожит эдак так, придут вот — тут еённая же дочь [женщины, в которой живет икота — В. Р.] была, она счас умерла — деньги потеряла. Положила деньги на койку под матрас и забыла. Забыла, и ходит-ходит, ищет, искала-искала, не могла найти деньги. Ну и вот она пришла к ней поворожить, она ей сказала: «Да они у тебя дома, ищи под матрасом». Зинка пришла — и правда, под матрасом лежат