Рядом с этой церковью находились болгарские военные склады, что трагическим образом отразилось на ее судьбе. 30 марта 1944 г. в церковь попало несколько зажигательных бомб, и она сгорела почти полностью, – «как большая свеча». Перед этим в храме шло богослужение, которое не прервалось и после начала бомбардировки. Настоятеля протопресвитера Николая Владимирского и некоторых прихожан засыпало обрушившимися обломками здания, второй священник – протоиерей Георгий Голубцов чудом остался жив[528].
Тело отца Николая лишь через полгода смогли извлечь из-под развалин и похоронить на русском участке Центрального кладбища Софии, где в разное время нашли свое упокоение архиепископ Дамиан (Говоров), профессор Н. Н. Глубоковский, его скончавшаяся 15 февраля 1945 г. супруга А. В. Глубоковская – дочь епископа Виссариона (Нечаева), протопресвитер Георгий Шавельский, секретарь Епископского совета при управляющем русскими приходами в Болгарии в 1926–1944 гг. протоиерей князь Андрей Александрович Ливен и некоторые другие известные церковные деятели.
Пожар в Никольском храме уничтожил церковный архив, богослужебные книги, многие иконы и утварь. Прихожане смогли спасти лишь несколько икон, написанных русскими эмигрантскими художниками, а также чтимый образ Божией Матери XVII века (в настоящее время они находятся в восстановленной после войны небольшой части Никольского храма). В расположенном неподалеку сгоревшем здании Болгарского Синода погибла значительная часть драгоценной библиотеки и рукописей профессора Н. Н. Глубоковского. 30 марта сгорел дотла и деревянный дом представителя типографского монашеского братства прп. Иова Почаевского в Болгарии – инженера Н. П. Шурупова, вместе со всеми хранившимися там печатными изданиями братства[529]. При бомбардировке погибли склад книг и икон и все три имевшихся в Софии церковных магазина.
Также 30 марта 1944 г. было разрушено пятиэтажное здание Русской смешанной гимназии новых языков В. П. Кузминой на ул. Ивана Вазова, д. 16, погибла и домовая церковь гимназии. Ее настоятелем служил престарелый протоиерей Георгий Стефанович Голубцов (бывший настоятель Сухумского кафедрального собора и член Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг.), уже отметивший 50-летие своего священнослужения. В связи с этим юбилеем Архиерейский Синод РПЦЗ 14 августа 1943 г. благословил пастыря иконой Божией Матери и наградил грамотой[530].
Отец Георгий ненадолго пережил свой разрушенный храм. Он скончался в октябре того же 1944 г., и был похоронен на русском участке Центрального кладбища Софии[531]. Архиепископ Серафим (Соболев) после начала бомбардировок Софии переселился в Какалянский монастырь св. Архангела Михаила. После мартовской катастрофы русской общине Софии предоставили для богослужений кладбищенский храм св. Екатерины в пригородном с. Княжево, а затем небольшую церковь прп. Параскевы в центре города – на бульваре Княгини Марии-Луизы[532].
В начале сентября 1944 г. в Болгарию вступили части III Украинского фронта, а 9 сентября в стране произошел переворот, в результате которого к власти пришло прокоммунистическое правительство Отечественного фронта. Владыка Серафим не пожелал оставить свою паству и уехать из Болгарии на Запад, и уже через несколько месяцев выразил желание перейти в юрисдикцию Московского Патриархата. Это лишь частично объясняется желанием спасти оставшихся в Болгарии русских эмигрантов от репрессий, указанный шаг отвечал и внутренним убеждениям архиепископа.
В феврале 1945 г. владыка Серафим через Болгарского экзарха Стефана направил свое приветствие Всероссийскому Поместному Собору в Москве, а Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Алексию передал свои книги: «Новое учение о Софии Премудрости Божией» и «Протоиерей Сергий Булгаков как толкователь Священного Писания». По свидетельству болгарских историков, архиепископ также способствовал в это время снятию с помощью Московского Патриархата схизмы с Болгарской Православной Церкви[533].
2 марта владыка Серафим отправил патриарху Московскому и всея Руси Алексию I поздравление с его избранием, а 15 апреля 1945 г. – еще одно письмо с просьбой принять его в юрисдикцию Московского Патриархата, оставив патриаршим представителем в Болгарии, где он «сроднился со своею паствою, со своими духовными детьми, не только русскими, но и болгарами», указывая, что к советской власти будет относиться лояльно. При этом архиепископ выразил желание включить в юрисдикцию Московского Патриархата все русское духовенство, которое находилось в его ведении, подчеркнув: «Должен присовокупить, что в 1937 году [правильно – в 1934 г.] покойным патриархом, тогда Митрополитом Сергием, я не был запрещен в священнослужении, когда им были запрещены почти все заграничные русские архиереи»[534].
