В 1898 году в Петербурге же был открыт Русский музей Александра III, первоначально для памятников русского искусства, но затем при нем открылись археологическое и этнографическое отделения, и туда начали поступать исторические рукописи и древности.
Очерки по истории науки в России
Часть третья
XVIIIВ. О. Ключевский (1841–1911)
В 1840-х годах родилась целая плеяда выдающихся русских историков и историков права – Ключевский, Иконников, Градовский (все трое в 1841 году), Владимирский-Буданов (1838), Семевский (1848), Кареев (1850), Максим Ковалевский (1851), Шмурло (1853).
Наибольшей известностью из них в русском обществе конца XIX – начала XX века пользовался Василий Осипович Ключевский, «великий ученый и гениальный профессор» (Кизеветтер).
Как и Соловьев, Ключевский происходил из духовного сословия. Но отец Соловьева, законоучитель в Московском коммерческом училище, принадлежал к высшему кругу зажиточного и образованного московского духовенства.
Ключевский же, родившийся в селе Воскресенском Пензенского уезда, происходил из беднейших слоев сельского духовенства. Прапрадед его в середине XVIII века был священником, прадед – дьячком, дед – дьяконом, отец – священником.
Восьми лет Ключевский лишился отца. Мать его с детьми (Василий Осипович был старшим) перебралась в Пензу и отдала его в духовное училище. В 1856 году он был принят в Пензенскую духовную семинарию. Ключевский не намеревался, однако, посвятить себя церковному служению. Его тянуло в университет, к светской науке.
Не без труда удалось ему переехать в Москву и поступить на историко-филологический факультет Московского университета.
Учение сразу захватило его, но первое время, пока он не нашел себе заработков, ему трудно приходилось материально.
Еще будучи студентом, Ключевский написал свое первое исследование, посвященное Московской Руси. Это была его кандидатская диссертация «Сказания иностранцев о Московском государстве». Работа эта была сразу напечатана.
Ключевский учился под руководством С. М. Соловьева, но, кроме того, увлекался лекциями двух других своих профессоров – Ф. И. Буслаева по русской словесности и С. В. Ешевского по всеобщей истории. Большое влияние на него оказали мысли Щапова, сочинения которого как раз в это время начали появляться в печати.
Ключевский поступил в университет в год освобождения крестьян, в атмосфере начинавшихся реформ. Он ощутил это время как перелом в русской истории и был глубоко захвачен новыми веяниями. В связи с ними у него появилось стремление заново продумать весь предыдущий ход русской истории. Отсюда его живой интерес к социальной и экономической истории Древней Руси, истории сословий и истории крепостного права.
В 1867 году Соловьев, читавший лекции в Александровском военном училище по политической истории (всеобщей и русской), рекомендовал туда Ключевского репетитором для своего курса. Когда Соловьев перестал там преподавать, Ключевский был назначен лектором истории на его место.
В 1871 году Василий Осипович был избран преподавателем русской истории в Московскую духовную академию, а в 1872 году на московские Высшие женские курсы. В этом же году он защитил свою магистерскую диссертацию «Древнерусские жития святых как исторический источник». Вскоре после этого он начал писать свою главную монографию – «Боярская дума Древней Руси» (1882), его докторская диссертация.
Еще в 1879 году Ключевский был избран доцентом Московского университета, где вскоре занял место умершего Соловьева. По получении докторской степени он был избран профессором.
В 1889 году Ключевский был избран членом Академии наук по разряду историко-политических наук, а в 1900 году ординарным академиком, сверх штата, по русской истории и древностям.
В 1879 году Ключевский начал читать свой «Курс русской истории». Он сразу зачаровал своих слушателей и стал едва ли не самым любимым профессором в Московском университете. С. Ф. Платонов вспоминал впоследствии, как он, будучи студентом Петербургского университета, узнал от своих московских сверстников о первых шагах Ключевского в Москве.
На Ключевского постепенно обратили внимание в высших сферах Петербурга, включая царскую семью. В 1893 году ему было предложено прочесть курс политической истории тогдашнему наследнику престола великому князю Георгию Александровичу. По болезни он жил тогда в Абастумане.
Когда умер Александр III (1894), Ключевский прочел лекцию его памяти, восхваляя его как царя-миротворца за его внешнюю политику. Внутренней политики Александра III Ключевский не коснулся. Тем не менее радикальная группа студентов решила протестовать и освистала Ключевского на ближайшей его лекции.
Внутренней политике Александра III Ключевский не сочувствовал. В русском обществе ожидали, что новый царь Николай II будет склонен смягчить правительственную опеку. Некоторые земства составили адреса, в которых в осторожной форме выразили надежду, что им предоставлено будет право высказывать царю свои пожелания. Надежды эти не оправдались. На торжественном приеме представителей от сословий, дворянства, земства, городов и крестьянских обществ в ответ на приветствия Николай II назвал пожелания земских адресов «бессмысленными мечтаниями». Так был подчеркнут раскол между правительством и обществом. Этим положено было начало «освободительному движению», приведшему к падению самодержавия.
Когда после замечания царя о «бессмысленных мечтаниях» Кизеветтер пришел к Ключевскому, тот сказал: «Помяните мое слово: Николай – последний царь династии Романовых. Если у него будет сын, он уже царствовать не будет».
В июле 1905 года Ключевский был приглашен в Петергоф на совещания для выработки проекта Государственной думы. Заседания происходили под личным председательством Николая II. Ключевский неоднократно выступал на этих совещаниях, настаивая на необходимости дать широкое участие в выборах крестьянам: «Да избавит нас Бог от опасности, что в народном воображении восстанет мрачный призрак сословного царя».
Проект был опубликован в августе. Его прозвали Булыгинской думой (по имени министра внутренних дел Булыгина). Дума предполагалась совещательная и не удовлетворила радикалов.
Революционное движение продолжалось, и 17 октября 1905 года был опубликован Манифест о законодательной Думе. Одновременно с созданием Думы был преобразован Государственный совет. Половина мест на заседаниях его была предоставлена выборным членам. Выборы происходили по куриям. Одна из них была Академия наук и университеты. Ключевский участвовал в собрании выборщиков, но сам отказался баллотироваться.
Из возникших при новом порядке партий Ключевский примкнул к Партии народной свободы (кадетской). Физически Ключевский был необыкновенно крепок и вынослив, хотя не производил такого впечатления при первом взгляде. Но его сильный организм постепенно расшатался. Он умер 12 мая 1911 года.
В своих исторических взглядах Ключевский шел по стопам своего учителя Соловьева, но многое взял от Чичерина, Буслаева и Щапова. Вслед за Соловьевым Ключевский считал колонизацию одним из основных факторов русской истории. В своей университетской речи памяти Соловьева Ключевский определил общий взгляд Соловьева на задачи русского историка как «развитие политических форм и социальных отношений». Эта формула может быть применена к самому Ключевскому с той разницей, что для Соловьева надо сделать ударение на первой ее части, а для Ключевского – на второй.
Соловьев создал цельный и стройный ход русской истории, основанный на твердом фундаменте первоисточников (тогда в большинстве неизданных). Это значительно помогло Ключевскому в выработке его собственного исторического миросозерцания. Ключевский это сам признавал. Каждый начинающий русский историк, сказал он в своей речи памяти Соловьева, «должен начинать с того, чем кончил Соловьев».
