– Егор?
– Егор!
– А тогда забацай «Убил в себе государство»!
– Че? – не понял Арслан.
– А «Мою оборону»?
– А?
– А «Кидать бисер перед стадом свиней»?
– Че?
Арслан не был настолько погружен в творчество «Гражданской обороны», чтобы припомнить все ее хиты сразу. Он стал мямлить, пару раз ударил по струнам, глаза его бегали. Братва решила, что доказательств достаточно.
Сначала Арслана хотели просто застрелить.
Потом дали леща.
Вывели из клуба. Втоптали в дырявый асфальт черные очки. Ущипнули Таньку-Чебурашку за жопу. Пенделями отправили обоих обратно в родной город. И выставили счет местной братве – за обман.
Счет по традиции пришлось оплачивать Арслану. Фрезеровщик 4-го разряда, он нашел еще работу ночным сторожем, весь как-то сразу скуксился, в косых глазах поселилась печаль. Танька-Чебурашка – мы не знали, была ли между ними связь, – ушла из дуэта: нырнула в темную ночь.
Арслан отдавал долг тридцать лет и три года, отрастил пузо от тоски и всегда, кто бы его ни встретил, жаловался за жизнь. Мы тоже не могли простить обмана.
– Слышь, – просили, – завались, а?
Никто из нас не ускользнул из ПТУ и заводов, никто не примерил на себя «Гуччи». Чтобы не винить себя, виноватым сделали Арслана.
– Долг отдал? – спрашивали его.
И он начинал жалиться:
– Помираю, не могу, корячусь семь дней в неделю, может, одолжите денюшек, братушки, братики, а?
– Иди работай, – со злостью напутствовали его. И брезгливо цедили: – «Гражданская оборона», епта.
Путь Витька из тюрьмы на дискотеку и обратно
То, что Витек в один прекрасный день завел страницу «ВКонтакте» и начал одну за другой выкладывать свои фотографии, меня не очень-то удивило. В конце концов, Интернет проникает везде, подумал я, даже у зэков могут быть «Фейсбук», личные сайты и скайп. Витек мотал второй срок, и было ему как Иисусу – тридцать три.
Фотографии, которые появлялись на его страничке, выглядели брутально и беспощадно.
Витек в майке «Адидас» и шапочке-гондонке, нахлобученной на глаза, стоит у серой стены. На стене надпись – «Я люблю тебя, Люся», но ее вряд ли сделал Витек, скорее, она случайно попала в кадр.
Витек в зэковском бушлате и ушанке. Он держит за загривок белого с рыжими подпалинами кота. Кот кричит, ему не нравится происходящее – здоровая зверюга; неизвестно, что он жрет там, в тюрьме.
Витек с длинной, подозрительно напоминающей косяк сигаретой пускает дым. Позади в фото хмурятся несколько рож. «Откуда у них в зоне взялась травка?» – спросил я знающих людей. «Правильные пацаны получают на зоне все, что им нужно», – пояснили знающие люди.
В графе «статус» на личной странице Витька стоит дикий мужицкий девиз: «Трахаю все, что движется!» По всему видно, что второй срок дается Витьку нелегко.
Шесть с половиной лет. Статья 228. Полностью сфабрикованная, как утверждали его друзья. Сдала Витька собственная женщина.
«Сука», – говорили одни. «Поймаем, убьем», – говорили другие.
Приняли Витька в Чебоксарах, прямо на вокзале, и сразу закрыли до суда. Пока искали адвоката, пока собирали передачки и искали, с кем передать, стали выясняться подробности.
Девочка была в разработке. Студентка, из хорошей семьи, она понятия не имела, что все это значит, пока однажды ночью ее не привезли в ФСКН и здоровый сотрудник не зарядил ей по лицу. «Говори, где брала», – проревел он. Девочка раскололась, а скорее просто наговорила с испугу глупостей – и наверняка кроме Витька заложила еще десяток виновных, невиновных и просто левых людей. Почему именно на Витька пала тяжелая длань правосудия, осталось неизвестным.
Наутро девочке дали меченых денег и, заплаканную, выставили прочь.
– Ты будешь звонить, потом пойдешь покупать, потом мы его возьмем, а тебя отпустим домой, – напутствовал девочку следак. – Понятно?
– Понятно. – Она плакала и кивала.
Через два дня с поезда в Чебоксарах слез Витя. Его любовь ждала на перроне и махала рукой, и это переполняло радостью Витино сердце. Уверенной пружинящей походкой он направился к ней, и улыбка наверняка растягивала его лицо в тот момент.
«Привез?» – был первый девочкин вопрос, отчего Витя смутился, и улыбка на миг исчезла. Как и любой мужчина, он ждал от любимой поцелуя, объятий, а затем уже разговоров о деле. «Привез», – ответил он и наверняка вновь разулыбался – Витя вообще был по жизни человек улыбающийся. Вот теперь, после хороших новостей, и начнутся поцелуи, и будут они в сто раз жарче, подумал он. Но вместо этого девочка начала засовывать ему в ладонь скомканные бумажки – Витя смог различить среди них сто- и пятидесятирублевки, но спросить уже ничего не успел. В следующий миг на него со всех сторон навалились люди, начали защелкивать наручники и тащить в машину.
Так повязали Витька. Вероятно, не все было в точности так, как описано. Но информации до нас доходило мало, и приходилось самим ее додумывать. Лично я представлял себе сцену посадки Витька именно этом ключе, хотя некоторые, быть может, сочтут его излишне романтичным.