С 6 по 23 апреля 1945 г. в Болгарии побывала делегация Московского Патриархата во главе с архиепископом Псковским и Порховским Григорием (Чуковым), составившим по итогам поездки в целом благоприятный отзыв о владыке Серафиме, охарактеризовав его, как «человека аполитичного, безусловно, духовного, но очень “узкого” и политически довольно тупого, пользующегося, однако, большим уважением прихода». В докладе владыки Григория в Совет по делам Русской православной церкви о пребывании в Болгарии отмечалось: «Русские приходы и их управляющий архиепископ Серафим сейчас находятся в довольно скудном материальном положении и боятся, что та небольшая субсидия, которая выдавалась правительством, может отпасть с отделением церкви от государства. Сейчас, когда церковь св. Николая, в которой молились русские эмигранты, сгорела во время обстрела, им предоставлена очень маленькая (катакомбная церковь) церковь св. Параскевы, они ждут передачи б. Посольской церкви. Но эта последняя должна быть сначала отремонтирована от разрушений, полученных при бомбежке города англичанами; а этот ремонт, по заявлению художника, едва ли закончится (и то лишь передней к алтарю части) только к сентябрю»[535].
На основании доклада архиепископа Григория владыка Серафим был оставлен в Болгарии и постановлением Священного Синода от 29 октября 1945 г. вместе с семью управляемыми им русскими общинами (в Софии, Пловдиве, Варне, Русе, Шумене, Пернике и при возвращенном храме-памятнике на Шипке) принят в юрисдикцию Московского Патриархата с непосредственным подчинением патриарху Алексию[536].
При этом русский храм-памятник на Шипке (настоятель – протоиерей Даниил Закаблук) и церковь св. Димитрия Солунского в Пловдиве (настоятель архимандрит Сергий (Чернов)) были только фактически переданы Болгарской Церковью в ведение архиепископа Серафима, церковно-каноническая передача этих храмов Болгарским Синодом Московскому Патриархату произошла летом 1946 г.[537].
В мае 1946 г. при посещении Болгарии церковной делегацией во главе с патриархом Алексием I архиепископ Серафим от лица русских верующих приветствовал Предстоятеля Московского Патриархата[538]. Однако, уйдя из РПЦЗ, владыка Серафим не стал «бросать в нее камни», как некоторые другие, перешедшие в Московский Патриархат архиереи. Кроме того, и после 1945 г. архиепископ иногда произносил резкие антикоммунистические высказывания, даже, по некоторым сведениям, называл советскую власть «сатанинской»[539].
В отличие от владыки Серафима отец Георгий Шавельский первоначально занял более ярко выраженную просоветскую позицию, которая вызвала изумление даже у некоторых его прежних знакомых. Так, В. Маевский писал 5 января 1945 г. из Линца Е. Махараблидзе в Вену: «Поразили Вы меня сообщением о прот. о. Г. Шавельском!?»[540] Впрочем, эволюция взглядов протопресвитера была постепенной. Уже вскоре после нападения Германии на СССР о. Георгий Шавельский несколько поменял свои взгляды на советскую власть. Он полагал, что она либо изменит свою идеологию, либо уступит место другой, более национальной власти. Протопресвитер не разделял надежд ряда русских эмигрантских генералов на скорое падение советской власти, хотя и не сочувствовал ей. Согласно его собственным еще не опубликованным мемуарам, о. Георгий считал, что в условиях, когда германские войска хотят завоевать Россию и обратить ее в свою колонию «надо быть преступником перед своей Родиной», чтобы помогать немцам[541].
Позиция о. Георгия в период войны заключалась, в частности, в том, что он отказывался служить молебны о победе германского оружия. «Советская армия теперь защищает Русскую землю от порабощения ее немцами, – сказал о. Г. Шавельский генералу Ф. Э. Бредову, командовавшему во время граждаской войны Корниловским полком и собиравшимся теперь идти в поход против СССР, – а вы собираетесь помогать немцам. Не могу я благословить вас на такое дело»[542].
Начал о. Георгий постепенно пересматривать и историю борьбы «белых» и «красных» в годы гражданской войны. «Добровольческое дело 1917–1920 гг., – записал он летом 1943 г., – может быть, когда-нибудь будет признано недоразумением: своя, мол, своих не познаша. Может быть, Добровольческая Армия принесла не только пользу, но и вред России. Может быть, скажут иные, без обильно пролитой в гражданской войне русской крови скорее возродилась бы Россия. Но в оправдание Добровольческой Армии надо сказать, что она явилась благородным и самоотверженным протестом… против тех крайностей, с какими выступила в октябре 1917 г. новая, больщевистская власть: объявлением религии опиумом для народа, отрицанием частной собственности и свободы труда, жестоким подавлением всех прочих свобод и прав населения и полным пренебрежением к человеческой личности…»