Помимо Соловьева, большое влияние оказал на Ключевского Чичерин. Лекции Чичерина Василий Осипович слушал уже по окончании курса в качестве оставленного при университете. Эти лекции, как и вообще труды Чичерина, содействовали развитию в Ключевском вкуса к вопросам права и направили его мысль на историю учреждений общественных классов преимущественно с юридической точки зрения.
«Работы Ключевского по истории холопства можно считать непосредственным продолжением статей Чичерина о несвободных состояниях. Такая тема, как Боярская дума Древней Руси, не выходит ли из того же круга вопросов, к которому относятся и знаменитые „областные учреждения XVII века“ (заглавие одной из книг Чичерина)» (М. М. Богословский). Чичерину, как автору книги «О народном представительстве» (1866), Ключевский посвятил свое исследование «Состав представительства на земских соборах Древней Руси» (1890–1892).
Ключевский ценил и самый язык писаний Чичерина, кристально ясный, сжатый и точный, необыкновенно приспособленный для выражения юридических понятий и отношений. Вслед за Буслаевым и Щаповым Ключевский глубоко вдумывался в роль народной психологии в истории. Для Ключевского народ – живая личность.
Ко всему этому надо прибавить, что Ключевский внес в науку русской истории тщательное изучение экономического быта и хозяйственного развития России.
В статьях Ключевского по специальным историческим вопросам стиль сжатый и деловой («чичеринский» стиль). Наоборот, в монографиях общего характера стиль становится художественным. Вершины этой художественности Ключевский достигает в «Курсе русской истории». Этот курс, помимо своего научного значения, представляет собой один из замечательных памятников русской изящной литературы конца XIX – начала XX века.
Но в то же время «Курс», как и все труды Ключевского, основан на тщательном изучении исторических источников. Это убедительно показала Эрика Чумаченко в своей книге «В. О. Ключевский – источниковед» (1970).
Основное содержание и форму своего «Курса» Ключевский выработал в первое десятилетие его чтения, но затем неустанно продолжал вносить в него частичные изменения и дополнения. Таким образом «Курс» жил вместе с лектором. «Курс» этот Ключевский знал наизусть, тем не менее перед ним всегда на кафедре лежала рукопись лекций, и он постепенно переворачивал страницы (не заглядывая в них).
«Когда Ключевский произносил свои лекции, с виртуозным искусством обозначая соответственными интонациями всякий оттенок своей мысли, тогда все отчетливо чувствовали, с какой прозрачной ясностью представляет себе лектор те явления исторического прошлого, на которых он строил свои обобщающие выводы. Для меня несомненно, что Ключевский в течение своей речи мысленно видел перед собою то, о чем он говорил» (Кизеветтер).
Вначале Ключевский разрешал студентам записывать и литографировать его лекции, но в 1885 году студентам это было запрещено. Тем не менее они продолжали это делать – уже без разрешения Ключевского.
В сентябре 1893 года Ключевский получил от министра И. Д. Делянова письмо, в котором Делянов просил его прислать ему экземпляр литографированного издания. Ключевский ответил, что у него сохранился один экземпляр, изданный ранее 1885 года, но он «испещрен моими поправками и дополнениями». «Если мне удастся найти опрятный экземпляр такого „Курса“, я почту долгом доставить его Вашему сиятельству». В заключение Ключевский писал, что мечтает напечатать свой «Курс». Это ему удалось сделать только в 1900-х годах.
Первый том был напечатан в 1904 году. Последний (пятый) том издан был посмертно в 1921 году по записям ученика Ключевского Я. Л. Барскова.
«Курс русской истории» Ключевского – единственный в своем роде курс, представляющий собою, по замыслу и исполнению, монолитное и законченное творение. В самом начале курса Ключевский ставит вопрос о научной задаче местной истории (т. е. в данном случае истории России). Он подходит к этому вопросу с социологической точки зрения.
«Изучая местную историю, – говорит Ключевский, – мы познаем состав людского общежития и природу составных его элементов. Из науки, как строилось человеческое общежитие, может со временем – и это будет торжеством исторической науки – выработаться и общая социологическая часть ее – наука об общих законах строения человеческих обществ независимо от переходящих местных условий». Кладя колонизацию в основу периодизации русской истории, Ключевский устанавливает следующие четыре периода русской истории: 1) днепровский; 2) верхневолжский; 3) великорусский и 4) всероссийский.
Под четвертым периодом Ключевский разумеет время с начала XVII века до начала царствования Александра II (1613–1855). «Этот период имеет для нас особый интерес. Это не просто исторический период, а целая цепь эпох, сквозь которую проходит ряд важных фактов, составляющих глубокую основу современного склада нашей жизни – основу, правда, разлагающуюся, но еще не замененную. Это, повторяю, не один из периодов нашей истории: это вся наша новая история».
Установив хронологические периоды, Ключевский в дальнейшем мало считается с хронологией. Во всем своем курсе Ключевский все время думает о всем протяжении хода русской истории как о едином целом.
«В понятиях и отношениях, образующихся в эти два с половиной столетия, замечаем ранние зародыши идей, соприкасающихся с нашим сознанием, наблюдаем завязку порядков, бывших первыми общественными впечатлениями людей нашего возраста».
Судьбу этих «ранних зародышей» исторического процесса, их дальнейшего проявления в новых формах или же неуспешных попыток с ними не считаться Ключевский прослеживает в течение всего своего курса.
Приведем характерный пример. Уже в первой лекции курса Ключевский говорит: «В 1699 году Петр Великий предписал русским купцам торговать, как торгуют в других государствах, компаниями, складывая свои капиталы. Дело по непривычке и недостатку доверия шло туго. Между тем Древняя Русь выработала свою форму торгового товарищества, в котором соединялись не капиталы, а лица на основе родства и нераздельности имущества… Это торговый дом, состоявший из купца – хозяина с его „купеческими братьями“, „купеческими сыновьями“ и т. д. Эта форма кооперации наглядно показывает, как потребность коллективной деятельности, при недостатке взаимного доверия в обществе, искала средства удовлетворения под домашним кровом, цепляясь за остатки кровного союза».
Эту-то органически выросшую форму Петр и пытался заменить заимствованным с Запада образцом – торговой (или торгово-промышленной) компанией. Добиться устройства этих компаний ему удалось лишь благодаря его настойчивости, под давлением государственной власти (IV том, лекция LXIV).
Изложение курса, таким образом, построено как бы кольцами или кругами, частью параллельными (для разных сторон социально-экономического быта), а частью заходящими один в другой.
Большинство глав курса посвящено описанию истории административных учреждений и сословий, в особенности истории закрепощения сословий. По Соборному уложению 1649 года крестьянин потерял свободу передвижения и «сделался крепок лицу владельца под условием земельного надела… Потому дальнейшее законодательство разрабатывало не пределы и условия крепостного права как права, а только способы эксплуатации крепостного труда и эксплуатации двусторонней, фискальной со стороны казны и хозяйственной со стороны землевладельца».
При проведении военно-податной реформы Петром Великим введен был повальный рекрутский набор и установлена подушная подать и для крепостных крестьян, и для холопов. Этим стерто было различие между крепостными и холопами, и крепостное состояние фактически превратилось в рабство. «Петр думал о своей казне, а не о народной свободе, искал не граждан, а тяглецов».
