И. В. Лучицкий (1845–1918)
Иван Васильевич Лучицкий родился в Каменце-Подольском, где отец его был учителем духовной семинарии. Лучицкий в ней и учился. Из семинарии он перешел в гимназию (окончил гимназический курс в Киеве).
Еще гимназистом Лучицкий прочел «Историю цивилизации в Европе» Гизо и «Историю XVIII столетия» Шлоссера. По окончании гимназии поступил на историко-филологический факультет Киевского университета. Факультет этот был тогда в большом упадке. Всеобщую историю преподавал бездарный профессор. Настоящего руководителя у Лучицкого не было. Предоставленный самому себе, он занялся чтением книг без особенного разбора. Прочел Гервинуса, Бюнхера и Фейербаха. Сильное впечатление на него оказал позитивизм Огюста Конта.
Первая печатная его работа – критический разбор книги Добрякова «Русская женщина в удельно-вечевой период» (в газете «Киевлянин», 1863).
Лучицкий окончил университет в 1866 году. Требовавшуюся тогда диссертацию для получения звания приват-доцента он написал на тему о буржуазии и гугенотской аристократии на юге Франции после Варфоломеевской ночи 1572 года.
Магистерская его диссертация носит заглавие «Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции» (1871). Лучицкий подошел к своей теме не с религиозной, а с социально-политической стороны. Он доказывал, что первая фаза борьбы была в основе борьбой аристократии против королевской власти и велась в интересах знати, а не во имя свободы. Борьба эта не носила демократического характера, как думали раньше.
Лучицкий устанавливает связь между движениями гугенотов, крайней католической партией и феодальной реакцией.
Для этого исследования он пользовался преимущественно печатными материалами, но привлекал и неизданные. Он нашел в Публичной библиотеке в Петербурге переписку современников этой эпохи.
Эпоха кальвинизма во Франции надолго сделалась средоточием внимания Лучицкого.
Труд Лучицкого обратил на себя внимание не только в России, но и во Франции. А. Мори поместил целую статью о книге Лучицкого в Journal des Savants.
Лучицкий защитил свою магистерскую диссертацию в Казани. Факультет избрал его в доценты, но в совете университета он был забаллотирован. Тем не менее университет дал ему командировку за границу.
Лучицкий поехал в Париж. Работал в национальной библиотеке и национальных архивах. Сблизился с Габриэлем Моно, редактором журнала Revue Historique. По просьбе Моно Лучицкий стал помещать в этом журнале обзоры русской исторической литературы.
Лучицкий познакомился также с представителями позитивизма французом Литтре и русским Г. Н. Вырубовым. Познакомился он и с деятелями французской революции 1848 года, в том числе с Луи Бланом.
Для розысков неопубликованных материалов о кальвинизме Лучицкий отправился на юг Франции – Гренобль, Ним, Монпелье, Тулуза. В тамошних архивах он действительно нашел большое количество ценных материалов, неизвестных французским историкам. Исследовал он и архивы в Германии – Гейдельберг и Лейпциг.
В 1874 году Киевский университет избрал Лучицкого в доценты, и он вернулся в Киев. В 1877 году вышла его докторская диссертация «Католическая лига и кальвинисты во Франции во второй половине XVII века». Защитил он ее в Петербурге, после чего получил профессуру в Киевском университете.
В дальнейшем Лучицкий обратился к истории экономических отношений в Европе, главным образом к истории крестьянства во Франции до и после Французской революции 1789 года.
Но он исследовал также историю крестьянской общины в Испании, писал о крестьянской реформе в Дании и Лифляндии и о вопросе населенности немецких городов в XV и XVI веках.
Главные труды Лучицкого конца XIX и начала XX века посвящены проблеме крестьянского землевладения во Франции перед и во время Французской революции 1789 года.
По этому вопросу было разногласие в исторической литературе. Кареев в своей книге о крестьянах во Франции в последней четверти XVIII века (1879) держался мнения о незначительности крестьянского землевладения накануне революции.
Максим Ковалевский считал, что перемещение земельной собственности во время революции пошло на пользу преимущественно средней и высшей буржуазии.
Лучицкий решил основываться главным образом на статистических данных. Начиная с 1894 года он ежегодно до начала Первой мировой войны (лишь с перерывом с 1906 по 1908 год) производил изыскания более чем в двадцати провинциальных архивах. Работал с раннего утра до позднего вечера.
Главным источником для его разысканий были податные списки, кадастры и акты продажи национальных имуществ.
Лучицкий пришел к выводу, что крестьянское землевладение было распространено во Франции еще до революции. Состав землевладельческого населения, по его мнению, был неоднороден, но не было такой группы крестьянства, которая не владела бы хотя бы клочком земли. Революция не помешала переходу частной собственности и в некоторой степени содействовала ему.
Однако мысль об аграрной реформе была все же чужда большинству законодателей. При продаже национальных имуществ преследовались преимущественно фискальные цели.
Как университетский профессор, Лучицкий пользовался большим влиянием на молодежь. Он не любил читать общих курсов, предпочитал курсы на специальные темы и руководство семинаром.
Из его семинара вышло несколько крупных ученых – Н. Н. Любович, Д. Н. Молчановский, В. П. Клячин, В. К. Пискорский, Е. В. Тарле.
За свою жизнь Лучицкий собрал огромную библиотеку на многих языках, охватывавшую историю многих народов. «Для историка, – говорил он, – не должно быть интересных и неинтересных народов. Может быть неинтересен сам историк, а история всегда интересна». Библиотеку эту он завещал Киевской публичной библиотеке.
Лучицкий принимал живое участие в общественной деятельности. Он был гласным Киевской городской думы и земским гласным. В Париже он вместе с М. М. Ковалевским участвовал в создании Высшей русской школы общественных наук.
В 1908 году Лучицкий был избран членом Третьей Государственной думы и переехал на время в Петербург. Думе он, впрочем, уделял мало внимания. Он читал лекции на Высших женских курсах и в Петербургском университете в качестве приват-доцента.
Умер Лучицкий в своем имении в Полтавской губернии в 1918 году.
Всеобщая история Нового времени
Р. Ю. Виппер (1859–1954)
Роберт Юрьевич Виппер окончил историко-филологический факультет Московского университета.
Его учителем был В. И. Герье, но впоследствии Виппер с ним разошелся.
Долгое время Виппер был преподавателем в средней школе в Москве.
Первое время предметом специальных занятий Виппера был XVI век – изучение церковных и политических теорий кальвинизма в Женеве.
Свой труд Виппер основал на обширном материале, не только печатном, но и архивном.
Виппер внимательно прослеживает отношения между церковью и государством в Женеве. Подробное изложение Виппер довел до половины 1580-х годов, но в заключительной главе дал общий обзор до 1602 года.
