была в монастыре с тех пор, как он отнес туда ризы. Тут началась возмутительная и характерная для времени комедия: были принесены розги и слуга высечен в присутствии Волынского и настоятеля; под розгами подкупленный лакей кричал и клялся, что никогда не брал риз и никогда не просил на это разрешения у настоятеля. Тогда Волынский, повернувшись к последнему, заявил ему: “Значит, батюшка, вы сами украли ризы, а еще клевещете на других!” Настоятель был поражен и не мог вымолвить слова. Волынский приказал заковать его в кандалы и посадить в острог за святотатство и воровство. Пятнадцать лет промучился несчастный в остроге, пока, после ареста Волынского, у последнего были найдены ризы, уже без жемчугов и камней».
Князь Волынский. Неизвестный художник. XVIII в.
В 1722 году Волынский женился на двоюродной сестре Петра Великого, Александре Львовне Нарышкиной.
Артемий Петрович должен был сделать приготовление к предстоящему Персидскому походу, но алчность пересилила: он украл слишком много. Поход оказался неудачным – враги обоснованно обвинили в этом Волынского. В наказание царь жестоко избил Волынского своей дубинкой и уже не доверял ему по-прежнему.
Несколько лет Волынский пробыл в опале. При Петре II ему снова удалось получить пост губернатора в Казани, но и здесь его подвела страсть к наживе и необузданный нрав: правительство даже учредило над ним «инквизицию».
И снова Петр Долгорукий приводит компромат на Волынского:
«Раз молодой мичман, князь Мещерский, оскорбленный Волынским, который грубо выбранил его, заметил, что следует сдерживаться по отношению к равному себе дворянину. Волынский закричал ему: “Я покажу тебе, какой ты мне ровня”. По его распоряжению Мещерского схватили, вымазали лицо сажей, посадили верхом на перекладину, на которую обыкновенно клали для порки, связали ему внизу ступни и привязали к ним два тяжелых булыжника и злую собаку, которую все время натравливали кнутом. Племянник этого князя Мещерского рассказывал Карабанову, от которого я слышал рассказ, что все ноги несчастного до костей были изгрызены собакой».
Несмотря на жестокость и жадность, Волынский все же был умным и талантливым человеком. Им были написаны многочисленные рассуждения и проекты «о гражданстве», «о дружбе человеческой», «о приключающихся вредах особе государя и обще всему государству». В «Генеральном проекте» об улучшении в государственном управлении, написанном им по собственному побуждению, и в «проекте о поправлении государственных дел» содержались мысли, которые не могли не напомнить Анне попытку верховников ограничить ее власть. Так, например, он считал, что дворянство должно участвовать в управлении государством, настаивал вернуть главенствующую роль Сенату, писал о важности образования для дворян и представителей других сословий.
По слухам, опытный царедворец Павел Ягужинский незадолго до своей смерти сказал: «Я не сомневаюсь, что при помощи интриг и низостей Волынский добьется поста кабинет-министра; но вы увидите, что через два-три года его участия в кабинете его придется повесить».
И действительно: в 1738 году Волынский стал кабинет-министром. Он быстро привел в порядок дела кабинета, расширил его состав, подчинил контролю кабинета коллегии военную, адмиралтейскую и иностранную. В 1739 году он был единственным докладчиком у императрицы по делам кабинета.
Достигнув такого влияния. Волынский решил, что может больше не считаться ни с кем. Непосредственной причиной краха его карьеры стала расправа, учиненная всесильным кабинет-министром над несчастным бумагомаракой – поэтом Тредиаковским.
«Во время “курьезной” свадьбы несчастного Голицына в феврале 1740 года Волынский выхлопотал себе председательство в “машкарадной комиссии”, желая этим угодить императрице. Понадобились подобающие случаю вирши. Волынский послал за придворным пиитом Тредиаковским и велел привести его на так называемый “слоновый двор” (помещение для слона, подаренного императрице персидским шахом), где он сосредоточил все хлопоты и приготовления к “потешной” свадьбе.
Надобно заметить, что он не терпел Тредиаковского за то, что тот пользовался милостью Куракина и Головина.
Посланный за пиитом кадет Криницын поссорился с ним дорогой и, вернувшись, пожаловался Волынскому. Тот приказал Криницыну надавать Тредьяковскому пощечин, вручил несчастному пииту тему для виршей и приказал, чтобы через день, ко дню торжества 6 февраля, они были готовы.