В результате, как отмечает Ключевский, «в государственный строй вводилось дотоле чуждое ему начало, всесословная повинность». Ей подлежали и крепостные крестьяне (их в 1724 году насчитывалось больше 4 миллионов ревизских душ), и посадские (169 тысяч ревизских душ).
От дворянства Петр требовал бессрочной обязательной службы – военной или гражданской. Лишь в случае увечья на войне или по старости дворянин отпускался в свое имение на дожитие. Только Петр III 18 февраля 1762 года «пожаловал всему российскому дворянству вольности и свободы».
«По требованию исторической логики или общественной справедливости, – говорит Ключевский, – на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет».
В развитии того, что можно назвать крепостным уставом русского общественно-государственного строя и в XVII и в XVIII веке, Ключевский придает особое значение изнурительным войнам. И в царствование Алексея Михайловича, и в царствование Петра Россия находилась почти все время в состоянии войны, притом одновременно с несколькими противниками.
В своей характеристике русского государственного строя Ключевский обильно пользуется острой иронией и сарказмом. В отношении к допетровской Руси ирония часто насмешливо-равнодушна. По отношению к Петру и его преемникам и их государственным дельцам (Ключевский предпочитает термин «делец» термину «деятель») сарказм становится беспощадным.
Но Ключевский выдвигает и положительные типы русских деятелей XVII века – царь Алексей Михайлович, Ф. М. Ртищев, А. Л. Ордин-Нащокин. Ртищев неотлучно находился при царе Алексее. «Это был один из тех редких и немного странных людей, у которых совсем нет самолюбия… Своим влиянием царского любимца Ртищев пользовался, чтобы быть миротворцем при дворе, устранять вражды и столкновения, сдерживать сильных и заносчивых или неуступчивых людей вроде боярина Морозова, протопопа Аввакума и самого Никона».
Самым замечательным из московских государственных людей XVII века Ключевский считал А. Л. Ордина-Нащокина. «Этот делец вдвойне любопытен для нас, потому что вел двойную подготовку реформы Петра Великого. Во-первых, никто из московских государственных дельцов XVII века не высказал столько, как он, преобразовательных идей и планов, которые после осуществил Петр». Во-вторых, «по происхождению своему он не принадлежал к тому обществу, среди которого ему привелось действовать… Ордин-Нащокин был едва ли не первым провинциальным дворянином, проложившим себе дорогу в круг спесивой знати».
Из деятелей XVIII века Ключевский в особенности выделяет обер-прокурора Сената Анисима Маслова. Маслов в своих рапортах императрице Анне и Бирону «немолчно твердил о бедственном положении крестьян». В 1734 году «Маслов провел строгое предписание [императрицы] кабинету министров составить „учреждение“ для помещиков, „в каком бы состоянии они деревни свои содержать могли и в нужный случай им всякое воспоможение чинили…“. Этим поставлен был жгучий вопрос о законодательной нормировке крепостного права».
Ключевский не признавал значения отвлеченной философии. Но он много думал о роли природы в истории и соотношении естествознания и исторической науки. В своих дневниковых записях 1903 года он отметил впечатление, произведенное на него мыслями немецкого физика и физиолога Гельмгольца о логической индукции в изучении природы и ее основе – всеобщность явления, однообразное ее повторение. Ключевский противополагает этому «историческую индукцию». Метод ее – «народно-психологическое чутье».
В студенческие годы Ключевский пережил сложный религиозный кризис. Родившись в религиозной семье и будучи воспитанником Пензенского духовного училища, Ключевский естественно впитал в себя церковную религиозность, не подвергал ее сомнениям. В университете на него произвели большое впечатление лекции по богословию священника Николая Сергиевского. «Лекции его, – писал Ключевский, – знакомят нас не только с современной богословской, но и с философской наукой… Он смело вышел против Фейербаха, закоренелого современного материалиста… отвергающего Бога».
Ключевский, однако, на этом не остановился. Он решил вникнуть в мнения противников христианства.
Он прочел статью Чернышевского о религии в «Современнике», после чего внимательно изучил книгу Фейербаха «Лекции о сущности религии».
«Христианство подвергнуто, кажется, самой строгой критике», – писал Ключевский в ноябре 1861 года своему другу, преподавателю латинского языка в казанской второй гимназии Порфирию Петровичу Гвоздеву.
«Фейербах отвергнул окончательно всякую из существующих религий, назвав их все произведением человеческой фантазии… Ввиду этих обстоятельств и чувствуешь потребность поближе познакомиться с историей христианства. Без истории теперь, как и во всякое переходное время, нет спасения… [Нужно] проверить весь исторический ход христианства, проверить беспристрастно, и все равно, к чему бы не привела эта проверка, хотя бы даже к отрицанию христианства».
В конце концов Ключевский остался христианином в бытовом смысле, но по существу стал агностиком.
В своем курсе Ключевский, в общем, отнесся весьма критически к русским царям XIX века (включая Александра II) и к результатам деятельности русского правительства.
В этой деятельности он не находит достаточного понимания хода русской истории и действительных нужд русского народа.
В своих дневниковых записях, где он высказывался вполне откровенно, Ключевский приходит к пессимистическим заключениям: «История учит даже тех, кто у нее не учится: она их проучивает» (запись 1893 года)… «В продолжение всего XIX века с 1801 года, со вступления на престол Александра I, русское правительство вело чисто провокационную деятельность: оно давало обществу ровно столько свободы, сколько было нужно, чтобы вызвать в нем ее первые проявления, и потом накрывало неосторожных простаков».
Роковую роль играла внешняя политика – войны.
«После Крымской войны русское правительство поняло, что оно никуда не годится; после Болгарской войны (1877–1878) и русская интеллигенция поняла, что ее правительство никуда не годится; теперь в Японскую войну русский народ начинает понимать, что и его правительство, и его интеллигенция равно никуда не годятся».
Ключевский при этом сознавал, что война не чисто русское, а мировое явление. У него было пророческое предчувствие, что войны приведут старый мир к катастрофе. Еще в 1893 году он писал В. И. Герье: «Думаю куда-нибудь поехать, только не знаю куда. Более всего хотелось бы на Запад, в Европу, чтобы посмотреть на Европу перед войной, может быть, последней европейской, потому что после этой войны, боюсь, уже будет некому и не с кем воевать».
XIXП. Н. Милюков (1859–1943)
Павел Николаевич Милюков занимает видное место и в русской историографии, и в русской политической жизни.
Милюков родился в Москве. Отец его, Николай Павлович, был городским архитектором, а затем оценщиком в одном из московских банков. Мать – урожденная Султанова, по первому мужу Баранова, страстная и властная женщина. В семье она играла первую роль. Отец как-то перед ней стушевывался, но иногда пытался возражать ей, и происходили бурные сцены. У Павла не было никакой близости с родителями. Зато он был в дружбе со своим младшим братом Алексеем.
У отца была большая библиотека, главным образом по архитектуре и истории искусства, но были и тома «Русского архива» за первые четыре года его существования и «Илиада» Гомера в переводе Гнедича.