За эту выдающуюся работу историко-филологический факультет Московского университета присудил ему прямо докторскую степень, минуя магистерскую.
Единственная тогда в Московском университете кафедра всеобщей истории была занята М. С. Карелиным. Виппер читал лекции и качестве приват-доцента. Только после смерти Карелина (1899) Виппер получил профессуру. Лекции Виппера пользовались громадным успехом у студентов. Он читал курсы главным образом по новой истории. Материал своих лекций он использовал для своих интересных статей «Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX веков в связи с общественным движением на Западе» (1900), «Очерки теории исторического познания» (1914) и «Кризис исторической науки» (Казань, 1921).
В 1922 году Виппер по распоряжению Троцкого был выслан из России. Получил профессуру в Рижском университете.
В том же году вышла его книга «Иван Грозный». В этом труде Виппер обратил главное внимание на внешнюю политику Грозного на фоне истории Европы и пришел к заключению, что Грозный играл более важную роль в международных отношениях, чем это обыкновенно предполагалось.
Через десять лет после появления этой книги начался сталинский «культ личности». Иван Грозный был провозглашен гениальным государственным деятелем. Террор эпохи опричнины оправдывался государственной необходимостью.
Книга Виппера о Грозном попала в эту волну. Она была переиздана в Москве в 1944 году, и в Москве же появился ее английский перевод (1947).
А. Н. Савин (1873–1923)
Александр Николаевич Савин родился и провел раннее детство в деревне Калужской губернии. Отец его служил фельдшером. Савин окончил историко-филологический факультет Московского университета. Главным его учителем был П. Г. Виноградов.
Виноградов, как было сказано в главе о нем, исследовал социальную историю Англии XI века; Петрушевский занялся XIV веком; Савин XV и XVI веками. В совокупности их можно назвать русской школой в изучении средневековой Англии.
В 1900 году Савин получил научную командировку в Англию. Там, в Британском музее и в государственном архиве (Public Record Office), он собрал огромный материал для своей магистерской диссертации «Английская деревня в эпоху Тюдоров» (М., 1903). Его обширный труд состоит из трех глав: 1) Конец вилланства; 2) Юридическая история обычного держания; 3) Разложение манориального хозяйства.
Продолжением этого труда является его докторская диссертация «Английская секуляризация» (М., 1906).
Савин пришел к выводу, что при разделе конфискованных у монастырей земель наибольшую часть получили служилые люди и по преимуществу руководители центрального государственного механизма.
«Государственный фактор воздействует на перераспределение земельной собственности, на рост среднего и крупного землевладения служилых джентльменов, на позднейшие успехи скаурахии» (поземельного дворянства).
Хотя главный интерес Савина сосредотачивался на Англии, он интересовался и общеевропейскими проблемами, включая и Россию.
В 1923 году в сборнике «Запад и Россия» (1923) появилась его статья «Николай I и Фридрих-Вильгельм IV (1840–1848 гг.)». Смерть помешала ему дописать ее. После его смерти один из учеников, П. Ф. Преображенский, закончил ее.
По защите магистерской диссертации Савин был избран экстраординарным профессором Московского университета, а по защите докторской диссертации получил одну из профессорских кафедр всеобщей истории.
В университете Савин читал лекции по истории Европы, преимущественно XVI–XVII веков. Лекции его были серьезны и содержательны.
Очень хорошо он вел и семинар. Савин был человек слабого здоровья. У него был ревматизм (или артрит) в ногах. Он приезжал в университет на лекции и заседания семинара, но участники семинара, чтобы поговорить о теме работы каждого, должны были приходить к нему на дом.
Он жил в доме музыкальной школы Гнесиных (был женат на одной из сестер Гнесиных).
В конце 1922 года Савин отправился в очередную командировку в Англию. Там в январе 1923 года он скончался от испанского гриппа.
Савин – историк-аналитик. Он был очень осторожен в своих выводах. Избегал синтеза и широких обобщений.
По отзыву Петрушевского, Савин был «человек исключительной умственной силы, обширнейшего образования и глубокой учености».
Е. В. Тарле (1875–1955)
Евгений Викторович Тарле окончил историко-филологический факультет Киевского университета. Ученик И. В. Лучицкого.
По окончании университета Тарле переехал в Петербург и вступил в число приват-доцентов Петербургского университета.
В 1901 году он напечатал две книги об Италии: «История Италии в Средние века» и «История Италии в Новое время» (то и другое в серии «История Европы по эпохам и странам»).
В том же году вышла его книга «Общественные воззрения Томаса Мора в связи с экономическим состоянием Англии его времени». Книга вызвала резкие нападки со стороны некоторых критиков.
В 1909–1911 годах вышел основной труд Тарле «Рабочий класс во Франции в эпоху революции». В книге этой две части. Первая касается времени Учредительного собрания 1789–1791 годов, вторая – времени 1792–1799 годов.
В первой части внимание Тарле сосредотачивается главным образом на парижских рабочих. Во второй – речь идет о рабочих в провинциях. В первой части обсуждается преимущественно социальная сторона вопроса. Во второй – отводится место и экономической.
Тарле рассматривает положение рабочих в связи с судьбами французской промышленности, отмечает ее техническую отсталость.
За этим трудом последовал другой двухтомный капитальный труд «Континентальная блокада. 1. Исследования по истории промышленности и внешней торговли Франции в эпоху Наполеона (М., 1913); 2. Экономическая жизнь королевства Италии в царствование Наполеона I» (Юрьев, 1916).
Тарле изучает в этом труде руководящие принципы экономической политики Наполеона и размеры французской внешней торговли в эпоху Наполеона.
Следующий значительный труд Тарле – «Европа в эпоху империализма» (1928). Тарле возлагает на Германию главную долю вины за начало Первой мировой войны.
Конец 1920-х годов был временем установления диктатуры М. Н. Покровского над русской исторической наукой и разгрома им «буржуазных» историков. В числе других пострадал и Тарле, он был сослан в Ташкент.
Получил же разрешение вернуться из ссылки только в 1934 году.
В 1937 году издана была его книга «Наполеон». При описании нашествия французов на Россию Тарле утверждал, что, в противоположность Испании, в России не было массового восстания против французов и, наоборот, бывали случаи, когда крестьяне доносили французским властям на своих помещиков.
Но уже через год появилась новая книга Тарле «Нашествие Наполеона на Россию». В ней он прославляет единение русского народа (включая крепостных крестьян) в борьбе с французами.
Что же случилось за этот год, что заставило Тарле переменить свое мнение?
Советскому правительству стало ясно, что Гитлер готовится к войне с Россией. Началась поэтому психологическая подготовка к этой войне и призыв к русскому патриотизму. Это учел и Тарле.
Последними крупными трудами Тарле были две блестяще написанные книги – «Северная война и шведское нашествие на Россию» (М., 1958) и «Крымская война 1853–1856 годов» (М., 1960). Обе книги изданы посмертно.
