«Реальная дилемма, с которой столкнулся царь Иван IV, состояла не в выборе между войной с Крымом и походом на Ливонию, а в выборе между войной только с Крымом и войной на два фронта как с Крымом, так и с Ливонией. Иван IV избрал последнее. Результаты оказались ужасающими».
В оправдание Ивана IV нужно сказать, что поначалу он был готов ограничиться данью с Дерптского епископства и свободой торговли. Ливонцы обещали, но обманули царя. Тогда он послал в рейд конницу хана Шиг-Алея. Ливонцы устрашились, обещали заплатить дань и опять обманули. Только тогда началась война. Последствия политической ошибки Ивана IV открылись не сразу — сначала был период успехов, половина Ливонии была занята русскими войсками. Тут и выявилась вся глубина просчёта царя. Молодое Российское государство оказалось в состоянии войны не с одряхлевшим Орденом, а с «христианским миром» — западной цивилизацией. Европа восприняла появление московитов как вторжение варваров, столь же чуждых христианству, культуре и человечности, как татары и турки. Все хитроумные ходы Ивана IV в поисках европейских союзников, поначалу обнадеживающие, в конечном итоге заканчивались провалом. Не удались ему и попытки выйти из войны, сохранив хотя бы часть завоеванного. В этом вопросе «христианский мир», расколотый на католиков и протестантов, оказался единодушным — московиты должны убраться в свои леса и болота.
На фоне суперэтнического противостояния ушли назад конфессиональные и политические разногласия европейского суперэтноса. Иван Васильевич, хотя и западник по симпатиям (себя он считал родом «из немец»), получил однозначный ответ: Европа с Московией на равных говорить не желает; московиты должны подчиниться истинной христианской вере и власти христианских (европейских) государей. Никто всерьез не принял претензий царя, что он ведет род от брата римского императора Августа Пруса. Зато была широко развернута антирусская пропаганда. В европейском обществе возник спрос на описания неизвестно откуда явившихся московитов, потревоживших «христианский мир». Естественно, наибольший интерес вызывал царь, по слухам превзошедший кровожадностью самых лютых тиранов настоящего и прошлого.
Европейцы, побывавшие в России, постарались этот спрос удовлетворить. В Польше, Швеции, Пруссии, Данциге, самой Ливонии было немало влиятельных людей, заинтересованных в очернении России и готовых за это платить. Так возникла первая волна европейской русофобии и был заложен фундамент предубеждения европейцев против России, дошедших до наших дней.
Ливонская война длилась 24 года. Сначала Россия одерживала победы, позже чаще терпела поражения. Иными словами, это была затяжная изнурительная борьба. Вдобавок за 24 года войны было всего три года, когда татары не приходили на Русь[124]. Самый страшный был поход Девлет-Гирея в 1571 г. — тогда татары спалили Москву. В пламени погибли десятки тысяч людей. Москва-река была запружена трупами. Это страшное событие имело и положительный результат. Убедившись в низкой боеспособности опричников, не сумевших отстоять Москву, царь отказался от опричнины, семь лет изводившей страну. Не касаясь здесь террора, о чём будет говориться ниже, опричнина нарушала хозяйство России. Выделение в стране земель опричнины привело к массовой смене землевладельцев. Вотчины бояр, переселенных в земщину (или казнённых), были разделены на поместья и розданы опричникам, резко усилившим эксплуатацию крестьян — ведь помещиков-опричников было в разы больше, чем бояр, и никаких патриархальных традиций, связывающих боярина со своими крестьянами, у опричников быть не могло. По сходным причинам страдали и жители городов, попавших в опричнину.
Многолетняя война на два фронта требовала средств, и подати с населения неуклонно повышались. Высокими налогами были обложены горожане, в особенности купцы, и черносошные (государственные) крестьяне Севера и Поморья. Эксперименты с опричниной подорвали крестьянские хозяйства в Центральной и Северо-Западной России. Все это наложилось на период сжатия — один из трех периодов демографических циклов доиндустриальных обществ[125]. Для периода сжатия характерно относительное перенаселение, что приводит к крестьянскому малоземелью, росту крупного землевладения, низкому уровню потребления, высоким ценам на хлеб, уходу разоренных крестьян в города и бегству на окраины или за пределы страны. В России очередной период сжатия начался с 1540-х гг. (на Северо-Западе — с 1510 — 1520-х).
За сжатие винить Ивана IV, конечно, нельзя — в демографических циклах сжатия и экосоциальные кризисы неизбежны, но его лепта в усугублении сжатия очень велика. Война на два фронта требовала, кроме денег, войско, что тогда означало поместную конницу. Царь постоянно увеличивал налоги и раздавал казённые и боярские земли помещикам. Крестьянам становилось всё сложнее удовлетворять запросы государства и кормить быстро нарастающее число помещиков. Им приходилось продавать почти весь хлеб, не оставляя себе запасов. Поэтому неурожай начала 1570-х гг. привел к массовому голоду. Вслед за голодом пришла чума. Голод и мор длились три года — 1569—1571 гт. Затем последовало страшное разорение Москвы и Московского уезда Девлет-Гиреем. Наступила демографическая катастрофа. Масштабы её несравнимы с числом казнённых Иваном VI (менее 10 тысяч). По оценке специалистов, численность населения России уменьшилась на 30—50 %.[126]
Большая часть земель перестала обрабатываться. Особенно пострадал Северо-Запад, где к внутренним бедам добавилось нашествие поляков и шведов. В результате к концу царствования Ивана IV Новгородский уезд походил на огромное кладбище, земель же обрабатывалось не более 1/3 против прежнего. Обнищание и вымирание крестьян ударило по боеспособности русских войск.