Те, кто позже ездил на суд, сказали, что судья был сущим монстром. Сухой, длинный, прямой как палка, он имел страстное желание вынести максимально жесткое наказание мерзкому наркоторговцу. Отговорить от этого решения его было категорически нельзя, хотя адвокат обвиняемого, как рассказывали, тоже отработал на все сто. Он пытался представить Витю невинным агнцем, случайным прохожим, а когда эта тактика не прошла, он показал его жертвой пылкой и страстной любви. «Это порочная девка – заметьте, я говорю «девка», не «девушка», не «женщина», – эта порочная девка втянула моего подзащитного в свою болезненную игру, сделала его жертвой своей пагубной привычки, в то время как он… Он просто был влюблен, товарищ судья, и как влюбленный был готов выполнить любые прихоти своей избранницы…» Это могло бы и прокатить, говори адвокат о ком-нибудь другом, но в случае с Витьком – никогда.
Все потому, что Витя выглядел как стопроцентно виновная криминальная шпана. И даже если его сердце действительно было нежным и изнемогало от любви, поверить в это, глядя на него, очень тяжело.
Это стал второй суд в его жизни, и последующая отсидка стала второй. Обстоятельств первой посадки никто не знал. Но зато всем было доподлинно известно, что случилось это, когда Витьку было 14. Четырнадцать. Мама моя, страшно даже произносить это слово. Но самое страшное впереди – сев в четырнадцать, Витя вышел на свободу в двадцать два.
За какую провинность можно было получить столь суровый приговор? Судебная система в России, что бы там ни говорили про нее правозащитники и бывшие зэки, благосклонно относится к малолеткам. Она до последнего журит их, вызывает на общественные собрания, грозит пальцем, но уж если дело действительно дошло до колонии, то старается дать такие сроки, чтобы выпустить их до 18, то есть до того, как уйдет детство и придет пора сменить малолетнюю зону на взрослую. Нечего детям делать рядом с бандитским отребьем, думает система и вновь открывает перед детьми дорогу в большой мир. Другое дело, что часто дети охуевают от этого мира, не могут найти себя в нем и через несколько лет залетают снова – пьяные, с изрезанными венами, ломанув какую-нибудь сберкассу и загуляв, – это уже их проблема. Им давали шанс. Но какими страшными злодеяниями заслужил восемь лет в свои четырнадцать Витек?
Воспитанный на вестернах, Брюсе Ли и Кинг Конге, я воображал себе: Витек с сигаретой, напевая «Мурку», выходит и становится на рельсы. В его руке зажат «калаш». Майка растянута на груди. На тощей шее под кадыком болтается тяжелый, со слезшей голубой эмалью православный крест. На Витька мчится поезд, перевозящий золото с Дальнего Востока. Машинист поезда гудит Витьку, чтобы тот убрался с рельс. Наш урка выплевывает окурок, недобро усмехается, блестя фиксой, наводит «калаш» на поезд. На лице машиниста – паника: он дергает пару раз ручку гудка (Витьку похер), нажимает случайно рычаг скорости, потом дергает другой рычаг и, наконец, находит нужный – ТОРМОЗ, он давит на него со всей силы, и поезд, кряхтя, скрипя ржавыми железными суставами, складывается гармошкой и падает мордой ниц перед Витьком… не доезжая до него сантиметра… А из вагонов, доски которых треснули от напряжения, начинает сыпаться в траву золото, золотые слитки – и подбирать их уже бежит из леса банда Витька.
Так я представлял себе причину его первой посадки. Наивно и наверняка неверно, но к нашей истории это имеет только косвенное отношение. Суть не в отсидках Витька, а в его фантастических и диких превращениях, происходивших на наших глазах и в итоге вернувших его туда, откуда все началось.
Но не будем забегать вперед. Вите исполнилось 22, когда железные ворота тюрьмы распахнулись и вытолкнули его на свободу. Была весна, все вокруг цвело, пахло и совокуплялось, я с трудом понимаю, как можно не сойти с ума, когда все это весеннее буйство врывается в твою ставшую чугунной после долгой отсидки голову.
Запахи проникают в ноздри, уши разрываются от звуков, а глаза… глаза как камера в руках сумасшедшего фотографа – беспрестанно моргают, чтобы зафиксировать миллионы засвеченных от яркого солнца снимков, чтобы потом, может быть, в глубокой старости, выудить их из пыльных архивов памяти и пересматривать раз за разом, смакуя тот сладостный далекий момент.
Что ж. Мы опять ударились в лирику, но, кажется, без лирики будет невозможно поведать историю Витька.
Неизвестно, сказал ли ему что-то на прощание конвоир у тюремных ворот и ответил ли что-то конвоиру Витек. Могу предположить, что разговор, если он имел место, вышел недружелюбным и дерзким.
– Ну, бывай, – мог сказать конвоир. – Как говорится, до скорого…
На что Витек наверняка бросил в ответ свое, пацанское:
– Лучше за своей жопой следи, начальник. – И сплюнул на землю – знаете, так, цыкнув слюной сквозь зубы.
Неизвестно, каким Витек садился в тюрьму первый раз, но вышел он из нее дерзким расписным уркой. «Пиковая карта на среднем пальце значит, что меня уважали. Купола на безымянном – то, сколько лет я сидел. Звезда на мизинце – то, что я никогда не встану перед мусором на колени», – объяснял он значение синих перстней на своих пальцах. И фикса – да, золотая фикса была на месте. При плевках она угрюмо отсвечивала, не предвещая ничего хорошего врагам и случайным оппонентам Витька.