Подводя итоги, можно сказать, что Тарле был необычайно талантливый человек и выдающийся историк. Но он не стеснялся, когда находил это нужным, менять свои взгляды в угоду советскому правительству и читающей публике.
XXVС. Ф. Платонов (1860–1933), М. А. Дьяконов (1855–1919), В. С. Иконников (1841–1923)
Творческая деятельность Платонова и Дьяконова во многом развивалась параллельно.
Оба были выдающимися учеными. Платонов был историком, Дьяконов – юристом и историком права и тоже занимает видное место в развитии русской исторической науки. До известной степени главные труды их принадлежат к тому же кругу вопросов русской истории и к тому же времени – московской эпохе XVI–XVII веков.
Сергей Федорович Платонов родился в Чернигове, где его отец состоял на правительственной службе типографским техником. Отец был родом из Москвы, так же как и мать. Их обоих тянуло назад, в Москву. Под их влиянием мальчик Сергей сделался русским патриотом. В 1869 году семья переехала из Чернигова на север, но в Москву только заехала, а обосновалась в Петербурге. Платонов-отец получил там приличный заработок. Мечтою его было дать сыну хорошее образование и видеть его окончившим университет. Для подготовки к университету отец отдал сына в гимназию.
Уже в гимназии Сергей Федорович интересовался литературой и историей и решил поступать на историко-филологический факультет Петербургского университета. Весной 1877 года, когда Платонов готовился к переходу из седьмого в восьмой класс гимназии, он захворал тифом в тяжелой форме. Во время его болезни началась Русско-турецкая война 1877–1878 годов, которая произвела на него глубокое впечатление.
Для отдыха и поправки мать к лету 1877 года перевезла его в Москву. Там он близко познакомился с семьей Евгении Антоновны Селивановой. Она была вдова и жила на своей даче под Старым Симоновым над Москвой-рекой с двумя дочерьми – тоже вдовами – и с двумя внучками.
«Дух старой московской интеллигенции, немного славянофильского оттенка, веял над этой семьей», – писал позже Платонов в своих воспоминаниях.
Платонов сдружился со старшей внучкой Евгенией Николаевной Колайдович, которая была на шесть лет старше его и оказала большое влияние на его умственное развитие, возбудив в нем живой интерес к литературе и истории.
«Вернувшись к осени в свою гимназию, – говорит Платонов, – я был уже иным, чем до болезни. С удовольствием вспоминаю я эту последнюю гимназическую зиму. Сверх и помимо классных занятий я много читал и писал».
Евгения Николаевна Колайдович вышла замуж за студента-филолога Московского университета В. Н. Беркута. От него Платонов получил сведения о подъеме исторической науки в Московском университете – курсах и семинарах профессоров Герье, Соловьева и Виноградова и почти что пожалел, что решил поступить в Петербургский, а не в Московский университет.
В Петербургском университете в первый год своего учения Платонов был разочарован. Расписание лекций предлагало мало материала для специальности, которую наметил себе Платонов, – литературы. Греческий язык преподавал старый профессор Люгебиль, бывший уже развалиной – хромой, глухой и безголосый. Профессор латинского языка О. А. Шебор, чех по происхождению, преподавал с большим подъемом, но скоро потерял популярность, так как ввел в свое преподавание extemporalia, которые надоели студентам еще в гимназии.
Профессор древней истории Ф. Ф. Соколов был хороший ученый, раньше имевший много учеников, энтузиаст античной Греции. Каждую лекцию он начинал словами: «Греки были удивительный народ». Его курс был насыщен фактами, но лишен историографии, руководящих идей и освещающих обобщений.
Знаменитый Срезневский читал энциклопедию славянской филологии. Студенты слушали его лекции с большим вниманием и пользой для себя. Это был последний курс Срезневского – он умер в 1880 году.
Очень популярен среди студентов был профессор русской словесности Орест Федорович Миллер. Он был убежденным славянофилом и исповедовал свои взгляды с необыкновенной горячностью.
Повернул внимание Платонова от литературы к истории Константин Николаевич Бестужев-Рюмин. Платонов сделался его учеником.
Платонов был разочарован, что, за исключением Срезневского и Бестужева, студентам не давалось вводных или вступительных курсов всеобщей литературы, всеобщей истории, общего языковедения, философии.
Он искал руководящего синтеза у юристов. Лекции А. Д. Градовского и В. И. Сергеевича были для Платонова некоторым коррективом.
«Градовский, – пишет Платонов, – читал государственное право и был умный и тонкий лектор. Он умел облекать в соответствующую форму рискованные в ту эпоху политические сюжеты и освещать надлежащим светом вопросы государственного устройства, не поощряемые тогдашней цензурой… Впервые в лекциях Градовского сложились мои представления о государстве и обществе, о целях государства, об отношении государства к личности и о благе личной свободы и „независимости“».
«Градовскому обязан я, между прочим, тем упрямством, с которым я всегда противостоял всякой партийности и кружковщине, ревниво охраняя право всякой личности на пользование своими силами в том направлении, куда их влечет внутреннее побуждение. Сильное влияние Градовского на мою душу заставляет меня признать его за одного из моих учителей в лучшем значении этого слова».
Иного характера были лекции Сергеевича. Студенты – и Платонов в их числе – восхищались ими. «Говорил он великолепно: звучная и гладкая фраза всегда заключала в себе точную и ясную мысль. Устная речь Сергеевича была такова же, как и литературный его слог, которым можно любоваться».
Внутреннего влияния на мысль Платонова Сергеевич, однако, не оказал.
«Теперь я думаю, – пишет Платонов в своих воспоминаниях, – что Сергеевич мало знал и понимал русскую жизнь, потому что мало был знаком с народным бытом… Сильная логика, прямолинейность заключений, пренебрежение исторической перспективой ради ясности схемы и юридических конструкций – таковы были обычные свойства изложения Сергеевича».
Второй (1879/80) курс встретил Платонова неприветливо. Это было тревожное время. Начались террористические покушения на жизнь Александра II и убийства губернаторов и высших полицейских чинов.
За исключением Бестужева, лекции, читавшиеся на втором курсе, не представляли интереса для Платонова. Не прошло и двух учебных лекций, как тяжело заболел его отец.
«Необходимо было, – пишет Платонов в своих воспоминаниях, – непрерывно дежурить при постели больного, и для этого, кроме нас с матерью, мы могли привлечь только одно лицо. На мою долю выпадало ежедневно восемь часов дежурства сверх всяких хлопот и необходимых отлучек. Университетские занятия отошли на задний план. Некоторое время я еще крепился и по ночам сидел над выписками из психологии, но затем отстал и от этого, посещая университет, когда была свободная минута, и старался не пропускать только лекции Бестужева. Так тянулось дело до весны».