Родители отдали обоих сыновей в первую московскую гимназию. Учителя, по воспоминаниям Милюкова, были почти все тусклые. Латинскому языку обучал чех, плохо говоривший по-русски. Зато преподаватель греческого языка Петр Александрович Каленов, влюбленный в культуру Древнего мира, сумел передать эту любовь своим ученикам, в том числе и Милюкову. «Каленов зажигался, комментируя классические произведения, – вспоминает Милюков, – и в его толковании греческие тексты оживали перед нами, становились нам близкими».
Хорошие отношения установились у Милюкова с товарищами по гимназии. Как-то сам собой сложился кружок товарищей, объединенный общими стремлениями. Собирались довольно часто у кого-нибудь из членов кружка. Обыкновенно один из участников готовил вступительный доклад. Деятельное участие в кружке, помимо Милюкова, принимали князья Николай Дмитриевич Долгоруков (фактически председатель кружка), Константин Старынкевич и Константин Иков. Милюков сделал в кружке два доклада, один из них на тему «Исключительность и подражательность». Под «исключительностью» разумелся нетерпимый идеологический национализм. Милюков защищал от него право на подражательность как неизбежное и прогрессивное явление. В самом выборе темы уже вырисовывались некоторые черты будущего социологического и политического мировоззрения Милюкова.
В 1876 году в ответ на одну из демонстраций протеста московского студенчества московские мясники из Охотного Ряда избили студентов. Это событие было непонятно для гимназического кружка. Студенты считались «ходатаями за народ». Почему же «народ» их избил? Члены кружка с жадностью следили за каждым номером «Дневника писателя» Достоевского. К Достоевскому и решили обратиться за советом и поучением.
Кружок поручил Милюкову написать письмо Достоевскому и поставить вопрос: «Чем мы виноваты в случившемся?» Достоевский ответил: «Вы не виноваты, виновато общество, к которому Вы принадлежите. Разрывая с ложью этого общества, Вы обращаетесь не к русскому народу, в котором все наше спасение, а к Европе».
Начавшиеся в 1875 году восстания балканских славян и жестокое подавление их турками взбудоражили московских гимназистов, так же как и русскую общественность вообще. Русское выступление сделалось моральной необходимостью. Объявление войны Турции в апреле 1877 года было поддержано русским общественным мнением.
Николай Дмитриевич Долгоруков предложил Милюкову принять участие после окончания гимназических выпускных экзаменов в экспедиции на театр войны русского санитарного отряда, организуемого московским дворянством. Милюков с радостью согласился. К его огорчению, однако, отряд был направлен не в Болгарию, а на второстепенный театр войны, в Закавказье, вдали от военных действий.
Отряд поместился в Сураме, на Сурамском перевале, откуда одна железная дорога с одной стороны шла на Поти, а с другой – в Тифлис.
Главным начальником отряда был московский предводитель дворянства граф Шереметев. Двумя «главноуполномоченными» были Николай Алексеевич Хомяков (сын одного из вождей славянофилов, будущий председатель III Государственной думы) и Киреевский (тоже из славянофильских кругов).
Непосредственным начальником Милюкова был Драшусов. Хомяков большую часть дня проводил на диване, спасаясь от жары. Что делал Киреевский, Милюкову осталось неизвестным.
Местом службы Долгорукова и Милюкова была канцелярия отряда. Милюков был казначеем и составлял денежный отчет. Долгоруков целый день бегал по разным поручениям. Таким образом, на Милюкова – только что кончившего гимназию – легла вся черная работа по отряду.
Драшусов в канцелярию никогда не заглядывал, но с ним у Милюкова завязались довольно хорошие отношения. Драшусов дал Милюкову на прочтение «Россию и Европу» Данилевского. Милюков раньше о ней никогда не слыхал. Политической ее тенденции тогда Милюков не усвоил. Но его заинтересовала теория культурных типов и ее естественно-историческое обоснование. В дальнейшем Милюков неоднократно возвращался к мыслям Данилевского.
Милюков вернулся с Кавказа, когда занятия в университете уже начались. Он записался на курс сравнительного языковедения Ф. Ф. Фортунатова, курс санскритского языка Всеволода Миллера (привлекавшего в своих комментариях фольклор и мифы народной словесности) и курс истории греческой философии Троицкого. Историей Милюков заинтересовался не сразу.
Лекции по всеобщей истории В. И. Герье показались Милюкову сухими и малосодержательными. По русской истории заканчивал свою профессорскую карьеру С. М. Соловьев, читавший для старших курсов. Милюков раз пошел на его лекцию. Соловьев говорил утомленным голосом о «жидком элементе» в русской истории. В следующем году он умер.
Настоящих учителей Милюков нашел наконец в лице Ключевского по русской истории и Виноградова по всеобщей.
Милюков и его однокурсники были первыми слушателями Ключевского после того, как он стал преподавателем Московского университета. Студенты этого курса имели возможность подойти к Ключевскому ближе, чем студенты следующих выпусков. Ключевский вел свой семинар у себя на дому. Выпуск Милюкова присвоил себе привилегию непринужденной личной беседы после каждого заседания семинара. «Анна Михайловна (жена Ключевского), – вспоминает Милюков, – приносила чай, мы поднимали политические вопросы (а их так много было в эти годы) и осаждали Василия Осиповича, желая знать его мнение. Он отделывался шутками, сыпал парадоксами – и так проходил вечер».
На семинарах разбирались Русская Правда и другие старые памятники. «Среди этих почтенных развалин древности Ключевский производил свои изумительные раскопки – и возвращался с ценными находками… Собственной научной работе в этом семинаре научиться было нельзя. Оставалось записывать за профессором его личный комментарий».
Лекциями же Ключевского Милюков был глубоко захвачен. «Он нас подавлял своим талантом и научной проницательностью. Проницательность его была изумительна. Ключевский вычитывал смысл русской истории, так сказать, внутренним глазом, сам переживая психологию прошлого, как член духовного сословия, наиболее сохранившего связь со старой исторической традицией… К этой черте присоединялась другая: то обаяние, которое производила художественная сторона лекций Ключевского… Мы видели, что и русская история может быть предметом научного изучения».
По-иному, но едва ли не глубже ценил Милюков Виноградова. «Он приехал (из заграничной командировки) с готовой работой о лангобардах в Италии, составленной на месте по архивам и на деле показывающей, чего можно от него ожидать… Но еще важнее, чем его лекции, был его семинар. Только у Виноградова мы поняли, что значит настоящая научная работа… он мог задавать нам работы по первоисточникам, не боясь (как это было у Герье) остаться позади нас, а напротив, с удовольствием приветствуя всякие новые выводы».
Милюков принимал участие и в студенческом движении. Он был выбран председателем нелегализированной студенческой кассы взаимопомощи. После убийства Александра II 1 марта 1881 года студенческие общие сходки были запрещены. Но по настоянию левого крыла студенчества решено было устроить еще одну общую сходку. Милюков пошел на нее, чтобы убедить сходку разойтись. Началось обсуждение, произносились горячие речи. В самый разгар их нагрянула полиция и жандармы. Всех участников сходки отвели в Бутырскую тюрьму на ночь. По списку полиции все были преданы профессорскому суду. Ректор Тихонравов вызвал к себе провинившихся студентов и освободил от наказания тех, которые соглашались сказать, что они попали на сходку случайно. Милюков отказался это сделать и был исключен из университета, с разрешением осенью подать прошение на тот же курс.
