Татуировка
Будучи молодым дуралеем тринадцати лет, Васька Соколов сделал себе наколочку. Наколол на кисти синими чернилами солнце с лучиками, а поверх свое имя – ВАСЯ. Пришел в школу гордый. Показывал пацанам кулак: «Во!» Те не верили:
– Навсегда?
– Навсегда!
Подсуропил Ване сосед Яков, здоровый уже обалдуй – по весне должны были забрать Якова в армию. Из ПТУ его исключили. Ходил Яков целыми днями без дела. Стрелял монетки у школоты. А потом нашел где-то струну от гитары, подчистил ее наждачкой, заточил, прикрутил к батарейке и двум контактам. И получилась у Якова татуировочная машинка.
Обрадовался Яков. Выдавил из шариковой ручки чернила, макнул туда струну и нарисовал себе пантеру на руке. Пантера вышла куцая. Рисовать Яков не умел. Но гордился татуировкой ужасно и оптимизмом своим заразил молодежь. Глядь: через месяц уже трое ходили с наколками. У кого – синий нож с коброй. У кого – скорпион.
Тут и попался бездельнику Якову на пути Васька Соколов. И давай Яков аки демон его обольщать.
– У тебя, – спрашивает Ваську, – баба уже была?
Какая баба в 13 лет? Так, целовался только.
– Была! – отвечает Васька. – Даже две!
Прищурился Яков.
– Брешешь, – говорит. – По глазам вижу, что брешешь. Не было у тебя бабы.
Васька молчит.
– А знаешь, почему не было? Потому что скучный ты. Обычный. А бабы любят, когда с огоньком.
Васька молчит.
– Пантеру мою видал? – спрашивает Яков и протягивает руку. – На, посмотри.
Смотрит с руки Якова на Ваську синий клыкастый зверь.
– Красиво?
Васька кивнул.
– Дерзко?
Дерзче некуда.
– Вот! Вот что бабы любят! Без наколочки я обычный был, как ты. Бабы меня сторонились. А как нарисовал зверюгу, отбоя нет! Сечешь?
– Секу.
И попал Яков Ваське Соколову в самое сердце. Одурманил его. Заворожил. Васька ложился спать, а в уме наколка. В школу шел – вновь она. Представлял Васька мускулистую руку свою, а на ней – что? Дракон. Японский. И сам Васька уже и не Васька вовсе, а мафия, якудза, опасный человек. Или не дракон, а штурвал. Моряцкий. Или не штурвал, а череп. Короче, много ли надо сельскому пацану, чтобы размечтаться?
Измаялся Васька да и пришел к Якову однажды.
– Коли! – протянул руку.
– Что колоть?
– Не знаю. Дракона можешь? А черепуху? А кинжал? Хотя нет. Коли паутину. Хотя тоже нет.
– Так чего колоть-то?
– А не знаю, – покраснел Васька. – Коли солнце! И имя мое наверху.
Яков и наколол.
Только вышла у Якова с Васькой Соколовым промашка. Раз вечером увидала Васькину руку его маменька. «Ну-ка, ну-ка, – проворчала. – Это что-эт там? Никак, наколочка?» А надо сказать, что рос Васька Соколов без отца. И оттого маменька его была строга за двоих – за папку, которого не было, и за себя. Могла и ремнем лупануть Ваську. Но и в обиду не давала. Раз вернулся Васек с расквашенным носом – так она допросила его, вытянула признание, кто бил, нашла обидчика и за волосы оттаскала при всех. Побаивались Васькину мамку. Считали, что зазря к ней лучше не лезть.
И вот теперь уперла она руки в боки и спрашивает:
– Никак, накололся?
– Синяк у меня, – пробурчал Васька. – На футболе.
– А ну покажь свой футбол!
– Не пока2жу.
– А ну покажь, сказала!
Что тут поделаешь? Пришлось показать.
Ох и досталось Ваське в тот вечер. И скалкой боднули его. И рукой. И полотенцем. Под конец заставила маменька Ваську оттирать наколочку мылом с мочалкой. Да только куда там. Васька трет, а она только лучше, ярче. Распустило солнышко свои лучики. Светит гордо на кулаке имя человеческое – ВАСЯ.
Наутро пошла маменька к участковому жаловаться.
– Что ж такое у вас творится? – ругалась. – Куда власти смотрят? Ему же, Васеньке моему, с этим теперь жить!
Только участковый уже и сам все знал.
– Примем меры, – сказал он. – Якова, засранца, я голой жопой на рыболовный крючок насажу!
И слово свое сдержал. Нашел Якова поддатым в городском парке.
– Сдавай, – сказал, – машинку и готовься теперь сесть.
– За что, начальник? – заныл дуралей Яков.
– Ты Соколову татуировку набил? Вот за это. За совращение малолетних!
– Меня в армию забирают. Пожалейте!
Участковый Якова за отвороты куртки приподнял и сказал:
– Значит, так! Поедешь в свою армию, и чтобы духу твоего здесь не было! Понял?
– Понял.
– В армии говорят «Есть!».
– Есть! – гаркнул Яков. И честь отдал.
А Васька Соколов стал жить дальше. Вырос, отрастил бороду, женился, похоронил мать. Жить продолжал на окраине маленького своего городка, в рабочем поселке.
Татуировка со временем поблекла: из синей стала цвета серого неба. Порой Васька глядел на нее и вздыхал: «Вот ведь дурачок был. А что теперь делать?» Что делать – подсказала вскоре сама жизнь. Шел как-то Васька с работы и увидел следующее: разлилось над соседским огородом свечение, такое, что до рези в глазах. Оторопел Васька. Снял шапку. Даром, что некрещеный – стал от испуга креститься. А из свечения поглядел на него Ангел: белокрылый, златокудрый и несказанно прекрасный.