Весною Платонов выдержал часть экзаменов, получил разрешение сдать другие через год и условно был переведен на третий курс.
Третий курс был светлым периодом студенческой жизни Платонова. Главным событием для него было появление нового профессора всеобщей истории – Василия Григорьевича Васильевского. Он читал общий курс средневековой истории и, кроме того, для студентов-историков специальный курс (без особого названия в расписании), который лучше всего можно было бы назвать «Русско-византийскими отрывками».
«Васильевский знакомил нас с результатами своих специальных разысканий, с теми текстами, над которыми он работал, и с теми приемами исследования, к каким сам привык. Попутно он склонял желающих к писанию рефератов и внимательно разбирал подобные работы».
Васильевский предложил Платонову взять тему «О местожительстве готов-тетракситов». Платонов согласился. Васильевский помещал этих готов «несколько выше Анапы и ближе к Керченскому проливу». Платонов поселил их прямо на Таманском полуострове. Он обосновал свое изложение главным образом на «Истории войн» Прокопия Кесарийского (VI в.).
Васильевский внимательно ознакомился с сочинением Платонова и целый час посвятил разговору с ним.
«От одного из своих товарищей, – пишет Платонов, – я слышал много лет спустя, что Васильевский не забывал моего задорного реферата и по этой работе составил обо мне доброе мнение… Это было мое первое знакомство с Васильевским, послужившее началом долгих и близких моих отношений с незабвенным учителем».
На третьем курсе Платонов, по установленному тогда обычаю, должен был получить от Бестужева тему для зачетного сочинения по русской истории. Платонов наметил себе вопрос о Земских соборах. В этом выразилось влияние исторического момента. Это была короткая пора реформ Лорис-Меликова.
Бестужев одобрил тему, но, согласно своим педагогическим принципам – предоставлять студентам самостоятельно работать, не дал Платонову никаких библиографических указаний. Платонов тогда обратился к приват-доценту E. Е. Замысловскому, и тот дал Платонову полезные указания литературы и источников. Это очень помогло Платонову в первом фазисе его работы.
В январе 1882 года Платонов подал свое сочинение Бестужеву. Тот довольно долго его читал и потом сказал Платонову, что работа вполне удовлетворяет требованиям кандидатской диссертации. Для полагавшегося же по правилам коллоквиума Бестужев предложил написать другую работу на тему об «Указной книге Поместного приказа».
Платонов был удивлен и оскорблен новыми требованиями Бестужева.
Но вышло так, что весной 1882 года Бестужев тяжело заболел и уехал за границу, сдав своих учеников E. Е. Замысловскому.
Замысловский представил сочинение Платонова о Земских соборах к зачету за кандидатскую работу и оставил Платонова при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию.
В ноябре 1881 года умер отец Платонова, которого Сергей Федорович очень любил и чтил. На Сергея Федоровича легли нелегкие имущественные заботы. Ему удалось сразу найти заработок – уроки истории в частном женском учебном заведении А. К. Нейгард.
В мае 1881 года однокурсник Платонова граф А. Ф. Гейден, тогда близкий к Владимиру Соловьеву, предложил Платонову примкнуть к новому начинанию – Студенческому научно-литературному обществу. Организатором и главою этого общества сделался профессор Орест Федорович Миллер. Согласно уставу, в общество могли вступать не только студенты, но также и профессора и преподаватели университета. В их числе примкнули к обществу и Платонов и Дьяконов.
По окончании университетского курса Платонов был приглашен на должность лектора новой русской истории в Александровский лицей в Петербурге, а кроме того, преподавал русскую историю в историко-филологическом институте. Это было трудное для него время, так как он должен был готовиться к магистерским экзаменам (после чего получил звание приват-доцента), а затем писать магистерскую диссертацию. Темой ее он выбрал «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник».
В 1888 году он успешно защитил эту диссертацию.
В 1889 году профессор Замысловский безнадежно заболел, и таким образом кафедра русской истории в Петербургском университете освободилась.
Историко-филологический факультет, обсудив вопрос о замещении кафедры, пришел к решению пригласить на нее Платонова. Так как последний имел степень только магистра, а не доктора, то он был избран «исполняющим должность профессора» в качестве полноправного члена факультета со всеми правами и обязанностями.
В процессе своей работы над магистерской диссертацией Платонов досконально изучил всю группу литературных источников о Смуте. Для докторской диссертации он поставил себе задачей всесторонне изучить весь период Смуты – ее причины, ход развития и последствия. Так возникли знаменитые «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII веков» (1899; 2-е изд. 1901). Платонов считал этот труд главным достижением своей ученой жизни.
Докторскую диссертацию Платонов защитил в Киеве. В Киевском университете было тогда три доктора русской истории: В. С. Иконников, П. В. Голубовский и Б. В. Антонович – все трое солидные ученые.
До 1896 года Платонов состоял помощником редактора журнала Министерства народного просвещения. Был он также членом ученого комитета этого министерства и управляющим отделением славянской и русской археологии Русского археологического общества.
В самом начале 1917 года Платонов был избран действительным членом Академии наук.
В 1890-х годах широко развернулась преподавательская деятельность Платонова в Петербургском университете – лекции и семинар. В его семинаре получил подготовку ряд будущих крупных историков – С. В. Рождественский, А. Е. Пресняков, И. И. Лаппо, П. Г. Васенко и много других.
Одновременно Платонов читал с большим успехом общий курс русской истории. В 1899 году двое из постоянных слушателей лекций Платонова по своим запискам выпустили курс Платонова литографическим способом. Платонов проверил изложение и авторизовал книгу.
После этого лекции были напечатаны. В 1909 году вышло шестое издание их (исправленное и дополненное), в 1913 году – восьмое.
«Лекции» Платонова и «Курс» Ключевского – два столпа русской историографии конца XIX – начала XX века.
Десятки тысяч студентов их прослушали в университете.
Десятки тысяч русских образованных людей их прочли. На них воспиталось русское общество.
На них в конце XIX и начале XX века создавалось русское общественное мнение.
«Курс» Ключевского, как мы видели (см. выше главу XVIII), не фактическое изложение хода внешних событий русской истории, а выяснение внутреннего содержания исторического процесса с социальной точки зрения. Облечен курс в неповторимый, свойственный одному Ключевскому художественный стиль.
Иной характер имеют «Лекции» Платонова. Это – систематический обзор хода русской истории от древнейших времен до царствования Николая I включительно. Изложение событий связано с историей учреждений, сословий и общественности. Даны сжатые, но выразительные характеристики выдающихся деятелей – Ивана Грозного, Бориса Годунова, Козьмы Минина, царя Алексея Михайловича, патриарха Никона, Петра Великого, Екатерины II.
В качестве введения к «Лекциям» Платонов дал превосходный сжатый очерк русской историографии и обзор источников русской истории.