Милюков решил поехать на лето в Италию, чтобы ознакомиться с памятниками искусства. Для этого он взял денег взаймы у одного своего знакомого. Вернулся он в Москву, когда лекции в университете уже начались. Прежние его однокурсники уже окончили университет и ушли в жизнь.
В этот свой последний год в университете Милюков опять занимался в семинаре Виноградова.
После выпускных экзаменов Виноградов и Герье предложили Милюкову оставить его для подготовки к профессорскому званию при кафедре всеобщей истории. Оба профессора знали, что Милюков собирается посвятить себя русской истории. По намекам Виноградова Милюков заключил, что Ключевский не хочет оставить его при кафедре русской истории. Но Ключевский оставил.
Главной его задачей была, конечно, подготовка к магистерским экзаменам. Обычным сроком для этого считалось три года, и Милюков мог за это время подготовиться (1883–1885). Исходным пунктом для подготовки были программы вопросов, составленные по соглашению с экзаменаторами. Программа по главному предмету – у Ключевского – состояла из 12 вопросов. Кроме того, полагалось испытание по второстепенным предметам – по всеобщей истории и по политической экономии.
По всеобщей истории Виноградов дал Милюкову тему, над которой сам работал, – колонат в Римской империи. По политической экономии для А. И. Чупрова Милюков сам выбрал тему – о теориях ренты. Это дало возможность Милюкову ознакомиться с книгой Рикардо, Зибера о Рикардо и книгой Тюнена об «изолированном государстве».
Из тем по русской истории Милюков особенно заинтересовался двумя – «Крестьянский вопрос от Екатерины до Николая I» и освобождением крестьян при Александре II.
После успешно прошедшего магистерского экзамена Милюков, как полагалось, прочел две пробные лекции и получил звание приват-доцента. Темами пробных лекций Милюков избрал «Юридическую школу в русской историографии» и «Происхождение и достоверность древнейшей „Разрядной книги“» – первостепенного источника для истории русского служилого класса и для организации военного строя в Московском государстве. Обе лекции были вскоре напечатаны (1886–1887).
Как приват-доцент Милюков объявил два курса – по истории русской колонизации и по русской историографии. Оба курса были необязательными для студентов, и записалось на них мало слушателей, но зато те, кто записался, действительно были заинтересованы в предмете и хотели серьезно работать. На лекции приходили и некоторые младшие товарищи Милюкова по университету.
Один из них, А. А. Кизеветтер, ярко описал свое впечатление в воспоминаниях: «Лекции Милюкова производили на тех студентов, которые уже готовились посвятить себя изучению русской истории, сильное впечатление именно тем, что перед нами был лектор, вводивший нас в текущую работу своей лаборатории, и кипучесть этой исследовательской работы заражала и одушевляла внимательных слушателей».
В это время произошла большая перемена в личной жизни Милюкова. В 1888 году он женился на ученице Ключевского по Высшим женским курсам Анне Сергеевне Смирновой. Она была одной из дочерей друга Ключевского, ректора Московской духовной академии ученого протоиерея Сергея Константиновича Смирнова. Ключевский, естественно, как бы принял ее под свою опеку. Милюков у Ключевского и познакомился с Анной Сергеевной. Молодые люди скоро подружились, но отношения их вначале носили чисто товарищеский характер. Постепенно, однако, взаимное доверие перешло во все растущую привязанность, и принято было решение венчаться, но устроить свадьбу в строжайшем секрете. Венчание состоялось зимой в Хотьковом монастыре. Из церкви молодожены приехали в Сергиев Посад в квартиру отца Анны Сергеевны, ректора Московской духовной академии. Оттуда вернулись в Москву, в номер гостиницы на Козихе, где тогда жил Милюков. Там их встретила мать Милюкова, недружелюбно отнесшаяся к выбору сына.
Стесненные средствами, молодожены нашли себе скромную дешевую квартиру в полуподвальном этаже на одной из улиц возле Зубовского бульвара. В 1889 году родился их первый сын Николай. Ключевский отнесся к свадьбе своей любимой ученицы очень сердечно, распространив свою благосклонность и на Милюкова. Это была лучшая пора их отношений.
Зато Виноградов, а с ним и его семья, узнав о женитьбе Милюкова не от него самого, были страшно обижены. Виноградов сохранил свои добрые отношения с Милюковым, но семья его не пожелала принять Анну Сергеевну, и Милюков, естественно, тоже перестал бывать у Виноградовых.
В 1886 году Милюков приступил к писанию диссертации. Темой ее он выбрал «Государственное хозяйство России и реформа Петра Великого». Работу он решил обосновать преимущественно на архивном материале. Основной мыслью Милюкова был тезис, что европеизация России была не продуктом заимствования, а неизбежным результатом внутренней эволюции, одинаковой в России и Европе, но запоздавшей в России по историческим условиям. Личность Петра при этом отодвигалась на второй план. Милюков сознавал, что писание и оформление диссертации займет несколько лет, но не убоялся этого.
«Мне пришлось работать, – вспоминает он, – не только над материалом петровского времени, но и над данными предыдущего времени, начиная с XVI века, в московских архивах. Чтобы овладеть собственно петровскими материалами, пришлось расширить занятия на Петербург, где ожидали меня богатейшие данные в толстейших томах Петровского кабинета. Я провел в этой работе два летних сезона подряд, не выходя из состояния постоянного напряжения и восторга по поводу почти ежедневных важных открытий, которые складывались как-то сами собой в общую, поистине грандиозную картину».
Высказывая мысль, что европеизация России была неизбежным результатом внутренней эволюции, Милюков шел по стопам Соловьева.
В 1898 году Милюков суммировал свои взгляды на Петра и его реформы в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (полутом 46). Там он пишет: «Вопрос, в какой степени Петр лично участвовал в реформах последнего периода, остается еще спорным».
Это – замаскированное отступление от взглядов Милюкова в его диссертации. Он не мог не откликнуться на новые материалы, содержащиеся в только что вышедшей книге Н. П. Павлова-Сильванского «Проекты реформ в записках современников Петра Великого» (1897).
Эти записки представлены были Петру, добровольно или по его вызову, многими русскими и иностранцами. В их проектах предлагались меры для улучшения положения дел в государстве. Петр сам читал многие из этих записок, особенно по вопросу об увеличении государственных доходов и о разработке природных богатств России, а также доклады о торговой политике и административной реформе. Таким образом, личная роль и во многих случаях инициатива Петра в подготовке реформ не подлежит сомнению.
Ключевский не сочувствовал тому, что Милюков взялся писать диссертацию, требующую так много времени.
Сам Ключевский для своей магистерской диссертации получил от Соловьева тему о древнерусских житиях святых как историческом источнике (см. главу XVIII) – работу кропотливую, но не требовавшую много времени. Только для докторской диссертации Ключевский выбрал обширную тему («Боярская дума Древней Руси»).
Ключевский поэтому посоветовал Милюкову отложить тему о Петровской реформе для докторской диссертации, а для магистерской разработать грамоты какого-нибудь из северных монастырей. Милюков решительно отказался от этого совета. «От своего труда, – пишет он в своих воспоминаниях, – я не мог оторваться. Магистр, доктор – не все ли равно, когда я получу ту или другую ученую степень. И я продолжал работу, не послушавшись мнения Ключевского».
Так произошла первая размолвка между учителем и учеником.