– Ты, Василий! – указал Ангел на Ваську перстом. – Видишь ли меня?
– Вижу, – пролепетал Васька.
– Веруешь ли ты во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли?
– Верую, – сказал Васька, хотя до сей поры и не верил.
– А во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век?
– Верую. – И Васька всхлипнул и сам расплакался от радости, что поверил.
– Быть тебе священником, Василий! – указал Ангел. – Поведешь огнем слова своего ты народы аки стада!
И исчез.
С этого дня приобщился Васька читать Библию и псалмы. Стал служить в алтаре на службах отца Кузьмы.
– Кузьма, Кузьма, – однажды позвал его. – Как мне стать священником?
– Пошто тебе, Василий? Ты и так живешь хорошо, – сказал Кузьма и стал загибать пальцы: – Зарплаты на приходе, почитай, нет. Храм наш ветшает: того и гляди провалится крыша за старостью. Верующие… – Кузьма скривил лицо, но одернул себя и перекрестился. – Верующие у нас сам знаешь какие. Подходит ко мне давеча бабушка и говорит: «Отец Кузьма, присоветуй мне отрывок из Писания, который от чирия помогает». Видано ли такое? Я, когда в священники шел, думал, буду рассуждать о нетварном свете, о троичности Господа Нашего и монофизитской ереси – а тут чирий!
Но Василий не сдавался:
– Очень надо мне, Кузьма, священником стать!
– Да зачем тебе?
– Да вот надо.
– Да зачем?
Помялся-помялся Васька, да и про ангела своего рассказал. Посуровел отец Кузьма. Вперил в него гневный взгляд:
– Что ты такое говоришь, Вася? Ангела выдумал. А известно ли тебе, что в девяти случаях из десяти то не ангелы являются к людям, но бесы в ангельском обличии искушают их?
– Неизвестно, – мотнул головой Васька.
– А вот ты подумай над этим на досуге.
Поднялся Васька, поклонился отцу Кузьме, собрался уже уходить.
– Год подождем, – буркнул ему в спину Кузьма. – Ежели не попустит, рукоположу тебя. А ты пока богословскую науку учи. Спрашивать буду строго. Как в семинарии.
Поклонился ему Васька еще раз и ушел счастливый. А Кузьма еще долго бурчал вослед: «Ангелов выдумали себе. Ишь ты! Ангелов им подавай…»
Год ждали. Днями Васька учил решения Вселенских соборов, читал святых отцов – делал это в перерывах между работой: работал он слесарем в железнодорожном депо. Вечерами нянчил дочку, ел пельмени, по пятницам, бывало, приходил выпимши, но корил себя после нещадно и быстро это дело бросил. Ночами снилось Ваське, что проклятая татуировка его улыбается и пляшет чертом, и манит его сладким женским голосом в золотом сиянии: «Вася-я-я! Ва-а-ся!» Васька дрыгал ногой. Проснувшись, ругался на жену – вслух, а мысленно – на себя. Через год отец Кузьма его рукоположил, и стал Василий священствовать. Называть его стали теперь отец Василий. А некоторые звали «отче». А иные дураки – и «святой падре», насмотрелись бразильских сериалов (на таких Васька ругался: «А вот я на тебя епитимью!»). Но больше всего ему нравилось, когда звали его «Батюшко» – протяжно, растягивая последнее «о». Батюшко. Как круглый калач. Как яблоко. Как Русь, серафимы и благодать. Когда отец Василий слышал в свой адрес «Батюшко», он распрямлял спину и душа его улыбалась. Батюшко.
Конфуз случился вскоре после рукоположения.
– Батюшко, батюшко, – спросила старушка, подойдя за благословением и целуя ему руку. Отец Василий от любимого слова воспарил – как и всегда: до чего ж лепо звучит! И вдруг грянуло:
– Чой-то у тебя на руке? Никак, мазня?
Весь он сразу стал таять, уменьшаться в размерах, конфузиться.
– Мазня, – молвил, насупившись.
– Что ж выходит? Хулиганил?
– Хулиганил, – почувствовал давно забытое: как краска заливает лицо и уши.
– Ну, ну, ты уж себя не вини. Ишь, налился. Все мы грешные. – Лицо старушкино стало хитрым, как у лисички. Глаза засветились – озорно, по-девчачьи.
Шла старушка в тот вечер из церкви вдохновленная – не шла, а парила. Раз сам батюшка хулиганил, чего требовать от темных людей, рассуждала она весело. Эдак и в пост можно скоромного. И за рюмочку можно себя не казнить. Невелика беда, раз у самого батюшки дьявольская печать на руке. Татуировка отца Василия зарядила старушку еще на двадцать лет жизни.
В ту ночь отец Василий совсем не спал. Спала матушка. Спала дочь. Спала кошка Мурка. А Василий ворочался, скрипел кроватью, вздыхал – под утро не выдержал: ступил босыми ногами на пол и пошел в кухню. В кухне была аптечка. Разворошил ее. Выставил на стол все, что посчитал пригодным. Пузырек с зеленкой. Пузырек с йодом. Пузырек с раствором марганцовки.
Примерился. Решил начать с йода. Макнул ватку в пузырек, провел ваткой по наколке. Боялся поначалу, что будет больно – тер с осторожностью. Но вскоре разозлился – наколке хоть бы что! – стал растирать уже с яростью: вдавливал ватку в кожу что есть мочи.