У государства не стало денег для найма стрельцов и пушкарей, а помещики, лишившись доходов с поместий, утратили стимул служить, да и сложно им стало являться на службу «конно, людно и оружно», доходов уже не хватало не только на боевых холопов, но и на хорошего коня и сабли для себя. Многие дворяне, боясь, что без них семьи умрут с голоду, самовольно покидали полки. Их ловили и били кнутом, заковывали в цепи, но это помогало мало. Ивану IV не оставалось ничего другого, как заключить мир и отказаться от всех завоеваний в Ливонии.
Иван IV не только отказался от ливонских завоеваний, ему пришлось испить чашу унижения до конца и пойти на уступки исконно русских земель. Он был вынужден уступить шведам Корелу, Ивангород, Ям и Копорье. «Морские ворота» России не только не открылись шире, но и закрылись почти наглухо — в руках русских осталось лишь устье Невы. После 24 лет Ливонской войны Иван IV остался с обнищавшей и униженной страной и с намного меньшим числом подданных, чем было до начала ливонской авантюры. Как тут не вспомнить приписываемые Талейрану слова[127], сказанные по поводу расстрела герцога Энгиенского Наполеоном: «Это больше чем преступление. Это ошибка».
Преступления Ивана IV. Печальную известность Иван IV приобрел не благодаря ошибке с Ливонской войной, столь дорого обошедшейся России, а из-за своих преступлений, часто преувеличенных. Ивану IV не повезло на современников, описывающих его царствование. Из русских авторов наиболее известным и ярким был князь Андрей Михайлович Курбский, некогда приближенный царя, ставший его злейшим врагом. Перебежав в Литву, Курбский приложил все силы, чтобы сокрушить бывшего друга и сюзерена. Он боролся пером и мечом, писал письма царю, сочинил «Историю о Великом князе Московском», наводил на бывшую родину литовцев и татар, лично во главе литовского войска разгромил 12-тысячную русскую армию. Карамзин принял на веру писания Курбского и ввёл их в свою «Историю государства Российского». Так изложенные Курбским «факты» закрепились в историографии, хотя часть опровергнута современными историками.
Имели свой интерес писать худшее об Иване IV и иностранцы, некогда царю служившие, и летописцы Новгорода и Пскова. Все это заставляет проявлять осторожность в оценках масштаба террора Ивана Грозного. О противоречивых сообщениях о погибших в Полоцке было написано выше. Ещё больше расходятся сведения о новгородцах, казнённых опричниками при погроме Новгорода. Джером Горсей сообщает о 700 тысячах убитых, Псковская летопись пишет о 60 тысячах, Новгородская — о 30 тысячах, Таубе и Крузе — о 15 тысячах убитых (при населении Новгорода в 25 тысяч). Александр Гваньини, воевавший вместе с поляками против Грозного, пишет о 2770 убитых. «Синодик опальных» Ивана Грозного сообщает: «По Малютине скаске в ноугороцкой посылке Малюта отделал 1490 человек (ручным усечением), ис пищали отделано 15 человек»[128]. На основании «Синодика» историк Скрынников, предполагает, что в Новгороде было убито примерно 3 тысячи человек.
Цифрам «Синодика опальных» можно верить больше, чем оценкам современников, обычно получавших сведения из вторых рук, в виде слухов, и склонных преувеличивать число погибших. «Синодик» был составлен в конце жизни Ивана IV (1582—1583) для поминания в монастырях людей, казнённых в годы его правления. Царь, как человек глубоко верующий, желал найти примирение со своими жертвами перед Богом и был заинтересован в точности сведений. В «Синодике» записаны казнённые с 1564 по 1575 г. (всего около 3300). Это, разумеется, далеко не все погибшие от террора — судя по запискам опричника немца Штадена, лично он не докладывал об убитых им людях.
В «Синодике опальных» не указаны умершие в тюрьмах или после пыток; например, там нет победителя татар под Молодями, оклеветанного и запытанного князя Михаила Воротынского. Нет там казнённых до 1564 г., правда, в первую половину царствования Ивана IV (1537—1563) по его указанию были казнены единицы. Нет в списках и казнённых в последние 8 лет жизни царя (1576—1584), но опять же в эти годы казней было мало — царь был настроен на покаяние, о чем свидетельствуют составление «Синодика» и указ, грозивший наказанием за ложные доносы. Тем не менее в совокупности, принимая во