Когда диссертация Милюкова была закончена, С. Ф. Платонов оказал ему большую услугу, устроив ее печатание отдельными главами в журнале Министерства народного просвещения (1890–1892).
Отдельные оттиски этих глав были сверстаны в книгу, и в таком виде диссертация была представлена Милюковым на историко-филологический факультет Московского университета.
По рекомендации Платонова же Академия наук поручила Милюкову написать отзыв о книге А. С. Лаппо-Данилевского «Организация прямого обложения в Московском государстве со времени Смуты до эпохи преобразований» (1890). Вместо короткого отзыва Милюков написал целое исследование «Спорные вопросы финансовой истории Московского государства».
При обсуждении диссертации Милюкова на факультете Виноградов и Герье предложили дать Милюкову сразу докторскую степень (минуя магистерскую). Но, как рассказал Милюкову Виноградов, Ключевский на это не согласился.
Защита диссертации состоялась 17 мая 1892 года. Факультет присудил Милюкову магистерскую степень.
«Я тут же дал себе слово, – пишет Милюков в своих воспоминаниях, – которое сдержал, – никогда не писать и не защищать диссертации на доктора». Когда Платонов, узнав об исходе московского диспута, предложил Милюкову представить в петербургский историко-филологический факультет его «Спорные вопросы» в качестве докторской диссертации, Милюков отказался.
В 1893 году Милюков получил за свою диссертацию премию имени С. М. Соловьева в размере достаточном для поездки с женой за границу. Милюковы провели лето на бретонском берегу недалеко от Бреста. При отъезде оттуда, осенью, Милюков утром в гостинице разговорился с французом, который оказался масоном и предложил Милюкову вступить в масонскую ложу. Милюков отклонил предложение. «Мне неоднократно впоследствии, – вспоминает он, – предлагали вступить в масонскую ложу. Я думаю, что эта настойчивость была одним из мотивов моего упорного отказа. Такая сила коллектива мне казалась несовместимой с сохранением индивидуальной свободы».
В Париже Милюков прежде всего сделал визит П. Л. Лаврову. Лавров говорил с Милюковым не о политике, а о науке – очевидно, в связи с той большой работой, которую он готовил. В Париже же Милюков встретил петербуржца Ивана Михайловича Гревса, писавшего в это время свою диссертацию по истории римского землевладения. Гревс познакомил Милюкова с М. П. Драгомановым, который Милюкову чрезвычайно понравился. У них оказалось много общего во взглядах. В частности, оба отрицательно относились к славянофильству.
Еще до заграничной поездки к Милюкову обращались устроители педагогических курсов в Москве с предложением прочесть курс лекций по истории русской культуры. Милюков согласился. По возвращении из-за границы Милюков решил из курса лекций составить книгу на эту тему. Так возникли его известные «Очерки по истории русской культуры».
Вместе с тем Милюков принял деятельное участие в просветительной деятельности, организованной по образцу английской University Extention. Сюда входило издание «Библиотеки домашнего чтения» и устройство публичных лекций в Москве и в провинции. Первым, избранным для пробы, был Нижний Новгород. И. И. Иванов прочел там серию лекций по русской литературе. Следующим лектором был Милюков, объявивший курс в шесть лекций на тему об «общественных движениях в России».
Лекции происходили в обширной зале Дворянского собрания. На них в публике присутствовали вице-губернатор (губернатора не было в городе) и архиерей. В своем курсе лекций Милюков старался показать, как слабые ростки общественного движения эпохи Екатерины II постепенно росли и крепли. Вывод напрашивался сам собой: настало время для исполнения общих чаяний. Последняя лекция содержала в себе прозрачные намеки на это. Публика слушала весь курс с напряженным вниманием, а в конце устроила лектору бурную овацию.
Милюкову не прошло это даром. Министерство народного просвещения уволило его из университета с запрещением преподавать где бы то ни было. Министерство внутренних дел начало следствие о «составе преступления» Милюкова в Нижнем Новгороде и распорядилось выслать Милюкова в Рязань.
Милюков поехал в Рязань один. Анна Сергеевна с детьми (родился второй сын Сергей) временно осталась в Москве. В Рязани Милюков встретил сочувствующих ему людей. Они подыскали для Милюкова просторный дом на церковной площади с большим садом. Милюков перевез туда свою уже значительную библиотеку. Кроме того, в городе была недурная библиотека при ученой архивной комиссии. Милюков занялся обработкой своих «Очерков по истории русской культуры» – они печатались в петербургском журнале «Мир Божий» до того, как вышли отдельной книгой.
Когда шел второй год рязанской ссылки Милюкова, он получил приглашение от Высшего училища (университета) в Софии (Болгария) на кафедру всеобщей истории, освободившуюся после смерти Драгоманова. Анна Сергеевна поехала в Петербург выяснить положение дел. Милюкову было предложено на выбор: тюрьма на годичный срок в Уфе или высылка за границу на два года (это было замаскированное разрешение принять болгарское предложение). Милюков выбрал высылку. Это было весной 1897 года. Лекции в Софии должны были начаться с осени.
Милюков поехал в Париж, чтобы подготовиться к лекциям по всеобщей истории. Темой своего первого курса он выбрал ту, которую лучше всего знал по занятиям у Виноградова, – переход от падения Римской империи к Средним векам. Дополнительно он объявил курс по славянской археологии. По контракту с Софийским университетом Милюкову назначено было то же жалованье, как Драгоманову (18 тысяч левов в год), с неустойкой того же размера на случай нарушения контракта. Это были условия, превышающие обычные оклады болгарских профессоров.
Милюков сразу сдружился с профессором Иваном Шишмановым, женатым на дочери Драгоманова Лидии Михайловне. Из других болгарских ученых и политических деятелей Милюков познакомился с русофилом Каравеловым и его женой, соединявшей любовь к России с горячим болгарским патриотизмом, а также с молодым В. Н. Златарским, читавшим болгарскую историю.
Неудачно сложились отношения Милюкова с русским посольством в Софии. Милюков, как и многие тогдашние радикальные интеллигенты, увлеченные своей политической борьбой с русским правительством, не имел ника кого чувства ответственности по отношению к своему государству как представителю русской нации. Даже когда они попадали за границу, они не скрывали своего отчуждения от официальных представителей России. Наступило 6 декабря, день тезоименитства Николая II. В этот день в соборе служили торжественный молебен. Милюков пошел в церковь вместе со своими болгарскими коллегами.
После молебна все пошли на прием к русскому посланнику в Софии К. П. Бахметеву. Туда Милюков не пошел. Его отсутствие было замечено и при содействии болгар – русофилов – истолковано как демонстрация против России.
Тогда Бахметев официальной нотой потребовал удаления Милюкова из Высшего училища. Требование посланника было удовлетворено, но, согласно контракту, Милюков получил неустойку в размере годового содержания.
Срок высылки Милюкова далеко не истек, и он решил использовать это время, чтобы ознакомиться с Македонией.
Пребывание в Болгарии возбудило в Милюкове чувство глубокого уважения к болгарскому народу. Милюков считал ошибкой русской политики покровительство Сербии, правительство которой в это время было австрофильское. Готовясь к поездке, Милюков приступил к изучению турецкого и новогреческого языков.