Платонов был против присвоения исторической науке методов другой (более общей) науки – социологии. По его мнению, социология ставит своей целью раскрыть общие законы развития общественной жизни вне приложения их к определенному месту, времени и народу.
«История, – по определению Платонова, – есть наука, изучающая конкретные факты в условиях именно времени и места, и главной целью ее признается систематическое изображение развития и изменений жизни отдельных исторических обществ и всего человечества».
«Для того чтобы дать научно точную и художественно цельную картину какой-либо эпохи народной жизни или полной истории народа, необходимо 1) собрать исторические материалы, 2) исследовать их достоверность, 3) восстановить точно отдельные исторические факты, 4) указать между ними причинную связь и 5) свести их в общий научный обзор или в художественную картину».
Критические приемы исследователей «совершенствуются с развитием исторической науки, но до сих пор ни эти приемы, ни самая наука истории не достигли полного своего развития».
За простым анализом исторических явлений для историка открывается более широкая задача – «исторический синтез, имеющий целью воссоздать общий ход всемирной истории в ее целом». В основание этого синтеза история русского народа может положить и свой камень – наблюдения над тем, как развивались основные явления русской исторической жизни.
Несмотря на то что в своем введении к «Лекциям» Платонов резко отмежевывает задачи социологии и истории, фон его «Лекций» нужно признать социологическим. На этом фоне и развертывается Платоновым последовательность событий.
«Лекции» Платонова разделены на три части. Первая – от древних времен до царя Ивана Грозного. Вторая – от Грозного до царя Федора Алексеевича включительно. Третья – от смерти Федора (1682) до смерти Николая I. Платонов начинает свое изложение хода русской истории с краткой характеристики географической основы русской истории, за которым следует обзор первоначального состава территории будущего Русского государства.
Основное внимание Платонов уделяет вопросу о внутренней организации славян. Рассматривая обсуждение этого вопроса в русской историографии, Платонов начинает с теории Эверса о родовом быте (поддержанной Соловьевым и Кавелиным). Константин Аксаков противопоставил этой теории свой взгляд – что основой организации славян был не род, а община.
Гораздо удачнее, по мнению Платонова, теория Леоновича о задружно-общинном быте древних славян – на началах территориальных, соседских.
«В трудах позднейших этнографов, – пишет Платонов, – указано было существование своеобразных общин архаического склада у русских людей в историческое уже время» (особенно в трудах Александры Яковлевны Ефименко).
В образовании Киевского государства Платонов отводит первенствующее место варягам (норманнам) – той ветви их, которая обитала на Скандинавском полуострове.
Летопись содержит рассказ о призвании славянами этих варягов в Новгород около середины IX века. Из Новгорода они потом спустились по Днепру в Киев. С варягами некоторые летописные списки связывают и имя Русь.
Стараясь разобраться в этом запутанном вопросе, Платонов, по стопам Васильевского, отмечает присутствие народа русь на Черном море в начале IX века, стало быть, ранее «призвания варягов». «Естественно было бы заключить отсюда, что имя руси принадлежало не варягам, а славянам и всегда означало то же, что оно значило в XII веке, т. е. Киевскую область с ее населением». Но Платонов думает, что нет достаточных оснований, чтобы считать русь славянским племенным названием.
Могучим фактором объединения Руси Платонов считает христианство, которое проникло в Киев уже в X веке.
В первой части «Лекций» Платонов дал сжатый обзор развития русской социально-политической и культурной истории до середины XIII века. Основу его курса составляет вторая часть – вторая половина XVI века и большая часть XVIII века.
В своей оценке Ивана Грозного Платонов проводит различие между личностью царя и его политикой. В характеристике личности Грозного Платонов сходится с Ключевским. Но в своих «Очерках по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVIII веков» и в «Лекциях» Платонов считает, что учрежденная Грозным опричнина была не только бессмысленным проявлением паники и садистской жестокости царя, но и попыткой путем кровавого уничтожения боярской знати создать новую социальную основу Московского государства – выдвинуть на первый план средние слои русского общества – дворянство и горожан.
Эта концепция долго господствовала в русской историографии. Проблема была после смерти Платонова заново пересмотрена С. Б. Веселовским в его статьях об опричнине 1940-х–1951 годов.
Веселовский подверг выводы Платонова суровой критике. Отдав дань высокой научной ценности работы Платонова о литературных памятниках и событиях Смутного времени, Веселовский говорит, что «вводные главы его „Очерков Смуты“ и, в частности, глава об опричнине, являются не самостоятельными исследованиями, основанными на изучении старых и новых источников, а попыткой дать обобщения современных ему достижений исторической науки… Критика концепции Платонова необходима потому, что она имела большой успех, и в упрощенном, как это обыкновенно бывает, виде перешла в общие курсы и учебники».
Для возражения Платонову Веселовский в ряде очерков подробно, на конкретном, частью архивном, материале рассмотрел учреждение Грозным опричнины, первоначальную территорию и ведомство опричнины, расширение этого ведомства, выселение земских людей из уездов, взятых в опричнину, послужные списки опричников и синодики опальных лиц царя Ивана.
«В учреждении опричнины, – пишет Веселовский, – многое казалось историкам непонятным именно потому, что они считали ее направленной против княжат и боярства, то есть верхнего слоя государева двора».
«В действительности Грозный не смог удалить из старого двора всех неугодных ему людей и потому устроил себе новый, особый (опричный) двор, в котором он рассчитывал быть полным хозяином».
Веселовский приходит к заключению, что и в старом и в новом государевом дворе преобладали княжеские и нетитулованные боярские роды.
В период опричнины царь Иван казнил неугодных ему и земских и опричных бояр, но террор опричнины был направлен не только на бояр, а и на дворян и на низшие слои населения.
В 1581 году царь в семейной склоке ударил посохом своего сына – царевича Ивана – с такой силой, что тот через несколько дней умер. Царь не имел намерения его убивать. Это было для него глубочайшим душевным потрясением. Царь начал ездить по монастырям, делал большие вклады денег и распорядился, чтобы о царевиче Иване ежедневно служили панихиды.
Это привело царя к мысли составить поминальные синодики всех умученных им лиц.
Для поминания их царь опять-таки делал большие денежные вклады в различные монастыри.
В наиболее полных списках синодиков упоминается 3300 человек. Из них более двух тысяч показаны безымянно. Несомненно, что все они принадлежали к низшим слоям населения. Таким образом, Веселовский убедительно показал неосновательность мнения, что террор царя Ивана был направлен исключительно на боярство.