Тредьяковский на другой день отправился с жалобой к Бирону; в своей челобитной он писал, что “припадает к стопам его высокогерцогской светлости”. Припасть к стопам ему не удалось, так как в приемной его увидел Волынский, подошел к нему и спросил: “Ты чего здесь?” Испуганный пиит не мог вымолвить слова. Обер-егермейстер, не стесняясь присутствующими, дал ему пощечину и, схватив за ворот, вытолкал из приемной. Затем он дал распоряжение арестовать его и увезти. В тот же день, в присутствии Волынского, Тредьяковского раздели, разложили и дали ему семьдесят палочных ударов. Кончив наказание, Волынский спросил: “Что ты делал в приемной у герцога?” Тредиаковский не мог говорить. Его опять положили и дали еще тридцать палок. Затем его заперли и приказали учить стихотворение, которое он должен был читать на празднике. На следующий день, в среду, 6 февраля, после полудня Тредиаковский, в маске и костюмированный, под конвоем двух солдат был отправлен в биронов-ский манеж, где давался пир. После того как пиит дрожащим голосом сказал комические стихи, так мало подходившие к его настроению, его опять увезли и посадили под арест. В четверг в 10 часов утра Волынский велел его привести к себе и сказал, что раньше, чем даст ему свободу, должен дать ему еще несколько палок. Тредиаковский, в слезах, на коленях, просил его помиловать. Волынский остался глух, несчастному дали еще десять ударов и наконец отпустили. Тредиаковский подал жалобу в Академию наук, где он был секретарем. Лекарь академии засвидетельствовал, что у пиита вся спина в ссадинах и синяках. Дело было такое обыденное при нравах того времени, что на него никто не обратил серьезного внимания. Волынский смеялся и говорил об академиках, Куракине и Головине, покровительствовавших Тредиаковскому: “Пусть на меня сердятся, а я натешился и свое взял”».
Но и у поэта были свои заступники: дело дошло до ушей императрицы. Анна разгневалась, но еще больше возмутился Бирон, считавший Тредиаковского «своим» человеком. Остерман и Бирон представили императрице донесения о «бунтовских речах» Артемия Петровича и потребовали суда. Императрица долго не соглашалась, Бирону даже пришлось прибегнуть к угрозам: «либо он, либо я», – заявил он Анне Иоанновне.
Следствие велось с пристрастием: Волынского пытали на дыбе и били кнутом. Ему приписывали намерение произвести переворот в пользу Елизаветы Петровны, но это обвинение он отвергал до конца.
В пятницу, 20 июня, состоялось единственное заседание суда. Приговор был ужасен: Волынскому отрезать язык и живым посадить на кол; детей Волынского сослать на вечную каторгу в Сибирь и конфисковать все имущество. Внук Александра Нарышкина впоследствии рассказывал, что, выходя из суда, его дед, успев сесть в экипаж, потерял сознание; его привезли домой и не могли привести в чувство; ночью он бредил и кричал, что он изверг, что он приговорил невинных, приговорил своего брата…
После восшествия на престол императрицы Елизаветы спросили однажды другого члена суда, не было ли ему слишком тяжело, когда он подписывал тот приговор. «Разумеется, было тяжело, – ответил он, – мы отлично знали, что они все невинны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным».
Анна не хотела подписывать этот приговор, настоял Бирон. Императрица плакала, а фаворит угрожал уехать в Курляндию.
В итоге приговор, подписанный Анной Иоанновной, был несколько мягче вынесенного на суде: Волынскому отрубить голову, предварительно отрезав язык и правую руку. На Сытном рынке недалеко от крепости был воздвигнут эшафот. Еще в камере Волынскому отрезали язык. Его надо было везти на казнь, но кровь лилась изо рта ручьем. На приговоренного надели тяжелый намордник, завязали его так, чтобы рот нельзя было открыть, и повезли. Несчастный захлебывался и, когда телега доехала до эшафота, был почти без сознания. Состоялась казнь. Впоследствии над могилой Волынского поставлен был памятник: белая урна на гранитном пьедестале. Памятник существует и до сих пор. На нем надпись: «Во имя трех лицех Единого Бога Здесь лежит Артемий Петрович Волынской которой жизни своея имел 51 год».
В 1765 году Екатерина II разобрала дело Волынского и признала его примером беззакония:
«Императрица Анна своему кабинетному министру Артемью Волынскому приказывала сочинить проект о поправлении внутренних государственных дел, который он сочинил и подал; осталось его полезное употребить, неполезное оставить из его представления. Но, напротив, его злодеи, кому его проект не понравился, из этого сочинения вытянули за волос, так сказать, и возвели на Волынского изменнический умысел, будто он себе присвоить хотел власть государя, что отнюдь на деле не доказано. Еще из того дела видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до пыток все сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке говорили все, что злодеи их хотели».
Имя Василия Кирилловича Тредиаковского упоминается во всех учебниках. Он был сыном астраханского священника, учился в католической школе. В юности бежал в Москву, в Славяно-греко-латинскую академию. Потом уехал в Голландию, оттуда – в Париж, в университет.
По возвращении на Родину Тредиаковский несколько лет был окружен почетом – он стал придворным поэтом, профессором Академии наук. Но это не спасало его от унижений. Рассказывают, что, поднося императрице Анне Иоанновне сочиненные им приветственные оды, Тредиаковский должен был от самых дверей залы до трона ползти на коленях.