Милюков поехал сначала в Константинополь, в котором он никогда не был и куда его привлекал не столько самый город, сколько Русский археологический институт, во главе которого стоял известный византинист Ф. И. Успенский. При институте была хорошая библиотека.
Из Константинополя Милюков отправился по железной дороге в Салоники (по-славянски Солунь). Там его особенно интересовала колония македонских болгар – важный опорный пункт революционной агитации. Милюков посетил и Скопле – центр сербской пропаганды.
Помимо своих специальных целей Милюков принял участие в экспедиции Ф. И. Успенского и раскопках в Болгарии и Македонии.
Между тем истек срок двухлетней ссылки Милюкова. Он вернулся в Россию и решил обосноваться в Петербурге, как вдруг получил от академика Н. П. Кондакова предложение принять участие в задуманной им экспедиции в Македонию. Милюков с радостью согласился. В экспедиции участвовал и архитектор Покрышкин. Кондаков поручил Милюкову и Покрышкину объехать старую Сербию. Они осмотрели Призрен, Дьяково и Печь, для чего турецкие власти дали им военную охрану.
В Петербурге Милюков окунулся в накаленную политическую атмосферу. «Наукой заниматься не приходилось». Милюков вступил в члены Литературного фонда, где сосредоточились лучшие общественные силы Петербурга: К. К. Арсеньев, Н. К. Михайловский, Н. Ф. Анненский и их соратники. Это был своего рода штаб тогдашнего радикального движения.
Весной 1900 года в Горном институте, пристанище студенческих тайных митингов, было назначено собрание, посвященное памяти социолога П. Л. Лаврова (скончавшегося в Париже в феврале 1900 года). Милюкова пригласили участвовать в этом собрании и сказать поминальное слово о Лаврове. Милюков согласился. Довольно скоро после этой вечеринки Милюков был арестован и посажен в Дом предварительного заключения. Милюков просидел там около шести месяцев. За это время он написал там очередную часть третьего тома «Очерков по истории русской культуры». Нужные ему книги доставлялись из Публичной библиотеки и постепенно заполнили целый угол его камеры.
После ряда допросов, ничего не обнаруживших, Милюкову объявили, что он свободен, но что ему запрещается жить в Петербурге. Милюковы поселились в Финляндии около русской границы, близ станции Удельная.
Вскоре в Петербург приехали два американца – президент Чикагского университета Самюэль Харпер и просвещенный миллионер Чарльз Крейн, интересовавшийся славянами и Россией. Крейн дал денег на обеспечение при Чикагском университете курсов лекций по славяноведению. Первым лектором был приглашен профессор Масарик (впоследствии президент Чехословацкой Республики). Вторым лектором был намечен Милюков.
Милюков с радостью согласился, но просил дать ему время на усовершенствование его английского языка. Это было принято во внимание, и курс Милюкова назначен на лето 1903 года, когда при Чикагском университете проектировался съезд учителей.
Между тем революционное движение все разгоралось. В 1902 году начал выходить в Германии журнал либеральных и умеренно социалистических кругов «Освобождение». В 1902 году стала печататься за границей «Революционная Россия» – орган социалистов-революционеров. Еще раньше в Швейцарии Плеханов по соглашению с Лениным и Мартовым основал социал-демократическую (будущую большевистскую) «Искру».
Остававшееся до поездки в Америку время Милюков употребил на подготовку своего курса в Чикаго. Он решил построить свой курс как историю политической мысли в России, разделив его на три отдела: консерватизм, либерализм и социализм. История революционных лет (1902–1903) требовала отдельной обработки. Это Милюков решил сделать осенью в Lowell Institute при Гарвардском университете в Кембридже. Приглашение туда он получил также через посредство Крейна.
Тем временем вышел приговор по лавровскому делу. На этот раз Милюкова посадили в так называемые «Кресты». Анна Сергеевна приходила на свидания, присылала пищу и приносила новости. Милюкову доставляли книги из Публичной библиотеки и из его собственной. Он продолжал обрабатывать третий том своих «Очерков русской культуры».
Милюков просидел так половину срока, как вдруг в декабре 1902 года его вызвал к себе министр внутренних дел Плеве. Плеве сообщил ему, что Ключевский написал ему и просил ускорить разбор его дела и что Ключевский обратился с подобной же просьбой к государю. (Ключевский написал С. Д. Шереметеву для передачи государю.) Милюков был глубоко впечатлен заботой Ключевского – неожиданной для него ввиду длительного перерыва их отношений.
Плеве спросил Милюкова, что он сказал бы, если бы ему был предложен пост министра народного просвещения. Милюков ответил, что поблагодарил бы, но отказался бы. «Почему?» – «Потому что на этом месте мне ничего нельзя сделать. Вот если бы ваше превосходительство предложили мне занять ваше место, тогда я бы еще подумал».
На этом аудиенция кончилась. Через неделю Плеве снова вызвал Милюкова и сообщил ему свой приговор: «Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. Но, по крайней мере, не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе мы вас сметем… Я дал о вас государю благоприятный отзыв. Вы свободны».
Вернувшись на волю, Милюков написал прочувственное благодарственное письмо Ключевскому. Тот отозвался тоже сердечным письмом. Прежние дружеские отношения между ними восстановились вполне.
Учительский съезд в Чикаго происходил во время страшной влажной летней жары, а лектор должен был надевать черную мантию и шапочку; на обеде полагалось быть в смокинге. Это, конечно, было изнурительно не только для Милюкова, но и для самих американцев, но так тогда полагалось.
Помимо милюковского курса о России лектор-японец читал курс о Японии. Японец посещал лекции Милюкова, и Милюков ответил тем же. Японец знал американскую психологию и все время поддерживал интерес аудитории шутками, а между шутками очень умело вел пропаганду в пользу Японии. Его лекции пользовались большой популярностью среди учителей.
На курс Милюкова записалось значительно меньше слушателей, но слушали они очень внимательно и аккуратно записывали, а по их вопросам после лекций Милюков видел, что они усваивали слышанное.
Между окончанием лекций в Чикаго и началом осеннего курса в Lowell Institute оставалось довольно много времени. Милюков решил употребить его на отделку своего курса в институте и для этого заранее переехал в Кембридж. Президент Гарвардского университета Лоренс Лоуэль пригласил Милюкова остановиться у него дома, отвел ему удобную комнату и познакомил его с директором университетской библиотеки, в которой Милюков нашел много полезного для себя.
Лоуэль лично представил Милюкова аудитории перед первой лекцией его курса. Слушателями были в большинстве не студенты, а взрослые люди, желающие пополнить свой кругозор. После лекций задавали Милюкову много вопросов.
Две серии лекций Милюков объединил в книгу, дав ей заглавие: Russia and its Crisis («Россия и ее кризис»). Книга эта была переведена и на французский язык.
Между тем неугомонный Крейн поставил Милюкову новую задачу – прочесть в Чикаго курс лекций о балканских славянах. Крейн знал о пребывании Милюкова в Болгарии и о его поездках по Македонии. Милюков согласился, но сказал, что ему надо пополнить его сведения о западной части Балканского полуострова. Условились, что Милюков объедет эти страны летом 1904 года, а чикагский курс прочтет в течение семестра 1904/1905 года.