В начале 1920 года Платонов написал небольшую, но весьма любопытную по замыслу статью под названием «Руса». Русой Платонов называет бывший уездный город Новгородской губернии, находящийся к югу от озера Ильмень. До революции 1917 года он на картах и в словарях назывался Старая Русса. В этой своей статье Платонов опирается на работу А. А. Шахматова «Древнейшие судьбы русского племени» (Русский исторический журнал. 1919). Шахматов считал, что в IX–X веках Руса была политическим центром варягов, из которого они господствовали над окружающими славянскими и финскими племенами. К этому центру Шахматов относит свидетельство восточного историка Ибн Руста «о русском острове». Район Старой Руссы изобилует реками и озерами и может быть назван островом. Но на этот счет нет согласия исследователей. Некоторые ученые считают, что известие Ибн Руста должно быть отнесено к Тмутараканскому краю (за Керченским проливом между рекой Кубанью и Азовским морем). Высказывались и другие мнения.
Статьи Платонова являются поэтому только одной из гипотез, без которых для древнейшей истории племени русь обойтись нельзя.
«Русь» Платонов написал, так сказать, мимоходом. В это время он был поглощен писанием одного из самых значительных своих трудов – книги «Борис Годунов» (1921). Книга эта не история царствования Бориса, а проникновенный этюд личности и психологии Бориса и выяснение причин его роковой судьбы.
Личность Бориса и его историческая роль давно интересовали Платонова в связи со сказаниями и повестями о Смутном времени, которые Платонов тщательно изучил еще для своей магистерской диссертации.
Платонов тогда уже пришел к заключению, что «личность и общественная деятельность Бориса Годунова может получить новое освещение, если удастся показать пристрастие к нему некоторых сказителей, его врагов…».
Когда Борис при слабоумном царе Федоре стал фактическим правителем царства, враги его – личные и политические – повели против него ожесточенную кампанию чернящих его слухов и обвинений. Главное обвинение было в убийстве – через подосланного агента – царевича Дмитрия Угличского в 1591 году. В своих «Лекциях по русской истории» Платонов писал, что от взгляда на это обвинение зависит оценка личности Бориса: «Если Борис убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нет, то он один из симпатичнейших московских царей».
К существу этого вопроса Платонов и вернулся в своей книге о Борисе. В книге этой три главы: «Карьера Бориса», «Политика Бориса» и «Трагедия Бориса». Третья глава начинается исследованием обстоятельств смерти царевича Дмитрия.
В отличие от Соловьева и Ключевского, безоговорочно принимавших версию об убийстве царевича агентом Бориса, Платонов дает беспристрастный и обстоятельный разбор события на основе следственного дела (изданного фототипически В. Клейном в 1913 году).
15 мая 1591 года, в обеденные часы, когда вся жизнь замирала, царевич Дмитрий находился на уединенном внутреннем дворе дворцовой усадьбы. С ним были его мамка, гувернантка, старшая в штате смотревших за ним женщин, няня и постельница (горничная), а также четыре мальчика, с которыми он играл в «тычку» ножом. По показаниям и женщин и мальчиков, царевич в припадке «черной немочи» (эпилепсия) упал горлом на нож («покололся»).
Из дворца прибежали мать царевича и дядя Михаил Нагой. Мать обвинила мамку царевича и начала ее бить, крича, что ее сын и сын дьяка Битяговского зарезали царевича.
Михаил Нагой выбежал на улицу и начал возбуждать толпу против Битяговского. В городе начался погром. Толпа убила Битяговского и его сына, разграбила двор Битяговского и его канцелярию («дьячью избу»).
Как только известие об угличских событиях достигло Москвы, оттуда была послана в Углич следственная комиссия для выяснения обстоятельств и смерти царевича, и городского мятежа. Главою комиссии правительство назначило Василия Ивановича Шуйского. Со своей стороны патриарх послал своим представителем митрополита Геласия.
Комиссии было приказано опросить всех свидетелей и записать показания их, хотя бы противоречивые.
Вернувшись в Москву, комиссия прежде всего представила свой «обыск» (следственное дело) патриаршему собору. Собор дал свое заключение, что «царевичу Дмитрию учинилась Божиим судом», а что Нагие виноваты в поднятии мятежа, и передал это дело на решение царя и бояр. Царица Мария (мать царевича) была пострижена в монахини под именем Марфа. Михаил Нагой был сослан, но в 1600 году принят был на службу и назначен воеводой в Царев-Санчурск (Вятской области).
В мае 1606 года, после гибели самозванца (Лжедмитрия) князь Василий Иванович Шуйский был провозглашен царем. Чтобы упрочить свое положение и предотвратить появление новых самозванцев (они все равно потом явились), царь Василий решил канонизировать царевича Дмитрия. Составлено было житие его, в котором утверждалось, что он был убит по приказанию Бориса Годунова.
Поставленный Лжедмитрием патриарх (на место Иова) рязанский епископ грек Игнатий охотно согласился на канонизацию.
Канонизация эта была, в сущности, не религиозным, а политическим актом. Царевич Дмитрий был похоронен в Угличе сразу после отъезда следственной комиссии. Но место его могилы было скоро забыто. Когда в 1606 году приехали из Москвы духовные лица для перенесения праха царевича, никто в Угличе не смог указать место его погребения. Тем не менее московские послы заявили, что в одной из углицких заброшенных могил они нашли «мощи» царевича и перевезли их в Москву.
Платонов утверждает, что смерть царевича Дмитрия «по-видимому, прошла без заметного шума и движения в обычном обиходе московской жизни. Надо помнить, что прижитый от шестой или седьмой жены [царя Ивана] Дмитрий не мог почитаться вполне законным (тогда церковь не венчала и третьего брака)».
Надо также вспомнить, что в мае 1592 года у царицы Ирины (жены царя Федора, сестры Бориса) родилась дочь, которая и могла считаться наследницей престола. Дочь эта довольно скоро умерла, но можно было ожидать и других.
Положение изменилось со смертью царя Федора (7 января 1598 г.). Федор завещал царство Ирине, но та отказалась его принять и постриглась в монахини под именем Александра. Настало междуцарствие, – предстояло избрание нового царя.
В числе возможных кандидатов были: Борис Годунов, князь Ф. И. Мстиславский, Ф. Н. Романов и Б. Я. Бельский. Созван был Земский собор. Избран был Борис.
Большинство позднейших исследователей считало, что собор был подтасован и что избрание Бориса было комедией.
Ключевский, однако, в своей статье «Состав представительства на земских соборах Древней Руси» на основании детального обследования списков членов собора (их было 512) показал, что состав собора был совершенно нормален и соответствовал правильному для XVI века представлению о порядке представительства.
Положение Бориса как царя стало гораздо более трудным, чем его роль правителя царства при царе Федоре. В борьбе за избрание Борис растерял почти всех своих друзей из боярского правительственного круга. Годуновы остались изолированными.
В своей правительственной политике Борис опирался на средние слои населения – дворянство и купечество.
