В каком-то смысле «незаземленность» похищенных стремится к бестелесности мертвецов — по крайней мере, в нашем, человеческом мире. Бестелесность похищенных «рифмуется» с их невидимостью, соответственно, и с невозможностью обнаружить их без специальных действий.
Долго, долго водит лесовой; иногда лет семь. И если он увел вследствие проклятия, то тогда только возвращает ребенка родителям, как окончится срок проклятия и при известных характерных обстоятельствах. Раз в полдень мать прокляла дочь; через это проклятие дочь ее сделалась невидимкой и семь лет странствовала с лешим. Мать между тем усердно молилась Богу о возвращении дочери и клала относы лесовым. Родители уже совсем потеряли надежду найти дочь. Раз они были в кабаке. Отец предлагал матери выпить стакан водки, а она все отказывалась и с сердца выплеснула водку через плечо — прямо в глаза своей дочери, которая невидимо была в кабаке и терлась вместе с лешим подле своих родителей. Тотчас же дочь перестала быть невидимкой и появилась пред глазами удивленных и обрадованных родителей[2224].
Нечеловечность иного мира также можно продемонстрировать через его сближение с миром животных. Согласно свидетельству из Вологодской губернии, леший способен обращать похищенных в зверей. В ярославской быличке проклятый родителями парень становится оборотнем и бегает «в песьей шкуре» семь лет по лесу[2225]. В нижегородских поверьях проклятые покрыты шерстью[2226]. Нагота, немота и дикость, нелюдимость, страх перед людьми часто характерны для найденного человека (возвратившаяся домой проклятая девушка «косматая», «смотрит зверем»[2227]), что тоже можно расценить как сближение с животными.
Часто пространство, в котором оказывается похищенный нечистой силой человек, неоднородно, как бы двоится: с одной стороны, оно представлено полностью недоступным для обычного человека демоническим «иным миром» (подводное «гнездо» или «царство», нора, подполье), а с другой — пограничной, «ничьей» или «общей» территорией, где могут одновременно присутствовать и полудемоны-проклятые, и люди. Эта пограничная территория чаще всего представлена как периферия «нормального», «правильного», человеческого мира: дом, в котором не соблюдают нормы поведения[2228], нежилой дом[2229], заброшенный кабак[2230], лесная избушка, зимовье промысловика на острове. В быличке из Владимирской губернии женщина попадает в подводное «гнездо шутовок», где шутовки живут «артелью», но одновременно она вместе с ними ходит по ночам в избы людей. Однако и эти человеческие жилища не вполне нормальны: там не соблюдают нормы поведения, садятся за стол не молясь, смеются за едой и т. д. Другой пример пограничного пространства — лесная избушка, где свекор обнаруживает проклятого зятя. Проклятый не может пойти за свекром к людям, да и в избушке оказывается лишь на время: после встречи он уходит в лес и скрывается в норе, куда человек за ним последовать тоже не может[2231]. Таким местом встречи оказывается и нежилой дом, где солдат-ночлежник видит проклятых детей, которые после полуночи бесследно исчезают в подполье или чулане[2232]. В тексте из Архангельской губернии, имеющем выраженные сказочные черты, промысловик поначалу встречает проклятую девушку в уединенном зимовье на одном из островов Груманта (ныне — Шпицберген), а затем бросается в воду и находит ее уже «в подводном царстве», в замужестве у нечистого[2233]. Это представление о неоднородности иного мира, который как бы разделен на два сектора и имеет «представительство» в мире людей, реализуется и в многочленных быличках о людях, похищенных лешим и вернувшихся обратно. Часто леший оставляет свою жертву именно на «периферии», которая, с одной стороны, уже принадлежит человеческому пространству, а с другой — отчетливо ассоциируется с иным миром. Такими местами могут быть верхушка дерева, сарай, яма, образованная вывороченными корнями поваленного дерева, и т. п.