Оставшееся до балканской поездки время Милюков решил провести в Лондоне. Он страдал от холодных домов зимой, простудился и пролежал некоторое время в постели под наблюдением врача. В Британском музее Милюков решил продолжить третий том «Очерков по истории русской культуры». Он обнаружил там много нужных ему материалов. Помимо своих научных занятий, Милюков познакомился с рядом известных русских эмигрантов, проживавших тогда в Англии, – Кропоткиным, Брешко-Брешковской, Н. В. Чайковским и И. В. Шкаловским.
Милюков посетил Кропоткина 10 февраля 1904 года, когда в Англию пришли первые телеграммы о внезапном нападении японцев на Порт-Артур без объявления войны. Кропоткин был в страшном негодовании на японское предательство. В анархисте, противнике русской политики и войны внезапно проснулся голос инстинкта, русского национального чувства. Милюков ожидал всего, только не этого.
Но наиболее сильное впечатление на Милюкова произвела не столько русская эмиграция, сколько английская политическая жизнь, за которой он наблюдал очень внимательно.
Милюков особенно заинтересовался группой умеренных социалистов – фабианцев (постепеновцев), к которым принадлежали Сидней Вебб, Бернард Шоу и более молодой Рамзей Макдональд, будущий лидер рабочей партии. С последним Милюков ближе познакомился.
Главной целью поездки Милюкова по Западным Балканам было ознакомиться с разгоравшимся тогда в народных массах подпольным национальным движением. Западнобалканские славяне были политически раздроблены между Австрией и Венгрией. Хорваты были включены в состав Венгрии, а словенцы – в состав Австрии. В оккупированных Австрией Боснии и Герцеговине сербы делились между тремя исповеданиям – православием, католицизмом и мусульманством.
Среди этих раздробленных кусков славянства уже крепла идея единой Югославии. Открытая политическая деятельность была возможна только в Хорватии, самой культурной из западнобалканских славянских областей.
Милюкову даны были адреса активных участников национального югославского движения, с которыми он по секрету встречался, говоря по-сербски или по-немецки. Но, несмотря на официальное единство движения, ему приходилось сталкиваться с проявлением узкой племенной обособленности. Раз, когда он ехал в поезде из Сараева в Загреб, он спросил сидевшую против него женщину, не сербка ли она? Она пришла в страшное негодование и заявила, что она хорватка. «Но ведь это одно и то же, – возразил Милюков, – и язык ваш почти одинаков». – «Совсем нет, мы – два разных народа».
В общем, Милюкову удалось собрать на Западных Балканах обильный и ценный материал – записи его личных секретных бесед, статистические сведения, газеты и журналы.
В ноябре Милюков выехал в Америку. В Чикаго он приехал глубокой зимой. В отличие от первой американской поездки, он теперь должен был читать курс не для учителей, а специальный курс о славянах в Чикагском университете. Он прочел пять лекций, когда в газетах появились телеграммы о Кровавом воскресенье в Петербурге, 9 января (старого стиля) 1905 года.
Милюков сразу почувствовал, что наступил перелом в подготовке русской революции и что его долг, как одного из вождей русского либерализма, быть на месте событий. Милюков заявил Крейну, что он не может дочитать курса, но останется на некоторое время в Америке, чтобы подготовить к печатанию книгу «о югословенском национальном движении» (тема курса). Так он и сделал.
Дальнейшая политическая деятельность Милюкова, вплоть до Февральской революции 1917 года, сливается с общей политической жизнью России, и здесь не место о ней говорить.
После Октябрьского переворота 1917 года и Гражданской войны в России Милюков обосновался в Париже, став редактором газеты «Последние новости». Газета эта служила объединяющим центром для радикального крыла русской эмиграции.
Консервативным ее противовесом было «Возрождение», редактором которого был П. Б. Струве.
Через некоторое время Милюкова снова потянуло к научным занятиям. В 1932–1933 годах в Париже по его инициативе была издана по-французски трехтомная «История России» – авторитетный коллективный труд, в котором и сам Милюков участвовал (Miliukov, Seignobos, Eisenmann. Histoire de Russie).
Одновременно с этим друзья и почитатели Милюкова предложили ему переработать и дополнить его «Очерки по истории русской культуры», для чего собраны были достаточные средства. Милюков поставил своей задачей не только использовать появившиеся с начала XX века новую научную литературу и новые издания источников, но и довести изложение до текущего момента.
Это ему в значительной степени удалось сделать по отношению ко второму тому – «Вера. Творчество. Образование» (1931). Том вышел таким обширным, что его пришлось разбить на две части.
Третий том «Национализм и европеизм» (1930) доведен был до конца царствования Екатерины II – ее репрессивных мер против масонства, Новикова и Радищева.
Самой трудной задачей была переработка первого тома. В первом издании (1918) он представлял собою сжатый очерк географической основы развития России, истории русского государственного и экономического строя, войска и финансов.
Для нового издания Милюков задался целью развернуть этот схематический очерк в большое исследование. Он начал с территории и истории колонизации – судьбы восточных славян после того, как они покинули свою прародину. Милюков помещает прародину индоевропейцев, включая славян, в среднюю Европу. По его гипотезе, славяне двигались с запада на восток по северной (лесной) полосе России. Для этого исследования Милюков изучил громадное количество лингвистических и исторических данных.
Михаил Иванович Ростовцев, сам занимавшийся вопросом о начале Русского государства, высоко ценил этот труд Милюкова, хотя и пришел к другим заключениям.
Милюков успел напечатать только первую часть обновленного первого тома (Париж, 1937). Вторая часть – «От преистории к истории» – сохранилась в рукописи у друга и душеприказчика Милюкова Б. И. Элькина.
Элькин поручил редактировать ее издание Н. Е. Андрееву. Андреев отнесся к своей задаче с большим вниманием и дополнил библиографию новыми данными (Очерки. Т. I. Ч. 2. Гаага, 1964).
В книге пять глав – «Южная Россия и кочевники степи», «Лесная полоса и расселение восточных славян», «Первая зона русской экспансии» (Приволжье и Приуралье), «Завоевание Сибири» и «Вопрос о русском антропологическом типе».
По существу, темой книги может быть названо изучение места развития русского народа. Термин «место развития» Милюков заимствовал у основателя евразийского направления в русской историографии П. Н. Савицкого, хотя он несколько иначе его формулировал.
В своем предисловии Андреев придал существенное значение новой концепции Милюкова для дальнейшего развития русской исторической мысли.
В предисловии к первому тому Милюков называет основной свой подход к истории «социологическим». Следуя Н. Я. Данилевскому, Милюков отвергает идею всемирной истории, ставя на ее место сравнение истории отдельных человеческих обществ. По мнению Данилевского и Милюкова, в эволюции каждого национального организма можно найти черты сходства с эволюцией другого организма. В этом Милюков и видит закономерность истории.
Жизнь Милюкова двоилась между политикой и наукой. В своей подрывной борьбе против царского самодержавия Милюков проявил себя блестящим и успешным тактиком. Но пользоваться своим успехом он не умел. Он не умел остановиться вовремя, чтобы закрепить уже завоеванные позиции.
Главные достижения Милюкова были в научной области. Его ранний труд о петровской реформе и «Спорные вопросы финансовой истории Московского государства» до сих пор не утратили значения. Его «Очерки по истории русской культуры» до нашего времени являются для широких кругов читателей ценным введением в историю русской мысли и общественности.