Титулованные бояре (князья) оказались, в общем, лояльными помощниками Бориса, но нетитулованное родовитое боярство во главе с Романовыми пыталось повести борьбу против Бориса всеми возможными средствами, включая подготовку самозванца (Лжедмитрия).
Ко всему прибавилось стихийное бедствие – катастрофический неурожай и голод 1602 года.
Трагедию Бориса Платонов считает трагедией рока. «Борис умирал, – пишет Платонов в заключение своей книги, – истомленный не борьбою с собственной совестью, на которой не лежало (по мерке того времени) никаких особых грехов и преступлений, а борьбою с тяжелейшими условиями его государственной работы… Сложность и многогранность его деятельности обнаружили во всем блеске его правительственный талант и его хорошие качества – мягкость и доброту; но эти же свойства сделали его предметом не только удивления, восторга и похвал, но и зависти, ненависти, клеветы».
После выхода в свет «Бориса» Платонов как бы подвел итоги своим исследованиям Смуты в популярной книжке «Смутное время» (1923). Этот очерк рассчитан был на широкие круги читателей. Через год вышло дополнение под заглавием «Социальный кризис Смутного времени». Это хорошо подобранный сборник документов и выдержек из мемуаров той эпохи, начиная с присяги В. И. Шуйского на царство (1606) до избрания на престол Михаила Романова (1613).
Вслед за тем появилось замечательное исследование Платонова «Москва и Запад в XVI–XVII веках» (1925).
Эта книга другого строя, нежели «Борис Годунов».
В «Борисе» Платонов дал психологическую характеристику выдающейся личности и ее роковой судьбы.
«Москва и Запад» представляет собой блестящий очерк основных вех культурного развития московского общества – процесса его европеизации в различных аспектах.
Платонов считает, что связь Московской Руси с Западом завязалась ранее и была крепче, чем обычно было принято думать (в его время). На более ранние эпохи он и обратил наибольшее внимание.
Ошибочно было бы думать, говорит он, что изоляция Москвы была результатом ее нежелания общения с Западом. Наоборот, в середине XVI века Запад старался изолировать Москву, и города Ганзейского союза и Польша боялись «московской опасности», считая, что торговля Запада с Москвой и приглашение в Москву нужных ей техников усилит военную мощь Московского государства.
Историческая случайность – открытие англичанами северного пути в Белое море в 1553 году – возобновила прямые торговые сношения Москвы с Западом. За англичанами последовали голландцы и французы. Голландцы постепенно получили перевес над англичанами. Весь XVII век – время непрерывных успехов голландцев в Московском государстве.
Помимо вольного приезда иностранцев в Россию происходила и невольная колонизация. После завоевания Ливонии в 1558 году московскими войсками был вывезен в Россию многолюдный полон, верхний слой которого составляли высшие классы Ливонии, а большую часть – эстонское и латышское простонародье, доставлявшее рабочую силу.
Ливонских дворян (немцев) московское правительство брало на свою службу, образуя из них гарнизоны городов в восточных областях государства.
Некоторые такие полонянники сделали блестящую карь еру при царском дворе, как, например, Иоганн Таубе и Элерт Крузе (оба впоследствии бежали из России в Польшу).
Иван Грозный любил беседовать с иностранцами не только на политические и экономические темы. Он очень интересовался и религией.
10 мая 1570 года состоялся его знаменитый спор о вере с Яном Ракитой, видным деятелем общины чешских братьев (гуситской традиции). Противники остались каждый при своем убеждении.
Борис Годунов, так же как Иван Грозный, был в живом общении с приезжавшими в Москву иностранцами. Новое в его беседах с ними была его творческая мысль – основать в Москве высшее училище – что-то вроде университета. В связи с этим решено было послать на Запад «для науки разных языков и грамоты» способных русских юношей. На первый раз было послано 18 человек – по шести в Англию, Францию и Германию. Ни один из них не вернулся. Ко времени окончания их обучения Борис умер, началась Смута – понятно, что у них не было желания возвращаться.
Московский народ вышел из Смуты материально разоренным. Лишь понемногу страна возвращалась к нормальному состоянию. С первыми признаками успокоения иностранцы снова потянулись к Архангельску. Возродилась торговля европейских стран с Московией, и начался стихийный наплыв иноземцев в Москву. Видную роль среди них играли купцы и техники всякого рода, а также офицеры и солдаты (ландскнехты). Московское правительство приняло решение формировать полки иноземного строя из русских людей.
В Москву приглашались преимущественно протестанты, в меньшем числе – католики. Опасаясь их религиозного влияния на русских людей, московское правительство, по настоянию патриарха Никона, выселило из Москвы всех иноземцев (кроме перешедших в православие) и отвело им землю за городом для поселения (1652). Так возникла Немецкая слобода, цветущий уголок Европы в Московии. Лютеранам и кальвинистам было разрешено строить там церкви, но католикам это не было дозволено.
С большим недоверием смотрели в Москве не только на «немцев» (общее название для всех европейцев), но и на выходцев из западнорусских областей Речи Посполитой. Число их стало сильно увеличиваться после 1620 года.
«После Смуты, – пишет Платонов, – московским людям трудно было разбираться в том, кто в Литве и Польше православный, а кто униат или католик».
И в самой Москве были люди, озадаченные новыми культурными и религиозными верованиями. Таков был Иван Андреевич Хворостинин – «первая ласточка культурной весны», как называет его Платонов.
В Москве ему казалось скучно: «все люд глупый, жить не с кем». Он стал задумываться над богословскими вопросами, отрицать воскресение мертвых и необходимость поста и молитвы. За это в 1623 году Хворостинин был сослан в Кириллов монастырь для покаяния. Вскоре он покаялся и дал обещание и клятву, что будет строго блюсти православие. После этого он был возвращен в Москву. Царь и патриарх объявили ему полное прощение. В 1625 году он умер.
Платонов доводит свое изложение до начала царствования Петра. Он рисует убедительную картину культурного подъема в Москве середины XVII века, подчеркивая важное значение приглашения в Москву киевских ученых монахов. Ярки его характеристики отдельных выдающихся личностей этого времени.
Последняя книга Платонова посвящена Петру: «Петр Великий. Личность и деятельность» (Л., 1926).
Поводом для ее написания явилось появление в русской беллетристике романизованных биографий Петра, представляющих собою – с точки зрения Платонова – грубую пасквильную карикатуру.
Это «День Петра» Алексея Толстого (предварительный очерк к последовавшей затем книге о Петре) и «Его Величество Kneb Piter Komondor» Б. Пильняка.
«И там и здесь, – говорит Платонов, – Петр является грязным и больным пьяницей, лишенным здравого смысла и чуждым всяких приличий».
В противовес распространенных в русском обществе таких развенчиваний Петра Платонов и счел нужным восстановить подлинный образ Петра как государя и человека.