Жил старик со старушкою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой, и отец женил его; вскоре после того пропал он без вести. Искали его, молебствовали об нем, а пропащий не находился. В одном дремучем лесу стояла сторожка; зашел туда ночевать старичок нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вступил в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку — за что меня прокляла во чреве!» Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. «Что, дедушка, — спрашивает его старуха, — ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не находится». Нищий и рассказал ей, что ему в ночи почудилось: «Не ваш ли это сынок?»
К вечеру собрался старик, отправился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молится Богу да причитывает: «Бог суди мою матушку — за что меня прокляла во чреве!» Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: «Ах, сынок! Насилу тебя сыскал; уж теперь от тебя не отстану!» «Иди за мной!» — отвечает сын, вышел из сторожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним идет. Приехал молодец к проруби и прямо туда с конем — так и пропал! Старик постоял-постоял возле проруби, вернулся домой и сказывает жене: «Сына-то сыскал, да выручить трудно: ведь он в воде живет!» На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена выручать своего мужа, добралась до места, вошла в сторожку и легла за печку.
Приезжает молодец, молится и причитывает: «Бог суди мою матушку — за что меня прокляла во чреве!» Молодуха выскочила: «Друг мой сердечный, закон неразлучный! Теперь я от тебя не отстану!» «Иди за мной!» — отвечал муж и привел ее к проруби. «Ты в воду, и я за тобой!» — говорит жена. «Коли так, сними с себя крест». Она сняла крест, бух в прорубь — и очутилась в больших палатах. Сидит там сатана на стуле; увидал молодуху и спрашивает ее мужа: «Кого привел?» — «Это мой закон!» — «Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! Закона нельзя разлучать». Вот так-то выручила жена мужа и вывела его от чертей на вольный свет[2234].
Представление о промежуточном положении проклятого специфически отражено в псковской быличке. Одна женщина прокляла своего ребенка, и он тут же скрылся из глаз, однако мать продолжала слышать его голос. Женщина обратилась к священнику, чтобы вернуть сына, однако священник не смог помочь и рекомендовал матери проклясть ребенка «совсем, достатку, чтобы не слышать его голоса»[2235]. В этом рассказе пограничному пространству, в котором находится проклятый, аналогично его частичное присутствие в мире людей: он уже невидим, но еще слышен (представление о том, что проклятые невидимы, но их можно услышать, отражены и в других фольклорных текстах[2236]). Окончательное проклятие мальчика приведет к тому, что он полностью переместится в иной мир, где его будет уже «не видно, не слышно».
Пограничность конкретной внешней территории, на которой наблюдают полудемона-проклятого, может переноситься на внутренний мир, переосмысляться как пограничное состояние человека, вступающего с проклятым в контакт. В нижегородской быличке таким пограничным состоянием между жизнью и смертью, «тем» и «этим» светом оказывается тяжелая болезнь. К умирающему солдату является проклятая девушка и просит у него креста. Солдат поначалу сомневается, потом соглашается и в результате возвращает проклятую в мир людей, выздоравливает сам и берет девушку в жены[2237]. Сюжет этой былички перекликается с представлениями о том, что тяжелая болезнь так или иначе связана с возможностью видеть демонических существ в облике девушек: человек встречает их, после чего заболевает, сходит с ума[2238] или во время болезни видит собственный недуг в виде девушки[2239].
Итак, проклятые, похищенные нечистой силой, заблудившиеся в лесу люди как бы находятся в ином, потустороннем мире. При этом сами они тоже приобретают черты, свойственные нечистым духам. Таким образом проклятые люди сближаются, смешиваются с демонами, пребывая в их мире, они как бы «впитывают» в себя атрибуты и функции демонических существ и в итоге часто почти неотличимы от них: «впоследствии он [украденный лешим ребенок — В. Р.] будет таким же лешим»[2240], «в русалку обращается, говорят, проклятый человек»[2241], «кикимора — ребенок, проклятый родителями»[2242], «домовой — ребенок, проклятый в гневе его родителями»[2243].
Представление о том, что нечистая сила происходит от проклятых людей, реализуется в разных жанрах фольклора, не только в быличках и поверьях, но и в легендах: демонами становятся строители Вавилонской башни