Платонов рассматривает сначала публицистические и философские оценки Петра в XVIII веке и первой половине XIX века.
После того он обращается к научным оценкам Петра в позднейшее время (Соловьев и Кавелин, Ключевский, Милюков).
Соловьев и Кавелин, воспитанные на методах германской исторической школы, смотрели на исторический процесс как на органическое развитие народной жизни.
С их точки зрения, Петр не только получил от старого порядка сознание необходимости реформ, но действовал ранее намеченными путями.
Ученики Соловьева внесли несколько иное понимание исторической роли Петра. «Они стали думать, что при Петре Россия пережила потрясение, которое, однако, не было переворотом по существу». Платонов высоко оценивает взгляды Ключевского на Петра и Петровскую реформу.
«В лице Ключевского наша наука возвысилась впервые до вполне реального представления о Петре, о его личности и его исторической роли».
Что касается ученика Ключевского, Милюкова, Платонов признает большую ценность его основного труда «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII века и реформа Петра Великого», но считает, что в конечном резюме его книги и еще более в его «Очерках по истории русской культуры» Милюков исказил образ Петра, представив его пассивно воспринимающим поданные ему иностранными и русскими советниками проекты реформ. К тому же, по Милюкову, эти проекты не были между собой согласованы.
В дальнейших главах Платонов говорит сначала о детстве и молодости Петра и его первом заграничном путешествии (1699). За этим следует глава о воинском таланте Петра.
Ярче всего написана последняя глава «Петр Великий в последнем периоде жизни».
В заключение Платонов пишет: «Трудовая жизнь Петра и близкое знакомство с делом управления выработали в Петре одно ценнейшее качество – он любил правду и ненавидел ложь, обманы и лихоимство. На дело государственного управления смотрел он как на священный долг и нес свои обязанности чрезвычайно добросовестно… Он отдавал себя на служение государству и требовал того же от своих подданных. В его государстве не было ни привилегированных лиц, ни привилегированных групп, а все были уравнены в одинаковом равенстве бесправия перед государством».
Платонов, Ключевский и Лаппо-Данилевский занимают видное место в развитии русской исторической мысли конца XIX и начала XX века и распространения исторических знаний в русском обществе этого времени.
Ключевский и Платонов создали каждый целую плеяду талантливых ученых (московской и петербургской школы историков).
У Лаппо-Данилевского прямых учеников было меньше, но влияние его организационных идей распространялось и на многих из молодых ученых, которые формально не были его учениками.
В совокупности все они наметили дальнейший путь развития русской исторической науки.
Михаил Александрович Дьяконов родился 31 декабря 1855 года в Екатеринбурге Пермской губернии, в семье чиновника. Отец его во время крестьянской реформы был мировым посредником.
Первоначальное образование Михаил Александрович получил дома и поступил во 2-й класс екатеринбургской гимназии. Учился там до 7-го класса, а потом перешел в пермскую гимназию, где и получил аттестат зрелости в 1873 году. В том же году поступил в Медико-хирургическую академию, но с 3-го курса вышел оттуда и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Окончил кандидатом в 1880 году.
По предложению В. И. Сергеевича Дьяконов был оставлен при университете и в конце 1883 года сдал магистерскую диссертацию на тему «Власть московских государей». После этого он был назначен профессором Юрьевского (Дерптского) университета.
Для диссертации на степень доктора Дьяконов представил свои «Очерки из истории сельского населения в Московском государстве». Диссертацию эту он защитил в 1900 году.
В 1905 году Дьяконов был избран адъюнктом Академии наук, четыре года спустя экстраординарным академиком, а в 1912 году ординарным. После этого он переехал из Юрьева в Петербург.
Еще в Юрьеве Дьяконов подготовил к печати курс лекций, который он там читал, – «Очерки общественного и государственного строя Древней Руси» (1906). Книга имела большой успех. Через два года вышло второе издание, затем потребовалось еще два издания. Этот исторический обзор сделался необходимым пособием и для преподавателей, и для студентов, и для всех серьезно интересующихся историей Русского государства и общества.
Основное внимание Дьяконова как исследователя обращено было на историю крестьян и постепенное их закрепощение. Юность Дьяконова прошла в атмосфере их раскрепощения, и он поставил себе задачей условия и обстановку предыдущей истории крестьянства – постепенного роста крепостного права.
Но вместе с тем он внимательно изучал также и историю управления в Московском государстве – связь новых порядков местного управления с перестройкой центральных учреждений, а также и финансовую историю Московского государства.
Основным в разысканиях Дьяконова по истории крепостного прикрепления стал вопрос о крестьянской «старине» и о крестьянах «старожильцах». Особенное внимание его привлекало выяснение отношений этой «старины», с одной стороны, к «тягловой старине», то есть прикрепления владельческих крестьян к тяглу, а с другой – к задолженности крестьян, получавших от землевладельца подмогу и ссуду. Дьяконов считает обычный институт старожильства краеугольным камнем в процессе закрепощения.
Дьяконов был осторожным историком, искания и сомнения преобладали в его работах над решительными утверждениями и выводами. Для этих последних, по мнению Дьяконова, историческая наука не имеет еще в своих руках достаточно разработанных материалов и данных.
«Труды Дьяконова поучают, прежде всего, критической настороженности и выдвигают на первый план потребность широкой и систематической разработки архивных залежей» (Пресняков). Дьяконов умер в 1919 году.
Владимир Степанович Иконников происходил из дворян Киевской губернии. Родился в Киеве. Учился в Киевском кадетском корпусе, а затем поступил на историко-филологический факультет Киевского университета. Окончил университет с золотой медалью. Затем был оставлен стипендиатом для приготовления к профессуре.
Магистерскую диссертацию написал на тему «Максим Грек». Защитил ее в 1867 году в Одесском университете. Докторскую на тему «Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории» защитил также в Одесском университете в 1870 году. После этого он был избран экстраординарным профессором Киевского университета, а в 1871 году – ординарным профессором.
В 1874–1877 и в 1893–1895 годах был председателем Исторического общества Нестора-летописца в Киеве.
В 1914 году Иконников был избран действительным членом Академии наук.
Научное наследие Иконникова обильно и многообразно. В него входят и объемистые труды, и отклики, и рецензии, и библиографические заметки. Из монографий его, кроме упомянутых двух книг – «Максим Грек» и «Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории» – отмечу здесь его большой труд «Граф Н. С. Мордвинов» (СПб., 1873).
Иконников уделил особенно много внимания вопросам русской историографии. Сюда относятся его статьи о Бодянском, о графе Румянцеве, о Болтине, о Шлецере, о Карамзине.
Все это была подготовка к главному достижению Иконникова – его монументальному «Опыту русской историографии» (Т. I. В 2 кн. Киев, 1891; Т. II. В 2 кн. Киев, 1908).